«ПАРАМАРИБО, ГДЕ ЭТО?» [1982 Весенский В. - За легендой и былью вослед]

И теперь, через несколько лет после этого удивительного путешествия, мне кажется, что еще совсем недавно я стоял на небольшом мосту со странным названием «Котика-бридж», где-то в ста километрах от столицы Суринама Парамарибо, и взвешивал шансы выбраться отсюда дотемна. То, что обещанный автобус, который должен был пройти здесь, через мост, часа два назад, не появлялся, меня нисколько не смущало. За годы работы в Латинской Америке можно было привыкнуть и к большим недоразумениям. Правда, в этот раз недоразумение имело место не в Латинской, а в «нелатинской Америке». Так иногда называют три небольших страны, расположенные на северо-востоке южной части Американского континента: Гайану, Суринам и Французскую Гвиану. Слово «нелатинская» как бы подчеркивает тот исторический факт, что территории этих трех стран были захвачены и превращены в колонии не испанцами и португальцами, а англичанами, голландцами и французами соответственно.

'Парамарибо, где это?'

И следовательно, эти европейские страны должны были бы и отвечать за нравы и порядок, которые они насаждали в своих колониях десятилетиями... По крайней мере именно это вытекает из утверждений тех, кто в течение многих лет удерживал все три Гвианы под своим «покровительством» и оставил в наследство ее народам убогость и нищету. Наследие тяжелое, требующее многих и многих лет труда, самоотверженного, упорного... О поездке в Гайану не буду рассказывать, о ней написано много, скажу только, что несколько дней, проведенных в этой стране, дали возможность наглядно познакомиться с проблемами, которые придется решать двум ее соседям, ведь Гайана освободилась от колониальной зависимости первой. К моменту моей поездки было объявлено о скором, через несколько месяцев, провозглашении независимости Суринама, и во Французской Гвиане начали поговаривать о необходимости некоторой автономии хотя бы в делах административных...

Коренные жители Суринама-индейцы сохранили свой уклад жизни и даже некоторую автономию. На снимке - капитан индейской деревни

Попасть в Суринам и Французскую Гвиану советскому журналисту было не просто. Хитрость «попадания» заключалась в том, что визу в эти страны получали только через их европейских «хозяев»: в Суринам - в Нидерландах, во Французскую Гвиану - во Франции. Собственно, это на первый взгляд незначительное препятствие и было причиной того, что не только в далекой Европе, но и в Перу, и в Эквадоре, и даже в граничащих с Суринамом и Французской Гвианой Венесуэле и Бразилии мне приходилось слышать недоуменные вопросы: «Парамарибо, Суринам, а где это?» Что касается Французской Гвианы, то большинство моих латиноамериканских достаточно образованных собеседников начинали искать эту страну в Африке: Разрешения на въезд в Суринам и Французскую Гвиану я ждал так долго, что однажды даже записал в дневнике: «Самое трудное в профессии журналиста - уметь ждать!» Когда визы были наконец получены, оказалось, что и маршрут поездки будет не таким простым. Из Лимы я вылетел на остров Кюрасао, там пришлось провести ночь и только оттуда, сменив самолет и авиакомпанию, лететь в Парамарибо.

Сейчас, когда об этой стране после получения ею независимости в 1975 году миру стало известно больше, чем почти за три века ее существования в качестве колонии Нидерландов, я думаю, что замалчивание событий, происходивших в Суринаме,- результат сознательного сокрытия информации в корыстных целях колонизаторов. Ведь, несмотря на то что население этой бывшей нидерландской колонии не достигает и полумиллиона человек, Суринам - страна не маленькая. Ее территория почти в 5 раз больше Голландии, бывшей метрополии. Суринам обладает большими потенциальными и уже эксплуатируемыми природными богатствами. Рассеченные реками Карантейн, Суринам и Марони, заболоченные северные низины, удобные для выращивания риса, сахарного тростника, бананов, к югу переходят в богатую бокситами саванну, которая постепенно поднимается к истокам рек, берущих начало на возвышенностях юга - в краю алмазов и золота.

Первыми из европейцев, что обосновались здесь в долине реки Эссекибо в 1596 году, были голландцы. Говорят, испанцы и португальцы не проявили особого интереса к этой территории: золота, которое интересовало их больше всего, они здесь поначалу не нашли. Заболоченное побережье с. жарким и влажным климатом встретило завоевателей неприветливо - немало авантюристов погибло от лихорадки...

Затем на этом побережье высадились англичане, потом французы: территория Суринама и Французской Гвианы переходила из рук в руки.

В Парамарибо о минувших временах напоминает многое. Левостороннее движение транспорта осталось от англичан. В 1667 году они отдали страну голландцам, ббменяв ее на территорию нынешнего Нью-Йорка, Правда, город на острове Манхаттен назывался тогда Нью-Амстердамом. Двух- и трехэтажные деревянные дома, выкрашенные белой масляной краской, из которых в основном и состоит столица Суринама, построены в голландском стиле. Мощный форт, ныне музей «Зиланд», с его толстыми стенами, башнями, портиками и пушками, обращенными в сторону реки и моря, напоминает о борьбе колонизаторов с индейцами, а потом и с пиратами, посягавшими на эту территорию. Суринам часто называют .современным Вавилоном, имея в виду многонациональный и разнорасовый состав его населения. Здесь бок о бок живут уже много десятилетий аборигены-индейцы, бывшие рабы - негры, завезенные сюда из Африки, китайцы и яванцы, законтрактованные в начале века и нашедшие здесь свою вторую родину, и, наконец, белые европейцы - голландцы в основном. Я думаю, что читателю интересно будет начать путешествие по незнакомой стране с визига к ее коренным жителям.

Визит к индейцам Суринама начался с получасового ожидания парома через реку Суринам. Пятнадцать минут переправы, и наш оранжевый автобус помчался по асфальту дороги, связывающей столицу Парамарибо с городом Альбиной, расположенным на берегу другой реки, Марони, - естественной границы Суринама с Французской Гвианой. Поскольку индейцы часто не знают, в каком точно государстве они живут, то, я полагаю, этот визит поможет узнать о жизни аборигенов как одной, так и другой страны.

Дорога прямая, небольшие спуски и подъемы почти незаметны. Справа и слева низкий кустарник, высокая трава, болота. Кусты хотя и низкие, но очень густые, без мачете - длинного ножа - непроходимы. Все, кто попадается нам навстречу, идут или едут на велосипедах с такими ножами. Ловлю себя на мысли, что никак не могу привыкнуть к левостороннему движению. Каждый раз кажется, что встречная машина идет на таран, а шофер заснул за рулем на монотонной прямой дороге.

В этой поездке меня сопровождает восемнадцатилетний парнишка. Зовут его Ник Акбар. Обычно он водит по сельве целые группы. Берет туристов-охотников и ведет их от одного индейского поселения к другому две недели. Говорит Ник на всех наречиях местных индейцев, а также на немецком, английском, испанском, голландском и французском... Со мной поехал бесплатно из интереса общения с русским. С его стороны это более чем любезно, поскольку из очередного утомительного похода по сельве он вернулся только вчера. Мне хотелось его растормошить и порасспрашивать. Но он спит, уткнувшись головой в боковое стекло, так мирно, что мне совестно будить уставшего человека. Еще очень рано. Постепенно лес становится все выше. Сначала отдельные деревья - пальмы и сетико - начинают то и дело показывать свои высокие кроны из-за кустарника, потом они становятся сплошной стеной, пока не превращаются в высокий лес. А кусты только отделяют от него дорогу. Местами лес и кустарник вырублены или выжжены, на прогалинах - поле, небольшой домик, один-два человека на поле, иногда тощая корова - помесь зебу с европейской породой. Проехали одноэтажный деревянный магазин. На земле возле магазина два негритенка о чем-то увлеченно спорят. Магазин в лесу - неожиданность. Так же неожиданно среди кустов мелькает красный огромный плакат «Кока-Кола». Мелькнул и скрылся. И опять зеленая чаща непроходимых кустов и леса. Довольно долго ехали мимо плантаций бобовых. Участок вырубленного леса был покрыт двухметровыми колышками. Растения только начали хвататься за них своими усиками. До урожая далеко... Опять сплошная сельва с двух сторон. Дорога все так же хороша. О том, что и кто поддерживает ее в таком состоянии, напоминает промчавшаяся на мотороллере девушка в алюминиевой каске. Где-то близко ведут разработки бокситов иностранные компании. Наш автобус останавливается. Впереди снова переправа - паром через реку Комоуэйно. Река шириной метров двести. На этот раз пассажиры не выходят из автобуса на время погрузки. Автобус без остановки въезжает на паром. Ник продолжает спать, а я выхожу покурить на палубу и поговорить с паромщиком-негром. Он держится очень важно, курит трубочку. Зовут его Фридрих. Ему 59 лет. У него шестеро детей и двенадцать внуков. Он работает на пароме с 7 утра до 6 вечера. Получает пять гульденов в день (что-то около 2 рублей). Зарплата по пятницам. За субботу и воскресенье ему не платят.

