Во второй половине этого первого дня прибежали две собаки, запыхавшиеся, с высунутыми языками. Тотчас же одна из женщин бросилась щупать им животы, после чего с улыбкой повернулась ко мне:
- Мулам куман каан (сегодня вечером будут есть кабана).
Разгадка этого кажущегося дара ясновидения была очень простой: убивая кабана, охотники потрошили его и отдавали внутренности собакам. Наевшись, собаки бежали прямо в лагерь, где их раздувшиеся животы служили предвестником веселого пиршества.
Значительно позже прибыли и сами охотники. Они убили не одного, а трех кабанов, правда, небольших. Их встретили криками радости; женщины и дети немедля принялись разделывать дичь. Общинный образ жизни у пунан сохранился еще больше, чем у даяков. То, что принадлежит одному, является собственностью всех, и самый маленький кусок дичи сразу же делится между всеми членами племени. Поэтому три кабана были разрублены на небольшие куски и разделены по числу очагов на три части, абсолютно равные по качеству и количеству: каждому досталось немного печени, сердца, сала и т. д.
Затем все принялись готовить вертелы, которые были воткнуты в землю вокруг огня. В качестве особого лакомства мне принесли огромный кусок зажаренного в огне сала. Паленая шерсть придавала жесткой хрустящей коже привкус угля, что делало не таким пресным белое, тающее во рту сало, стекавшее по моим губам и рукам. Это было вкусно, и я умял один за другим три ломтя каждый величиной с добрый эскалоп, после чего лег. Тогда жена старого вождя поставила у моих ног целую кабанью голову, зажаренную на раскаленных углях. Кусок за куском я съел нежное мясо щек, излюбленное лакомство пунан. Потом один из юношей расколол ударом мандоу череп и принес мне на большом банановом листе, заменявшем тарелку, дымящийся мозг.
Пока я отдыхал, пунаны продолжали пировать до двух-трех часов утра и остановились, только проглотив последний кусок кабана. С присущей первобытным народам психологией, они объедались, не думая о завтрашнем дне и неизменно веря в щедрость большого леса.