Все еще живой культ

Однажды утром гребцы с необычным усердием налегли на весла, и мы поняли, что находимся недалеко от первой цели нашего путешествия - Лонг-Кемюата, резиденции великого вождя и вотчины даяков племени кениа.

Мало-помалу лес уступил место плантациям маниока и ладангам - неполивным рисовым полям, разделываемым по склонам холмов, на которых предварительно выжигают растительность. Кое-где виднелись небольшие бамбуковые хижины, окруженные бананами, и четырехугольные поля сахарного тростника или кукурузы.

Наконец в излучине реки показалась деревня, вскарабкавшаяся на обрывистый холм для защиты от паводков. Длинные древесные стволы, помеченные зарубками, спускались к небольшой каменистой отмели, где сохли пироги всех размеров и плескалась стайка мальчишек, чьи пронзительные крики доносились до нас.

Сама деревня состояла из пяти огромных - шириной двадцать пять и длиной восемьдесят метров - домов на сваях. Это были знаменитые румах-панджанг - длинные дома, поражавшие путешественников прошлого и характерные для общинного образа жизни даяков. Пол, опиравшийся на столбы высотой несколько метров, собран из досок длиной около тридцати метров и шириной один-два метра. Было видно, что каждая такая гигантская доска вырублена из сердцевины дерева, отобранного из наиболее крупных в лесу. Даяки объяснили нам, как они это делают, имея в своем распоряжении только примитивные орудия.

Срубив дерево, они сначала раскалывают ствол посредине своими крошечными топориками; затем теслами с очень короткими рукоятками снимают с каждой половины всю излишнюю древесину, оставляя лишь доску толщиной несколько сантиметров. Неудобство этого архаического способа - не говоря уже об огромных усилиях и времени, которых он требует, - заключается в том, что из целого дерева можно получить только две доски, тогда как при рациональном распиле каждый такой лесной гигант дал бы тридцать досок.

Очень покатая из-за сильных дождей крыша была крыта мелкой черепицей из железного дерева, практически не поддающегося гниению. Она опускалась довольно низко, далеко выступая над своего рода верандой или внешней галереей, окаймлявшей дом, разделенный примерно на сорок комнат; в каждой из них проживала одна семья.

В этих внушительных жилищах нас больше всего поразило то, что на их постройку не пошло ни одного гвоздя или нагеля. Все детали скреплялись ротанговыми жгутами, отчего постройка отнюдь не выглядела менее прочной.

Посреди деревни фасадом к реке возвышался дом великого вождя, господствовавший над всеми остальными благодаря своей высоте и величественным пропорциям. Его веранда не уступала по размеру стеклянной галерее Версальского дворца; крышу над ней поддерживали гигантские столбы, украшенные резьбой, которая изображала головы кабанов с непомерно большими клыками, стилизованных драконов или просто переплетавшиеся до бесконечности завитки.

Подымаясь в этот дворец на сваях, один из гребцов - они образовали живой конвейер, чтобы выгрузить наши вещи, - указал нам на стоявший перед входом кол, на котором виднелись с десяток зарубок и воткнутый наискось даякский кинжал.

- Этот кол, - сказал он нам доверительным тоном,- означает, что в деревню поступит новая голова: его вбивают только перед домом того, кто уже отрезал за свою жизнь одну голову.

Стало быть, нам и вправду посчастливилось прибыть как раз в тот момент, когда даяки готовились отметить мамат - праздник головы, - который справляют лишь при исключительных обстоятельствах. Но наш восторг быстро сменился опасением, что даяки запретят нам присутствовать на торжествах. Поведение великого вождя только усиливало это впечатление. Когда мы принялись осторожно расспрашивать его насчет кола у входа в его дом, он сделал удивленное лицо:

- Какой кол? Вон тот? Но это же мальчишки воткнули его там для забавы!

И он решительным шагом поднялся по грубо сколоченной лестнице на веранду, оставив нас в замешательстве, вызванном его поразительным актерским талантом.