Тысячи людей день за днем, год за годом промывают породу в поисках своего счастья

Проезжаем поселок Монго. Здесь небольшой завод по переработке бокситов. Издали вижу типовые домики, которые предоставляют компании рабочим. Аккуратные, за невысокой изгородью, с небольшим садиком перед входом. Идиллия. Цена идиллии - беспрекословное послушание. Вылетишь с работы - вылетишь из домика. Из всего поселка ближе всего к дороге - школа.

Одноэтажная, аккуратно выкрашенная. За Монго начинаются участки сгоревшего леса. Они тянутся на километры. Мне объясняют (Ник все еще спит), что в прошлом году здесь семь недель не было дождей и начался пожар. Теперь видно, что дорога идет меж болот и только на расстоянии одного-двух километров от нее начинают подниматься холмы. Местами дожди размыли почву, и в зеленом покрове появились красно-бурые продолговатые пятна-знаменитая богатая бокситами глина - «красное золото» Суринама. Дорога все так же пряма, как взлетная полоса аэродрома. Я думаю о том, что, наверное, побывать в настоящей, не тронутой цивилизацией индейской общине не удастся, так как по опыту прошлых поездок знаю, что близость хорошей дороги не способствует ее сохранению. Поселения довольно быстро превращаются или в места показной экзотики, или в пригородные подсобные хозяйства, откуда в ближайшие населенные пункты везут излишки продуктов на продажу. Но надежда, хотя и небольшая, на встречу с индейской общиной все-таки есть. Во все времена истории Суринама прослеживается необычайная привязанность местных индейцев к своему укладу жизни. Об этом говорит и необыкновенная стойкость индейцев в борьбе с пришельцами из Старого Света. Именно эта стойкость заставила колонизаторов отказаться от попытки использовать местное население для работы на плантациях. Индейцы уходили от них в недоступные леса, болота, уходили с боями и возвращались, сжигая постройки и урожаи иноземцев.

Тысячи людей день за днем, год за годом промывают породу в поисках своего счастья

Ник проснулся так неожиданно, как будто у него над ухом прозвенел будильник. «Сейчас будет Альбина», - сказал он, мельком взглянув на дорогу. Через несколько минут мы действительно въехали в город. Деревянные, досчатые, плохо выкрашенные одноэтажные дома, небольшие лавчонки на перекрестках и неожиданно большое количество школьников с ранцами - первое впечатление от города. Меж школьников - голые малыши. Никто не обращает внимания на их наготу - все в порядке вещей. Через город проезжаем на набережную реки Марони. Здесь нас ждет большое каноэ с мотором. Каноэ выдолблено из одного большого дерева, борта нарастили досками, прибили навес на планках, водрузили над ним, как и положено на границе, два флага - суринамский и французский, и получился такой вот довольно удобный транспорт.

Два молодых парня завели мотор, и мы тронулись вдоль берега вверх по реке. Далеко, на том берегу, - Сан-Лоран, пограничный город Французской Гвианы. На суринамской стороне видны небольшие негритянские деревушки, часто встречаем рыбаков на лодках-плоскодонках. Один из таких рыбаков, почти голый негр, завидев наше каноэ, бросил удочку, выскочил из своей лодчонки и, подхватив шкуру какого-то животного, побежал по берегу за нами, размахивая этой шкурой. Все подумали, что он просто приветствует нас, и тоже помахали ему в ответ. А он, поняв, что мы не остановимся, с досадой махнул рукой и медленно побрел назад, к своим рыболовным снастям. Наверное, шкуру он надеялся продать туристам. Мы шли вверх по течению часа три. Наконец прибыли. Об этом известил белый плакат с надписью: «Бигистоун», пристроенный на зеленых кустах, которые каким-то чудом выросли на большом гранитном камне, торчащем посредине бухточки. Бигистоун и означает «большой камень» на языке «токи-токи» - своеобразном жаргоне из английских и голландских слов, перемешанных со словами из языка местных индейцев и выходцев из Африки. Мы с Ником поспешили в деревню. Однако разговаривать нам было не с кем. Завидев нас, местные жители уходили внутрь домов или принимали такой безразличный вид, что ни о какой беседе не могло быть и речи. «Попробуем сначала найти капитана»,- сказал Ник. Так по традиции называют местных вождей, наверное, еще с тех времен, когда они вели переговоры с капитанами военных отрядов европейцев и называли себя так же, чтобы не казаться ниже рангом.

Мы прошли всю деревню. Среди индейских хижин возвышалась церквушка, немного дальше - школа. Подойдя к большому, похожему на сарай дому на окраине деревни, Ник постучал в стену. Из-за угла дома вышла пожилая индеанка и сказала, что капитан спит. Однако, когда я начал расспрашивать ее о деревне, окно - или, лучше сказать, деревянная ставня, заменяющая и раму и стекла, - открылось. Появилась голова старика. Это и был капитан. Я попросил Ника объяснить, зачем мы приехали. Вождь выслушал, еще раз внимательно посмотрел на меня, достал большой складной нож и, начав чистить апельсин, сказал:

- Ну что ж, если твой народ хочет з тть о моем народе... Спрашивай.

- Мне теперь уже семьдесят, а капитаном я здесь с тридцати. Считай.

- Вы знаете, как появилось селение Бигистоун?

- Ну а как давно вы здесь живете? Вопрос заставил его задуматься.

- Мы живем здесь с тех пор, как бог создал Землю, - сказал он. (Я подумал, что священник не зря ест свой хлеб.)

- Может быть, вы помните тех капитанов, что правили до вас? - спросил я, пытаясь выяснить то же самое другим путем.

- Хорошо помню по крайней мере трех, - сказал он с видимым облегчением. - Сначала был мой дед, потом отец. Теперь я, а потом капитаном будет мой сын.

Из беседы с капитаном выяснилось, что индейцы, несмотря на близость цивилизации, сохранили свой уклад жизни и некоторую автономию. Все дела и конфликты разрешал вождь - капитан. При нем действовал и общинный суд - «круту». Суд разбирал проступки членов общины, назначал наказания. Интересно было услышать, что нарушавших порядок индейцев обязывали возмещать ущерб, нанесенный общине, или подметать единственную в деревне тропинку. Так наказывали за мелкие, по мнению суда, проступки. Если же член общины совершал тяжкое преступление: наносил увечье или убивал, то по решению суда он сам должен был явиться в полицию. И не было случая, чтобы кто-нибудь ослушался и не выполнил решения суда.

- Можно я сфотографирую вас на память? - спросил я.

- Зачем? - спросил он. - Я стар и некрасив. Сфотографируй лучше мою дочь.- При этих словах в окне рядом с капитаном появилась головка девчушки.

- Нет, - сказал я, - я хочу сфотографировать вас. Думаю, что старики красивы своей особой красотой, опытом жизни, который оставил на лице свои следы.

- Если так, то фотографируй, - сказал он. Капитан не прихорашивался перед объективом, не поправлял растрепанных ветром волос. Он продолжал спокойно чистить апельсин своим длинным ножом. Он вел себя спокойно, как подобает хозяину, был великодушен к гостю, но не более того.

Хотя я не заметил, чтобы капитан подал какой-либо знак, но после разговора с ним отношение к нам изменилось. Мы входили в любой дом - кстати сказать, это было совсем нетрудно, поскольку многие «дома» были просто крышей на столбах: жители тропиков явно предпочитают свежий воздух уюту, замкнутому в четырех стенах.

