Недоразумение между кинооператором экспедиции и флейтистом

Как-то днем Жорж фотографировал девушек, рушивших рис, а когда они закончили свою работу, галантно вызвался помочь им отнести тяжелые корзины к амбарам за околицей деревни. Подойдя к амбарам - все они опирались на сваи и отстояли один от другого на расстоянии нескольких метров, - он помог одной из юных красавиц поднять ее ношу по узким ступенькам, вырубленным в стволе дерева.

Проникнув в амбар вслед за молодой особой, Жорж высыпал свой груз на пол и, наклонившись к группе оставшихся внизу женщин, крикнул им в шутку:

- Спокойной ночи!

Затем он закрыл небольшие ставни, служившие одновременно дверью и окном амбара. Молодая Бунг - так звали женщину - испустила притворный крик ужаса и тотчас же распахнула ставни. И все.

Два или три дня спустя, когда Жорж совсем забыл об этом незначительном инциденте - да, впрочем, никакого инцидента и не было, - мы узнали, что муж этой юной особы (ибо у нее был муж) считает себя оскорбленным и требует традиционного суда над нашим кинооператором. К несчастью, супруг этот был одним из деревенских старшин - флейтистом, инструмент которого звучал, лишь когда требовалось возвестить о чьей-либо кончине или же, в минувшие времена, о начале охоты за головами.

Впрочем, флейта, о которой шла речь, была носовым инструментом. Музыкант приставлял ее к одной из ноздрей, затыкал другую и ухитрялся таким способом извлекать звуки из своего инструмента. На наш взгляд, это поистине значило создавать себе лишние трудности! Но, вероятно, нам не хватало объективности, ибо, когда мы первый раз объяснили этому виртуозу, что нам представлялось более удобным дуть в флейту ртом, он разразился смехом и покачал головой:

- Уж эти мне белые! Никогда-то вы ничего не делаете так, как все!

Итак, флейтист счел себя оскорбленным и известил нас через вождя деревни, что требует суда над кинооператором. Последний запротестовал, сославшись на то, что с момента, когда он закрыл дверь амбара, и до того, как она вновь открылась, не прошло и тридцати секунд, а этого, надо признаться, маловато, чтобы успеть посягнуть на добродетель замужней женщины. Но муж возразил - опять-таки через посредство вождя деревни, - что ему неважно, что произошло и произошло ли вообще что-либо! В его глазах существенным было то, что Жорж при свидетелях заперся в амбаре с его женой, дав тем самым пищу для любых предпо-ложений. Стало быть, его честь была попрана, и он требовал "чучи малу" - смыть оскорбление. Наш кинооператор, добавлял флейтист, еще должен почитать себя счастливым, что нравы даяков изменились. "Несколько лет назад, - сказал он просто, - я отрезал бы ему голову, не спрашивая совета стариков!"

Суд был, следовательно, неизбежен, тем более что, по даякскому обычаю, провожать замужнюю женщину в ее амбар - значит, нанести оскорбление супругу. Поэтому старейшины деревни собрались в хижине вождя и проговорили почти всю ночь. Вестник сообщил нам их приговор: Жорж был обязан заплатить мужу сто рупий, не забывая при этом и о подарке жене.

Это уже было слишком: то, что поначалу казалось нам забавной шуткой, перестало быть таковой. Наш кинооператор бушевал, угрожал, обзывал флейтиста мошенником и еще по-всякому, но ничто не помогало. Приходилось подчиниться обычаям и уплатить, если мы не хотели навлечь на себя вражду деревенских стариков.

Наконец, после двух-трех дней упорного торга, флейтист заявил, что удовольствуется новой рубашкой для него и цепочкой из накладного золота для жены. "Виновный" должен был собственноручно отнести обиженному плату за оскорбление, и нам пришлось употребить всю силу убеждения, чтобы Жорж, разъяренная жертва этой махинации, решился пойти.

Праздник намечается

Флейтист дружелюбно встретил его, остался в восторге от подарков и ни словом не обмолвился обовсем этом "деле". Он, разумеется, предложил Жоржу выпить, болтая о том о сем, но взгляд его не отрывался от изящной зажигалки кинооператора. Жорж быстро это заметил и потому нисколько не удивился, когда в момент прощания флейтист сказал ему:

- Твои подарки стерли "малу", и, значит, между нами нет больше недоразумения; но, по даякскому обычаю, нам теперь положено обменяться личными вещами, чтобы скрепить дружбу. Поэтому дай мне твою зажигалку и возьми мою.

Так наш кинооператор лишился своей зажигалки во имя даякского обычая, который, как нам не раз случалось заметить, был широко распространен. Взамен он унаследовал старую "керосинку", упорно отказывавшуюся работать все время, пока мы там жили.

- Он разбил тебя по всей линии, - издевались мы.

- И не говорите! Будь я хоть вправду виноват, я бы ни о чем не жалел, - грустно вздыхал Жорж.

Зато молодые даякские девушки были совершенно вольны познать - в библейском смысле слова - своего избранника, даже если они не собирались потом за него замуж. При всей нашей скромности, мы должны признаться, что каждый из нас неоднократно получал матримониальные предложения от местных красавиц. По-видимому, вся деревня жаждала удержать нас навсегда. Однажды старый даяк даже взял меня за руку и, показав пустое место посреди деревни, заметил:

- Вот видишь, если ты женишься, мы построим тебе здесь дом.

- Но я не могу здесь остаться. Как бы я жил?

Мы научим тебя сеять рис, ты станешь ходить на охоту и ухаживать за больными.

Хотя я не раз заверял, что вовсе не являюсь врачом, меня с утра до вечера звали оказывать самую различную медицинскую помощь: от врачевания обычных ран до помощи при родах. Своей репутацией великого знахаря я, несомненно, был обязан эпизоду с раненым гребцом. Уклониться не было никакой возможности: если я отказывался, все были уверены, что я не хочу помочь. Тем не менее, благодаря нашему запасу медикаментов и немалому везенью, мне удалось вылечить порядочное число больных. Во всяком случае, не думаю, чтобы мое лечение сократило им жизнь, а это само по себе уже весьма удовлетворительный результат.