Жители, как и их капитан, вели себя спокойно, с достоинством, гостеприимно. Они не отворачивали лиц от фотоаппарата, как это делают в индейских деревнях, где назойливость туристов вызывает раздражение. В одном из домов - столбиков с крышей - я познакомился с семьей: молодым индейцем, его восьмилетней дочерью, двухлетним сыном и женой. Мальчик легко, доверчиво пошел ко мне на руки и потом, сидя на руках, пока я разговаривал с родителями, с интересом рассматривал торчащую у меня из кармана авторучку. Его мать в это время возилась у очага-небольшого костра, разведенного меж двух камней. На камнях лежал большой круглый противень из железа. На противне была насыпана мука. Женщина объяснила, что это мука из корня касавы. Она ловко с помощью веера раздувала огонь и поправляла муку. «Когда мука просохнет и накалится, я подолью воду и буду помешивать все это на огне, пока не получится большая вкусная лепешка. Если хотите попробовать, оставайтесь», - сказала она, весело поглядывая на мужа. Тот тоже улыбался приветливо. Но нам нужно было спешить.

В общем, хотя мои предположения подтвердились - так называемой нетронутой цивилизацией индейской общины я не увидел, я был доволен визитом, радовался, что побывал в Бигистоуне. Несмотря на мощный напор со стороны внешнего мира, индейцы сохранили свой уклад жизни и определенную независимость - это для меня было главным выводом.

Знакомясь с деревней, я невольно вспомнил историю арауканов - гордых индейцев чилийских нагорий. Они тоже вели упорную борьбу против колонизаторов, сопротивляясь им в течение нескольких веков, и только капиталистические отношения сломили их в начале XX столетия, разрушив общину и древний уклад жизни. Здесь, в Суринаме, индейцев защитили непроходимые леса и болота.

В пограничный город Альбину мы спустились по течению быстро. Распрощались с владельцами каноэ и выбрались на берег. Ник посмотрел на часы и предложил до захода солнца заехать к буш-неграм. Я согласился. Так получалось, что негры из Африки были как бы вторыми переселенцами в Суринам после европейцев, вторыми после индейцев и индонезийцев по численности в этой стране, и мы ехали к ним вторыми после индейцев. Это было забавно. И я сказал об этом Нику.

- Это не совсем так, - ответил он. - Африканцы действительно прибыли в Суринам вторыми. Однако если говорить о тех, кого называют здесь буш-неграми, то нужно прежде всего иметь в виду, что это не те африканцы, которых мы встречаем в городе. В отличие от буш-негров их называют креолами. Африканцы в городе - это потомки бывших рабов, получивших свободу после отмены рабства, вступивших в браки с европейцами, китайцами, яванцами...

Первые партии «живого товара» были завезены в Суринам из Африки в начале XVII века англичанами. К середине века на плантациях работало около двух тысяч черных рабов. Завозили африканцев по системе «треугольника». Корабли уходили из Суринама в Амстердам, груженные дарами тропиков, из Амстердама шли в Африку с промышленными товарами, а там, в Африке, опустевшие трюмы до отказа набивали рабами. Страховые компании тех времен предусматривали, что до 40 процентов рабов умрет в пути.

В Суринаме африканцев ждали владельцы плантаций сахарного тростника, хлопка, кофе... Рабы восставали, бежали в непроходимые болота, предпочитая смерть подневольному труду. Но погибали не все, оставшиеся в живых в далеких от побережья районах основывали деревушки точно такие же, как в далекой Африке. Впоследствии тех, кто поселился в лесах, стали называть буш-неграми или «лесными» неграми, а тех, кто остался на плантациях и смешался с другими расовыми группами, - креолами. После отмены рабства в 1863 году негры массами уходили с ненавистных плантаций в города. И до сих пор редко можно встретить негритянскую семью, работающую в сельском хозяйстве. Труд в деревне негры считают позорным, точно так же как и многую другую работу, которую выполняли подневольные их предки. В конце XIX века на место ушедших с плантаций рабов начали завозить по контрактам индейцев, китайцев, яванцев... Вот почему мы, суринамцы, считаем, что буш-негры - это, так сказать, африканцы в чистом виде, - продолжал Ник. - Они долгие годы сражались за свою свободу. Ведь их пытались снова поймать и поработить. Свобода «лесных» негров досталась им большой кровью. Буш-негры и сейчас играют особую роль в нашем обществе. Они по-прежнему сохранили боевой дух...

Деревушка буш-негров оказалась совсем рядом с дорогой Настоящий африканский уголок в Южной Америке. Такие деревушки я видел в документальных фильмах об Африке: небольшие, в рост человека, деревянные хижины иод крышами из плетеной травы, деревянные, дощатые двери с разноцветными абстрактными рисунками, которые должны отгонять злых духов от жилья человека.

На площадке перед хижинами вокруг тлеющего костра сидели старые и молодые женщины. Они судачили о чем-то, кормили детей, неподалеку два малыша крутили скакалку. Через нее прыгала девочка-подросток. Одеты женщины тоже были на африканский манер - короткие юбки ярких расцветок и бусы. Они не стеснялись своих полуобнаженных тел. Вели себя спокойно, приветливо, так, как будто мы были их старыми знакомыми. Только когда голый карапуз подошел ко мне слишком близко, заинтригованный блеском все той же авторучки, мать окликнула его: «Адэнауэр, вернись!» Это имя Адэнауэр, да еще портреты кандидатов на прошедших выборах, прикрепленные поверх рисунков на дверях хижин, напоминали о том, что все это происходит не сотни лет назад, а в XX веке. Неожиданно из хижины, ближе всех расположенной к костру, вышел человек в белом кителе с блестящими пуговицами, в капитанской фуражке с кокардой. Он торжественно приблизился (именно приблизился, а не подошел) к нам и вместо приветствия попросил закурить. Мы протянули ему пачки сигарет. Он взял сигарету у Ника, закурил и милостиво разрешил нам фотографировать, что пожелаем, напомнив, правда, что за каждый снимок надо будет заплатить немного. Женщины, услышав его разговор с нами, захихикали. Было видно, что «капитан» этой деревни ничего для них не значил. Просто началось обычное «шоу» для туристов... На это было грустно смотреть. И я подумал, что Ник приукрасил свой рассказ о буш-неграх. «Цивилизация», туристы уже сделали свое дело - деревня превратилась в доходное место с обычными просьбами денег за право сфотографировать. Когда мы покидали деревню, я вспомнил, что, кроме опереточно одетого капитана, не видел ни одного мужчины. «Где они?» - спросил я у Ника. «На лесозаготовках», - ответил он.

...Уехать из Суринама и не увидеть рабочих буш-негров я не мог. Так я оказался на этом мосту «Котика-бридж». Целый день с раннего утра мы ходили _и ездили по сельве, разговаривали с рабочими, мастерами, механиками... Отличные знатоки леса, буш-негры незаменимы на этой работе. С переносной пилой они ходили по лесу, легко отыскивали нужные породы деревьев, валили их, определяли качество, обрубали ветки, готовили толстенные стволы к транспортировке. Точно по графику подходили мощные трейлеры, погрузчики, грузовики. Ими тоже управляли буш-негры из тех самых экзотических деревушек. Только зарплата у них не современная. Они получают гроши, на которые невозможно прокормить семью.

Хотя лесная промышленность играет важную роль в экономике Суринама, замечу, что лес и связанное с ним производство составляют в валовом продукте страны лишь три процента. Основной отраслью является добыча «красного золота» - бокситов. Об этом «красном золоте» - «золотом дне» для американской компании «Суралко» - я и собирался поговорить с ее владельцами или по крайней мере с администраторами, представляющими интересы ее владельцев. Но перед визитом в «Суралко» мне предложили посетить индийскую общину - одну из общин индийцев, составляющих сегодня вместе с индонезийцами большинство населения страны. Расскажу, придерживаясь хронологии, о визите к ним.

После отмены рабства и массового ухода африканцев с плантаций проблема рабочей силы стала для плантаторов чрезвычайно острой. В Китай, Индию, Индонезию направились вербовщики. Они сулили хорошие заработки и сытую жизнь в далекой стране. С бедняками подписывали контракты на пять лет и тысячами отправляли их в Суринам. Сначала везли только индийцев, умевших выращивать рис, потом, с 1890 года, чтобы сбить цену на рабочую силу, начали контрактовать яванцев. Индийцам в Суринаме все время напоминали, что яванцы обходятся дешевле, а яванцев настраивали против соседей-индийцев, возбуждая зависть к их «привилегированному» положению.

Изменилось ли что сегодня в этих отношениях? Студенты-индийцы из университета пригласили меня ознакомиться с «привилегированным» положением в одной из общин. Ехать пришлось недолго: небольшие участки земли, принадлежащие индийцам, начинаются минутах в двадцати езды от Парамарибо. Домики жителей - рахитичные строения из досок, похожие на обветшалые сараи под соломенными крышами, - жались к дороге с унылым однообразием. У одного из них мы и остановились. Наше приближение к весьма условному ограждению из проволоки было встречено громким лаем двух тощих собак. Хозяева, однако, не появились. Мои спутники, не смущаясь этим обстоятельством, прошли в калитку к дому. Большие щели между досками, отсутствие ставен на окнах и замка на открытой, криво висящей двери откровенно говорили о том, что хозяева не боятся быть обворованными. Один из студентов постучал по подпорке навеса. Из темноты дома вышел мальчик лет девяти. Индийские дети удивительно красивы, а этот мальчик показался мне просто принцем из мультфильма - так неправдоподобно велики были его глаза с пушистыми ресницами, так ослепительно сияла улыбка среди этого уныния нищеты. Студент объяснился с мальчиком, и тот грациозным жестом пригласил нас следовать за собой - так, будто мы должны идти по дорогому ковру, а не по грязи. Спутники мои остановились, сняли ботинки, засучили брюки и пошли следом. За домом находился небольшой участок земли, залитый водой. Хозяев мы застали за посадкой риса. Стоя по колено в воде, они опускали маленькие зеленые кустики рассады в воду и, не прекращая работы, говорили с нами, изредка поднимая голову и одаривая улыбками.

В домике под соломенной крышей обитали отец, мать, двое стариков и шестеро детей. Крохотный клочок земли за домом - арендованный участок. Он, конечно, не может обеспечить семью полностью, но и с голоду не дает умереть. А вот если бы еще отец получил работу, то совсем было бы хорошо. Пока что, однако, постоянной работы нет, и приходится - вот уж который год - делать что придется. На разговор к заборчику участка подошла соседка - старая яванка с самодельной сигаретой «козьей ножкой» в скрюченных пальцах. Я спросил, сажает ли рис она. Ответ был краток: нет денег нанять трактор, чтобы расчистить болото, а у самой не хватает сил.

В разговор вступает жена хозяина. Она выпрямляется и спрашивает, правда ли, что я из России.

- Из Советского Союза, - отвечаю я. Хозяева переглядываются и улыбаются.

- Россия - друг Индии, - говорит женщина. И они снова улыбаются. В этой глуши такая осведомленность удивляет, хотя удивительного в этом мало: ведь многие семьи переписываются с родственниками на далекой родине и из писем узнают больше, чем из местных газет.

- Скажите, почему вы сажаете на своем участке именно рис?

- Он очень дорог на рынке, и купить его мы не можем, а это основная еда, - отвечает хозяин. Жена его уже снова согнулась над посадками.

- Сколько вам нужно зарабатывать, чтобы нормально жить? - спрашиваю я.

- Гульденов сто двадцать, - без раздумья отвечает хозяин.

Сто двадцать на десять человек? Вспоминаю, что служащий гостиницы в Парамарибо, холостой парень, говорил мне, что меньше чем на триста гульденов в месяц он жить не смог бы. Но у каждого свой предел мечтаний. И не удивительно, что у индийца-рисовода этот предел невысок. Среди крестьян много таких, как он, скрытых безработных, которые числятся арендаторами клочка земли. Когда-то они были основными поставщиками риса на рынок Суринама и на экспорт. Но постепенно высокомеханизированное хозяйство монополии СМЛ (Нидерландский фонд современной агрикультуры) вытеснило их продукцию с рынка и оставило крестьян без работы. СМЛ и до сих пор контролирует около 80 процентов суринамского экспорта риса и располагает самыми современными способами и технологией рисоводства. Всему этому должны были - во всяком случае так провозглашалось - обучаться крестьяне. И обучались - шесть человек в год. Да, шесть из 20 тысяч крестьян, занятых в рисоводстве.

- Извините, что я не зову вас в дом, но скоро стемнеет, а мы должны закончить работу. Да и для вас, наверное, это слишком бедный дом, - говорит хозяин.

- Кто знает, чем измерить богатство человека? Ваш дом мне кажется очень богатым, ведь у вас такие красивые дети и их шестеро.

Как только высокий креол с пышной прической и внушительной бородой для солидности принял меня в отделе внешних сношений компании «Суралко», я понял, что ни серьезного разговора, ни тем более посещения рудников не будет. Бывает так: хозяин радушен и словоохотлив, вовсю старается показать свое расположение и желание помочь, а вы чувствуете, что все наоборот.

Креол вручил мне множество рекламных проспектов компании, внимательно выслушал и даже записал мои просьбы, потом несколько раз приходил ко мне в гостиницу, рассказывал о продвижении моей просьбы по административным инстанциям, а я все больше убеждался в пустоте разговоров.

Последняя встреча была совсем смешной. - Вы знаете, - грустно сказал он, - руководство компании считает посещение вами рудников нецелесообразным. Производственные секреты, вы понимаете. Они, правда, предложили посетить нашу электростанцию в горах, но, поскольку внутрь вам все равно не разрешат войти, я отказался от посещения от вашего имени. Вы не в обиде?

Если бы я не был готов к отказу, я бы взорвался. О каких это производственных секретах идет речь? Открытые разработки бокситов видны с дороги. Самосвалы и экскаваторы работают везде одинаково. В Суринаме богатейшие алюминием бокситы лежат прямо на поверхности. Никаких других секретов и быть не может. А о жизни рабочих, то, что меня больше всего интересует, я узнал и без бородатого креола.

До сих пор мне не приходилось встречаться с компанией, которая скрывала бы положение рабочих на своих предприятиях. Хотя заработок работников, нанятых американскими компаниями в Южной Америке, значительно ниже того, что компании выплачивают рабочим в США, но он намного выше заработка любого рабочего на национальных предприятиях. Людям, пока они работают на компанию, предоставляют удобные домики с садиком, продукты по сниженным ценам... Так хозяева компаний обеспечивают себе спокойную жизнь. «Работай, получай деньги и молчи!» - как бы говорят они. Эта своеобразная рабочая аристократия, вскормленная на нищете, окружающей «островки цивилизации», как любят говорить о своих поселках и предприятиях иностранцы, не раз играла роль если не союзника, то по крайней мере пособника иностранных монополий. Это не случайно. Для «обработки» трудящихся налажена целая система. Рабочим и служащим постоянно внушают, что их благосостояние зависит от процветания компании, что ее интересы и есть интересы всей нации, которая кормится за счет в данном случае «Суралко», что они вообще чуть ли не иностранцы в собственной стране. Лесть, подкрепленная мелкими расходами на дополнительные услуги рабочим и служащим, делает свое дело. За это хозяевам воздается сторицей.

Бокситы нашли в Суринаме в 1915 году. Долгое время держали их под спудом как стратегический запас, и лишь в годы второй мировой войны месторождения стали разрабатываться - им суждено было сыграть важную роль: ценнейшее сырье вывозили в США, где из него производили высококачественный алюминий.

В настоящее время добыча сосредоточена в руках двух компаний: «Суринам алюминиум», или «Суралко», дочернего предприятия одной из крупнейших монополий Соединенных Штатов - «Алкоа» («Алюминиум компани оф Америка»), и

Бокситы Суринама приносят монополиям огромные прибыли. Расходы на добычу минимальны: сырье залегает практически на поверхности. По объему добычи «красного золота» маленький Суринам занимает третье место в мире - после Ямайки и Австралии. Считают, что международный алюминиевый спрут «Алкоа» получает 30 процентов сырья именно отсюда.

За несколько десятков лет хозяйничанья эти монополии фактически сумели превратить суринамскую экономику в свой придаток. Их продукция составляет около 90 процентов экспорта страны.

Нет, не случайно в Суринаме стали задумываться, не поможет ли решению острых социальных проблем более справедливая полигика распределения доходов среди его почти полумиллионного населения. Самым очевидным препятствием на пути такой политики было колониальное положение страны. Было, потому что 25 ноября 1975 года Суринам добился независимости. У этого события своя история.

После знакомства с «Суралко» в Парамарибо с его быстрым темпом жизни современного города начинало казаться, что все виденное в сельве, в деревне буш-негров просто незначительная экзотическая деталь.

Мы шли с Роем, председателем кружка учеников средней школы по изучению истории Суринама, по улице Грааве-страат. Он рассказывал о забастовке рабочих, которая стала как бы последним шагом на пути к независимости. Забастовка началась без достаточной подготовки. Работники таможни потребовали задержанную властями зарплату. Все могло обойтись мирно, но внезапно суд объявил забастовку незаконной, и страсти разгорелись. Таможенников, грузчиков поддержали служащие, к ним присоединились рабочие рудников. Решили направить делегацию к губернатору. Когда манифестантов с прошением отделяло от губернаторского дворца пять-шесть кварталов, появилась вооруженная полиция. «Спокойно, спокойно, - раздались голоса. - Все равно ничего не добьемся. Нужно расходиться». Здесь-то и вмешался Абайса, президент профсоюза буш-негров. Он сказал, что его делегация пойдет дальше. Это, конечно, наивно, но буш-негры непоколебимо верят в духов и считают, что заговоренному человеку не страшны пули. Абайсу убили здесь же, на глазах у демонстрантов. Рой показал мне это место. В память о гибели Абайсы кто-то постоянно поливает мостовую красной краской. «Пуля убила его потому, считают негры, что он обернулся, - продолжал Рой. - Оборачиваться заговоренному нельзя». Они так и шли, не оборачиваясь, и полиция расступилась, пораженная этим удивительным геройством.

Забастовку все-таки подавили. Начались аресты организаторов, запугивания... Однако вскоре предстояли выборы, и это народное выступление повлияло на их ход. Консервативная партия индийцев, которая находилась у власти последние четыре года, потерпела поражение. Ей на смену пришла такая же консервативная партия креолов; победу обеспечила забастовка и лишь отчасти необычное обещание - независимость. С лозунгом добиться независимости в самое ближайшее время выступили, правда, не лидеры консервативной партии креолов, а новые, впервые вошедшие в правительство лидеры Национальной республиканской партии, имевшие связи с рабочим движением. Консерваторы вынуждены были объединиться с ними в период предвыборной кампании, а после победы предоставили им несколько министерских портфелей. С кем бы мне ни приходилось встречаться в Парамарибо, когда речь заходила о независимости, наиболее радикальным ее сторонником все называли министра экономики господина Брума. К нему я и пошел.

Министр говорил сжато. Проблемы страны он знал хорошо и постоянно подчеркивал, что решение их возможно только после достижения Суринамом статуса независимого государства.

- У Суринама типично колониальная экономика. Почти все, что производится, идет на экспорт. Это сырье. Готовые изделия ввозятся. Не составляют исключения и продукты питания. Приходится импортировать даже растительное масло и консервированные продукты, незаменимые в такой жаркой стране, как наша. Положение рабочего класса и средних слоев населения тяжелое. Безработные составляют примерно четвертую часть всех жителей.

О народе Суринама по-настоящему может позаботиться только национальное правительство в условиях независимости. А это означает помимо прочего расширение торговых связей, ликвидацию зависимости от Голландии и в экономическом плане тоже.

В стране и даже в самом правительстве далеко не все разделяли точку зрения господина Брума. Находились люди, которые утверждали, что свобода преждевременна. Большинство, однако, считало: политическую независимость следует рассматривать лишь как первый этап борьбы за полное освобождение.

Дискуссия продолжалась несколько месяцев, и сами сури-намцы подвели ей черту. Учитывая настроения народа, депутаты парламента единодушно одобрили новую конституцию независимой страны.

О том, как праздновали в Суринаме День независимости, я узнал из газет. Приехали гости из многих стран мира. Город был празднично украшен. Торжественный прием делегатов, в том числе и представителей Советского Союза, ознаменовал начало новой эпохи в истории страны. Я читал об этом и вспоминал наши долгие дискуссии с Tea Дулайт, известной деятельницей культуры Суринама. «Что дадим мы, маленькая страна, огромному миру? - с тревогой спрашивала она. - Да и примет ли нас этот мир?»

А теперь, познакомившись с Суринамом, мы переместимся в соседнюю с ней Французскую Гвиану. Но сначала я расскажу о том, что знал об этой стране задолго до того момента, как самолет приземлился в аэропорту столицы Французской Гвианы - Кайенны.

О Французской Гвиане в мире было бы, наверное, известно даже меньше, чем о Суринаме, если бы не одно обстоятельство. На первый взгляд оно настолько незначительно, что, кажется, не могло бы послужить даже в малой степени распространению знаний о целой стране. Но современный мир так устроен, что иногда незначительные вещи приобретают совершенно незаслуженную известность и, более того, в лучах своей известности высвечивают что-то еще гораздо более значительное, чем они сами, но ранее малоизвестное. Так, я думаю, произошло с Французской Гвианой, о которой в 60-х годах заговорили благодаря в общем-то ничтожному с литературной точки зрения роману Анри Шарьера «Папийон» («Бабочка»). Роман заметили в связи с модой на литературные поделки, в которых затрагивалась жизнь преступного мира. А Анри Шарьер еще поддал жару, заявив, что его роман - документальное воспоминание уголовника. Сейчас я в нескольких словах расскажу, в чем дело, поскольку сам заинтересовался Французской Гвианой после того, как прочитал «Бабочку».

Кайенна рядом

«Папийон» - такова была воровская кличка героя, - обвиненный в убийстве, которого он не совершал, попадает во Французскую Гвиану, куда из Франции ссылали осужденных за тяжкие преступления. Автор описывает со всеми подробностями жизнь каторжников, грубость и жестокость тюремщиков, губительный климат тропиков, смерть или окончательное разложение своих товарищей по заключению. Папийон пытается бежать с каторги, попадает в колонию прокаженных, потом к индейцам; его ловят, возвращают на каторгу, заковывают в кандалы, сажают в карцер - он снова бежит, его опять ловят... Последний, шестой побег он совершает из самой страшной тюрьмы - «Острова дьявола»...

Меня во всех этих перипетиях Папийона заинтересовали в первую очередь описания самой страны - «заморского департамента» Франции. Несмотря на явный перебор описаний жизни уголовного мира, все то, что касалось природы, занятий, нравов людей, окружавших уголовников, жизни колонии, казалось достоверным. Без сомнения, автор или видел все это сам, или использовал рассказы очевидцев. Разразившийся вокруг книги скандал (один из бывших заключенных «Острова дьявола» обвинил Анри Шарьера в плагиате) вызвал сначала к роману, а потом и к Французской Гвиане еще больший интерес. В США поставили по книге фильм, и произошло то, о чем я говорил в самом начале: незначительное литературное произведение, поделка обратила внимание миллионов людей на страну...

Мои друзья в Суринаме предлагали: «Зачем тебе лететь в Кайенну, поедем лучше на машине, ведь Французская Гвиана рядом, всего несколько часов езды...» Но у меня был свой план поездки. После Парамарибо нужно было сначала побывать в Гайане и только потом ехать во Французскую Гвиану.

Гвиана означает 'земля, окруженная сохранили свой уклад жизни и даже ' водой'. В порту Кайенны собираются рыбацкие лодки

От Джорджтауна - столицы Гайаны - до Кайенны мы долетели без происшествий. Небольшую задержку из-за внезапно погасших на аэродроме в Гайане огней можно не считать. Подождали минут сорок, пока починят, и вылетели. Прибыли в столицу Французской Гвианы ночью. Небольшой, тускло освещенный аэропорт с потолками, сплошь покрытыми ночными бабочками и толстыми пауками. Никакого, даже отдаленного намека на ослепительный блеск парижских аэропортов Орли или даже Бурже.

Такси от аэропорта до гостиницы в целях экономии взяли на двоих. Желающих уехать было много, машин не хватало. И очереди предложили объединяться. Попутчик мой оказался добродушным, благожелательным и полезным человеком.

- Откуда вы? - спросил он, когда мы сели в машину.

- Угадайте, - сказал я, по опыту зная, что, если вот так, сразу заявить, что я советский журналист, то вызову настороженность.

- Наин, - ответил я, предоставляя ему возможность погадать еще немного.

- Ну уж не англичанин, - сказал он, принимая игру.

- Ноу, - согласился я. - Неужели вам ничего не подсказывает ваш жизненный опыт?

- Неужто француз? - сказал он. - Но тогда зачем вы сюда приехали?

- Настоящий красный, русский? - развеселился он.

- Вот именно, - сказал я и поведал ему, зачем сюда приехал.

- Ради бога, - взмолился он. - Не исчезайте завтра. Мы сфотографируемся с вами: очень хочется показать родственникам, что я ехал в одной машине с настоящим русским и остался жив. Вас не смущает моя просьба?

В поездках по Латинской Америке мне, конечно, приходилось встречаться, разговаривать, так сказать, взаимодействовать с сотнями самых разных людей: торговцами, представителями фирм, коллегами-журналистами и даже мафиози. Нет нужды говорить о том, насколько разными были их взгляды, воспитание, образ жизни, то, что конкретно знали они о нашей стране, что представлялось им при словах «Россия», «Советский Союз»... И тем не менее, может быть, мне везло, случаи, когда кто-либо из людей, к которым я обращался за помощью или советом, отказал бы мне в этом, были чрезвычайно редки. Иными словами, когда доходило до конкретного дела, многолетние наслоения пресловутого анти- советизма, подозрительности уступали место желанию принять участие в добром деле. У меня нет возможности описать все встречи с теми, кто помог мне в этих путешествиях. Поэтому я пишу только о тех, кого не мог не упомянуть хотя бы из чувства благодарности. Одним из таких людей был мой случайный попутчик. Звали его Марсель. Он родился и вырос в Индонезии, служил в армии, потом решил перебраться в США. Соединенные Штаты в это время как раз ввязались в очередную авантюру - в Южной Корее. И американские власти без обиняков заявили Марселю, что если он хочет получить американское гражданство, то должен согласиться повоевать в Корее.

- Я был интендантом, - рассказывал Марсель. - Но это не означало, что служба моя была неопасной. Много раз приходилось применять самое главное оружие воина - ноги. Вы знаете, - со смехом говорил он, - меня даже прозвали «Марсель, который слышит свист пули дважды: раз, когда пуля пролетает мимо него, а второй - когда он ее обгоняет...»

После демобилизации Марсель, получив американский паспорт, обосновался на Кюрасао, одном из островов Карибского бассейна, и устроился на работу в фирме «Гуд уep», которая производит автомобильные шины. Теперь он ездил по островам и странам этого района, собирая сведения о возможностях рынка для его фирмы.

Утром я сфотографировался с Марселем. А он, довольный полученной моментальной фотографией, обещал после завтрака познакомить меня с самым большим знатоком Французской Гвианы Даниэлем Массом. Он выполнил свое обещание.

Шестидесятилетний директор единственного в Кайенне музея был рад встрече: не так часто в эти места приезжают журналисты. Он с гордостью показал мне свой труд - «Прогулки по Французской Гвиане», был доволен, когда я попросил подарить мне на память эту книжку, и даже подписал ее. Теперь можно было и начинать нашу беседу. Я рассказал ему то немногое, что удалось узнать о его стране, упомянул и роман Анри Шарьера, сказав, что как ни парадоксально, но этот роман прославил Французскую Гвиану. Г-н Масс возмущенно замахал руками.

- Нет, нет, такие работы, кроме вреда, ничего принести нам не могут. Вы знаете, в чем самая главная трудность развития этой страны?

- Трудность в том, что во Французскую Гвиану никто не хочет ехать, полагая, что обстановка здесь такова, как ее описывают авторы подобных произведений. Думают, что климат здесь губительный, что во Французской Гвиане живут только бывшие уголовники, бандиты, что, кроме страданий и болезней, европейцам нечего ждать... А ведь страна великолепная, богатая. Да и климат не так плох. Совсем рядом с нами, на островах Гваделупа и Мартиника, на Кубе, наконец, построены великолепные курорты. Там ежегодно отдыхают десятки тысяч туристов. А у нас? Можно, конечно, сказать, что наше нынешнее положение - наследие темного прошлого, но ведь и оно не должно быть вечным...

Разве виноваты потомки некоторых оставшихся здесь бывших заключенных в грехах своих предков? Давайте я вам расскажу, как заселялась Французская Гвиана.

Дурная слава о Французской Гвиане пошла после поражения Великой французской революции в 1794 году. В 1795 году сюда стали ссылать революционеров на каторгу. И действительно, люди, привыкшие к умственному труду, - писатели, журналисты, поэты - не выдерживали испытаний, тяжелого физического труда, умирали здесь от чахотки, дизентеоии. желтухи, лихорадки, от тоски, наконец.

Регулярно ссылать на каторгу во Французскую Гвиану начали в 1852 году. Сюда были сосланы многие участники французской революции 1848-1849 годов, а позднее и многие коммунары после поражения Парижской коммуны. Ссылались сюда и уголовники. Почти сто лет Французская Гвиана была «сухой гильотиной Франции». Таким образом метрополия не только избавлялась от особо опасных элементов, но и обеспечивала рабочей силой свою далекую колонию.

Решение об упразднении каторги в Гвиане было принято в 1937 году, но в действительности оно было проведено в жизнь только спустя десять лет. Последняя партия заключенных прибыла сюда в 1939 году. В связи с началом второй мировой войны бывшие заключенные смогли вернуться во Францию только в 1945 году. И вернулись почти все. Так что распространенное мнение о том, что здесь живут сплошь бывшие заключенные, неверно, как, впрочем, неверно и представление об «ужасном» климате и «проклятии», которое якобы преследует каждого, кто пытался организовать здесь хоть какое-то производство...

Поскольку тем не менее эти представления устойчивы, я расскажу несколько историй о заселении Французской Гвианы. Тот. кто знаком с эпопеей колонизации, знает, что не климат и «проклятия» и не «свирепый нрав» местных индейцев - причина того, что сегодня во Французской Гвиане, территория которой равна почти шестой части Франции, живет только 60 тысяч человек.

Признаться, я ничего не знал ни о «проклятиях», ни о «свирепости» местных жителей, да если бы и слышал об этом, то не принял бы на веру. Но я не стал объяснять всего этого г-ну Массу. Было видно, что перечисленные им аргументы неизвестных мне противников развития страны беспокоят г-на Масса чрезвычайно, и я решил выслушать его до конца.

- Французы появились на побережье нынешней Французской Гвианы в середине XVI века. Их экспедиции поощрялись и Франциском I, и Генрихом II. К сожалению, с самых первых шагов на этой земле колонизаторы совершали одни и те же ошибки: жестоко обращались с местным населением - индейцами. Именно поэтому две первые попытки основать французские поселения у плато Армира, а потом на том месте, где теперь построена Кайенна, закончились неудачей. Уже тогда в Европе заговорили о жестокости индейцев, атаковавших поселенцев. Такое объяснение вполне устраивало экспедиционеров. Не могли же они признать, что их собственная жестокость и жадность (уже в то время из Гвианы в Европу вывозили ценные породы деревьев) были на самом деле причиной провалов колонизации. Но именно об этом нам говорит первый опыт создания в 1643 году компании «Капнер», которая процветала в начале своей деятельности. Процветала именно потому, что возглавлявший ее г-н Онсе де Потени честно выторговал у индейцев часть территории в районе холма Сеперу, хорошо обращался с местными жителями, которые, как выяснилось, только и хотели жить в мире с пришельцами. Компания процветала до тех пор, пока г-н Потени не изменил своего отношения к индейцам, а заодно и к европейцам, работавшим на эту компанию. Что заставило Потени изменить отношение к индейцам и к своим соотечественникам, не известно. Бунт начали белые поселенцы; часть европейцев, не выдержав издевательств и грубого обращения, покинула Сеперу. Индейцы во главе с вождем Пагире начали настоящие военные действия против еще недавно дружелюбно принятых ими европейцев. Во время одной из стычек Пагире попал стрелой в глаз г-ну Потени и убил его. Компания закончила свое существование. Та же участь постигла компанию «Экваториальная Франция». Снаряженная ею экспедиция пыталась образовать колонию в устье реки Марони, на теперешней границе с Суринамом. Интересно, что индейцы и в этот раз приняли пришельцев доброжелательно и даже согласились работать на их плантациях. Но как только члены экспедиции попытались перенести сюда феодальные порядки Франции тех лет, начали обращаться с местным населением как с рабами, началась кровопролитная война. Ни высокие частоколы, ни пушки не спасли компаньонов от поражения. Им пришлось покинуть берега Гвианы и переселиться на Антильские острова.

Нужно признать, что развитию этой французской колонии наносили большой ущерб постоянные набеги испанцев, португальцев, англичан, которые пытались вытеснить друг друга из Нового Света. Однако, я думаю, - сказал г-н Масс, - именно эта неспособность моих соотечественников наладить правильные отношения с местным населением была основной причиной провала колонизации. От применения рабочей силы индейцев в конце концов пришлось отказаться. И в конце XVII века нехватку рабочих рук попытались компенсировать, используя рабский труд африканцев. Первые черные рабы появились здесь в 1689 году. Через некоторое время их число в Гвиане возросло до нескольких тысяч. Однако у Гвианы быстро появились мощные конкуренты. Лучших рабов закупали рабовладельцы с Санто-Доминго и Малых Антильских островов, а в Гвиану попадали лишь те, кого не покупали там. Поэтому волей-неволей пришлось вернуться к идее «белой» колонизации. Белых колонистов вербовали в Европе, привозили сюда, в Гвиану, и одно время казалось, что наконец дело сдвинулось с мертвой точки. Гвиана стала обеспечивать себя некоторыми продуктами питания, регулярно справлялась с поставками в метрополию специй, красителей, патоки, ценных пород деревьев.

Эти первые успехи колонизации решили закрепить, а Гвиану превратить в процветающую колонию Франции. Французы только что лишились своих владений в Канаде и Индии, которые по договору 1763 года перешли к Великобритании. Началась эпопея экспедиции Куру. По странам Европы поехали вербовщики. Они обещали тем, кто согласится на переезд в Гвиану, сытую жизнь, хорошие заработки. О Гвиане рассказывали легенды. Говорили, что в той стране драгоценные камни лежат прямо под ногами и остается только поднять их и стать богатым. Инициатором экспедиции был министр Людовика XIV Тюрмо. Ему удалось завербовать большое количество крестьян и мастеровых - 14 тысяч человек. План был великолепный. Заранее для этих людей в окрестностях уже существовавшего поселения Куру должны были построить жилье, приготовиться к приему такой массы людей. Но, как это часто бывает, великолепные идеи разбиваются о нерасторопность, преступную халатность и жульничество исполнителей.

В 1763 году корабли с 14-ю тысячами человек пришли в Куру, но жилье не было готово. Легкие бараки могли вместить только одну тысячу человек. Среди ослабленных долгой дорогой переселенцев началась эпидемия. В первые же месяцы погибло около половины прибывших. Сам Тюрмо приехал в Гвиану с большим опозданием и не мог поэтому контролировать подготовку к приемке экспедиции. Когда же он наконец добрался до Куру и увидел ужасающую картину гибели экспедиции, было уже поздно. Он вынужден был отказаться от идеи массовой колонизации. Здесь, в Гвиане, в провале экспедиции обвинили интенданта Куру. Его судили и приговорили к тюремному заключению, а в Европу, однако, сообщили, что основным виновником катастрофы, постигшей экспедицию, был жестокий климат Гвианы. Вот когда впервые заговорили о климате, который способен убить любого европейца!

- А климат здесь такой же, как повсюду в тропиках.

Господин Масс поднялся со своего стула, взял с полки небольшую книжечку, полистал ее и, найдя нужную страницу, прочитал: «Влияние морских пассатов делает климат Гвианы мягким и приятным. В Гвиане не бывает ни тайфунов, ни сильных бурь. Дождливый сезон длится с ноября до середины июля, но и в эти месяцы много солнечных дней. В среднем выпадает около 3500 мм осадков в год. Воздух влажный. Лето начинается с середины июля и заканчивается в начале ноября. Летнее небо Гвианы чисто-синего цвета». Г-н Масс закончил чтение и, посмотрев на меня поверх очков, сказал: «Кроме того, у нас совсем нет землетрясений». Он все еще спорил со своими неизвестными мне противниками развития Гвианы.

- О, я знаю, как это важно для туристов, - сказал я, чтобы немного успокоить его, и, переводя разговор к интересовавшим меня вопросам, спросил: - А что вы можете сказать об экономических возможностях страны?

- У Французской Гвианы, на мой взгляд, есть такие возможности. Но я думаю, что самый легкий первый шаг все-таки мог бы быть сделан в направлении развития туризма. Я знаю, что в Суринаме популярны поездки в индейские общины. Это могли бы делать и мы. Вот посмотрите, - г-н Масс достал карту и разложил ее на столе. - Племена галиби и араваков живут недалеко от берега океана, вот здесь, в устье реки Марони, неподалеку от города Сан-Лоран, и в устье реки Ояпоки - границы Французской Гвианы с Бразилией. Племя араваков живет и неподалеку от Кайенны. Для желающих можно было бы организовать поездки с длительными переходами по рекам к индейцам паликурам, живущим на реке Уанари... Для тех, кто интересуется обычаями и нравами первобытных общин, эти индейские поселения представляют большой интерес. Кроме того, совсем недалеко от Кайенны находятся места древних стоянок индейцев. Несколько лет назад я нашел там наскальные рисунки, места, где они изготовляли стрелы, обтесывали камни для наконечников...

- Я не экономист, а историк, - продолжал г-н Масс, - тем не менее думаю, что имею право, как старожил, сказать несколько слов и о других возможностях страны. Одно из важных направлений развития дают, на мой взгляд, наши леса. Ведь в Гвиане около 90 процентов территории покрыто лесами, в которых можно добывать ценные породы деревьев. А у нас заготовляется только 30 тысяч кубометров древесины в год. Говорят, что для организации добычи полезных ископаемых нужны большие капиталовложения. Может быть. Но мне кажется, что если в Суринаме и Гайане добывают бокситы, то почему бы и у нас не добывать бокситы и сернистую ртуть. Их залежи здесь велики... Однако пока что интерес промышленников сконцентрирован на добыче золота и традиционных алмазов. Золота вывозится что-то около 60 килограммов в год. Я спрашиваю себя, неужели это все, что мы можем дать?

В последние годы, однако, появились какие-то надежды на то, что большой мир обратит все-таки на нас внимание. Эти надежды я связываю прежде всего с космосом. Вы, наверное, знаете, что в Куру в 1968 году началось строительство космического центра (Сейчас Куру - важный центр осуществления космических программ Франции. Отсюда запускаются французские спутники Земли). Сюда приехали ученые, инженеры.

Г-н Масс как-то грустно еще раз посмотрел на карту.

- Представляете себе, в стране, где совсем нет железных дорог, а линии шоссе составляют всего около 300 километров, где почти нет промышленности, строится космический центр!

Мы закончили беседу. Я вышел из музея в два часа дня. Нужно было спешить. Планируя командировку во Французскую Гвиану, я хотел подробно познакомиться лишь с ее столицей - Кайенной, полагая, что сведений о жизни индейцев и буш-негров в Суринаме достаточно для того, чтобы составить себе представление о районе в целом. И вот теперь в напряженный план поездки добавилась еще одна экскурсия - в Куру. По дороге в гостиницу «Нептима», где я жил с сегодняшнего утра (шикарный отель «Монтабо» для богатых, в котором я провел первую ночь по приезде, пришлось покинуть, поскольку никаких командировочных не хватило бы на его оплату), я думал о том, что если бы Марсель не уехал из Кайенны, то можно было бы попросить его организовать эту поездку. Но Марсель, прощаясь со мной, предупредил, что в 12 часов будет уже далеко. Человек он занятой, работает по жесткому расписанию, и надежды на его помощь не было.

- Вам записка, - сказала хозяйка «Нептимы», круглолицая вьетнамка, которая неизвестно как оказалась в этом заброшенном уголке мира и теперь добывала себе пропитание, предоставляя ночлег приезжим в трех комнатках одноэтажного домика под огромной вывеской «Нептима». Она протянула мне конверт.

«Уважаемый Володя, - писал Марсель. - Если вы будете проездом на Кюрасао, то вот мой адрес. Мы с женой и дочками будем Вам рады. Пусть в Ваших дальнейших походах по этой стране Вам сопутствует удача. И может быть, этот человек...» Далее шло имя Артур Магуер и адрес. С помощью сына хозяйки гостиницы я быстро нашел Артура. Высоченный бородатый мулат встретил меня как старого друга.

- Вы знаете, я был в Москве на фестивале в 1957 году, - сказал он вместо приветствия.

«Ура! - подумал я. - Теперь у меня есть гид. По крайней мере знакомиться с Кайенной будет легче». Мы отправились в поход по городу сразу же... Три часа дня, мы с Артуром идем по улицам Кайенны меж деревянных полутораэтажных домов. Город кажется вымершим. Прохожих просто нет. Подходим к вьыеске кинотеатра. Никого. Идем к зданию префектуры. На большой площади, наверное, единственное в Кайенне современное здание в четыре этажа. Построено по последнему слову техники: сталь, стекло, бетон. Вход украшен какой-то странной фигурой. Рядом с ней несколько небольших автомобилей. Людей не видно. Ждем. Наконец из двери префектуры выходят двое. Быстро садятся в машину, уезжают. И опять никого. Жарко - на улицу в этот час, как у нас в сорокаградусный мороз, ничем не выманишь. Я фотографирую префектуру, и мы идем дальше.

- В Москве меня замучили показом памятников, - шутит Артур. - Так что держись, сейчас я тебе покажу наши... Правда, не так много.

Мы проходим в парк с высоченными пальмами. На поляне меж деревьев две такие же высокие колонны. Колонны резные. Разобраться в резном орнаменте невозможно. Но вижу, что красиво.

- Этот монумент я называю памятником французской верности, - говорит Артур. - Не знаю, имели ли это в виду его авторы, но у Французской Гвианы есть свои удивительные примеры проявления стойкости духа. Во время второй мировой войны бывшие заключенные, жившие здесь, с позором прогнали представителя правительства Виши и провозгласили верность истинной Франции. Многие отправились воевать в Европу и примкнули к де Голлю. Вот тебе и отверженные обществом люди.

Артур рад, что я не знал этого эпизода в истории Гвианы. Он улыбается, затягивается сигаретой, выпускает густые струи дыма сразу из обеих ноздрей и идет дальше. Мы останавливаемся на небольшой площади: ресторанчик, одноэтажный магазин без покупателей, посередине площади садик. Посередине садика скульптура-два человека в позе ораторов перед толпой.

- А этот монумент воздвигнут по поводу отмены рабства, - говорит Артур. - В Гвиане рабство отменяли дважды: один раз после революции 1789 года, но Наполеон I восстановил его в 1804 году, а во второй раз рабство отменили уже окончательно в 1843 году. Огласили документ на двух языках: на французском и на потуа - местном наречии. Ты, наверное, видел копии этих документов в музее?

От площади мы идем по улочкам вверх, поднимаемся на холм Сеперу, где сохранился деревянный форт. Долгое время в башне форта был колокол, который предупреждал в тумане мореплавателей об опасных мелях. Оттуда, с форта, виден весь город. Гора Тигр, с которой когда-то начинали свои атаки индейцы, кварталы Кайенны. Только отсюда видно, что площадь города относительно велика для 35-тысячного населения.

Старый деревянный форт

- А теперь пойдемте в рыбацкий порт, - предлагает Артур.

И мы снова идем через весь город. Улицы по-прежнему пустынны. До рыбацкого порта добираемся минут за сорок. Идти быстро тяжело.

«Порт» оказался просто скопищем небольших лодок-моторок. Часть из них вытащена на берег мелководной речушки, часть стоит на якоре. Самые большие лодки привязаны к вбитым в илистый берег столбам, подперты бревнами, чтобы не валились на борт. Сейчас время отлива. В канале порта, огороженном столбиками, появляются две лодки. Они медленно входят в канал, разворачиваются, причаливают к берегу. Два рыбака на одной, два-на другой. Все четверо - мулаты. Я фотографирую «порт», стараясь снять похожую на корабль большую лодку так, чтобы была видна корма и надпись на ней: «Порт приписки - Кайенна». Потом перевожу объектив на рыбаков, фотографирую берег, полуразрушенные сараи из полусгнивших досок, белье, как флаги расцвечивания, вывешенное на веревках.

«Шлеп» - рядом со мной падает камень. Я увлекся фотографированием и не заметил, что рыбаки без удовольствия восприняли мой фотоаппарат. Я смотрю на них, улыбаюсь, но они не отвечают на улыбку. Лица злые. Машут на меня руками. Я оглядываюсь на Артура.

- Пойдем отсюда, - говорит он. - Теперь им ничего не объяснишь. Нужно было раньше договариваться, а теперь они вне себя...

- Эти рыбаки-самые бедные люди в Кайенне. У многих из них нет даже паспорта. Они, как правило, перебираются сюда из Бразилии и живут вот так незаконно. И каждый человек с фотоаппаратом для них просто шпион из префектуры, поэтому и гонят всех: и правого и виноватого. Ведь иногда фотографии их поселка появляются в газетах. Власти подвергаются критике за то, что этим людям не уделяется никакого внимания. В ответ на критику префектура организует проверку документов, начинается выселение. Как и во Франции, каждому гражданину с паспортом, не имеющему работы, власти обязаны предоставлять какое-то пособие. Здесь вообще все, как во Франции, - говорит Артур с сарказмом. - Даже карнизы у крыш домов должны быть 20 сантиметров, не больше. Так предписывают правила Парижа. Но ты же видел, что в Латинской Америке строят дома с большими карнизами, тогда во время ливня можно ходить вдоль домов и не намокнуть, а в ясный день не испечься на солнце. Здесь эта роскошь не дозволяется - против правил! Подобное буквоедство вызывает у местных жителей раздражение. В Кайенне даже появилась партия, которая требует хотя бы некоторой автономии управления... Впрочем, у централизованной опеки есть и свои, я бы сказал, смешные стороны. Ты обратил внимание, что под навесами довольно бедных домов стоят автомобили?

Я кивнул в знак согласия. Автомашины в бедных домах меня тоже удивили.

- Это собственность больших семей, - говорит Артур. - Как правило, мулатов. Из своей зарплаты, которую здесь держат на уровне минимума метрополии, они по крохе откладывают на машину. Покупают, показывая соседям свое благополучие, а ехать по существу некуда. Дорог-то нет. Вот они и выезжают по большим праздникам в центр города, останавливаются там, вылезает вся семья, идет в кинотеатр или к мадам Ивон - единственный ресторан с кондиционированным воздухом. Едят там мороженое и уезжают все вместе домой. Встретимся сегодня вечером в этом ресторане, и ты сам все увидишь...

В этот вечер мы не встретились с Артуром. Переходы под тропическим солнцем меня вымотали окончательно. Кроме того, на утро я наметил поездку в Куру.

Мы выехали рано. За рулем «фольксвагена» сидел сын хозяйки гостиницы, худой, нескладный парень. По дороге он рассказал о своем маленьком бизнесе мелкого контрабандиста-перевозчика из Бразилии драгоценных камней. Он доставлял их с бразильской границы в Кайенну, а уже отсюда во Францию их возили другие.

- Контрабанда помогает нам сводить концы с концами, - сказал он. - Одна наша гостиница не может обеспечить даже сносного существования.

На этом он закончил свою дорожную исповедь, и мы въехали в Куру. «Фольксваген» покрутился возле новых кварталов современных домов, похожих на, наши дома в Черемушках, только в четыре этажа. Мы проехали мимо них по отличной асфальтированной дороге, поразглядывали редкие высокие уличные фонари с ртутными светильниками и решили возвращаться в Кайенну. И этого беглого осмотра было достаточно для того, чтобы убедиться, что во Французской Гвиане наконец появился один современный поселок...

Вечером мы встретились с Артуром в ресторанчике мадам Ивон. Ресторанчик был полон народа, но мадам Ивон сразу же заметила нас. Вынырнула из-за стойки бара: «Ком са ва, месье русс!» И сама себе ответила так же громко: «Бьен!» Вышла к нам в зал, усадила, весело хлопнула меня со всей силы по плечу и, расхохотавшись, вернулась на место. В этот день ее дела шли отлично. Исполнилась очередная годовщина основания французского экспедиционного корпуса, когда-то воевавшего в Мексике, и в ресторанчик повалили военные в форме и при орденах. Военные веселились как могли. Шлепали по толстым спинам своих подружек, усевшихся на неудобные высокие табуреты бара. Рассказывали какие-то анекдоты. Громко орали шутливые команды. Вскакивали все разом... Особенно разошелся их сержант с золотыми аксельбантами и в фуражке, похожей на коробку из-под торта. Он был удивительно похож сразу и на Наполеона, и на Луи Ферра - косоглазого рыцаря французских кинобаталий. Мы с Артуром ели привезенные из Франции, за десятки тысяч километров, сыры, пили кофе, и я думал о том, что хотя безнадежная убогость и нищета Французской Гвианы, наверное, привели бы в уныние и заставили бы покраснеть любого француза, покажи их во всей наготе где-нибудь там, в Париже или Марселе, но это была все-таки Франция.