Глава девятая

Охота у пунан

Я еще был погружен в глубокий сон, сопутствующий пищеварению, когда кто-то бесцеремонно дернул меня за ноги. Открыв глаза, я увидел одного из пунан, который протягивал мне мое ружье, делая знак подниматься. По-видимому, у моих новых друзей не было более спешного дела, чем увидеть, как я опять пойду на охоту. Вспомнив, с какой сдержанностью они следовали за мной накануне, я рассмеялся и охотно выбрался из спального мешка.

День едва занимался над лесом, и по реке плыла густая пелена тумана. Мой спутник шел с поразительной быстротой, а я трусил за ним, не отрывая глаз от земли и стараясь не наступить босыми ногами на острый пень или колючую лиану, а то и на большую лесную гадюку, возвращающуюся с ночной прогулки.

Затем мы начали взбираться в гору по влажному глинистому склону, где ноги не разъезжались только благодаря стелившимся по земле корням.

Какое-то мгновение я надеялся, что крутизна склона вынудит моего проводника замедлить ход, но произошло как раз обратное. Он ускорил шаг, оправдывая тем самым репутацию пунан, которым приписывают способность двигаться по пересеченной местности быстрее, чем по ровной. После получаса подобных упражнений я пыхтел, как тюлень, мое сердце колотилось, словно обезумевший маятник; сквозь пот, струившийся со лба и заливавший мне глаза, я тщетно пытался разглядеть, куда ставлю ноги.

Так как конца этой безумной гонки не предвиделось, я решил прибегнуть к хитроумной, как мне казалось, уловке. Вытащив кисет, я протянул его своему спутнику, надеясь, что это побудит его остановиться. Но он поймал кисет на лету, взял листок и щепотку табаку и свернул себе сигарету, не прерывая свой марафонский бег.

Мало-помалу, однако, когда я уже думал, что у меня начнется сердечный приступ, дыхание вновь стало ровным; я не испытывал больше ни малейшего чувства усталости - напротив, меня охватило поразительное ощущение легкости и свободы. Удивившись, что он не слышит за собой моего прерывистого дыхания, мой проводник обернулся, несомненно, полагая, что я отстал. Но видя, что я продолжаю следовать за ним, уско-рил шаг, показывая тем самым, что до сих пор он меня ожидал!

В таком темпе, без малейшей передышки, мы за каких-нибудь два часа достигли вершины горы. Через просвет в листве виднелся простиравшийся до бесконечности лес: его волнующийся кров напоминал густой ковер из мха. Это было великолепно, и мне хотелось присесть на минуту, чтобы насладиться зрелищем, столь редким на Борнео, где вечно приходится идти под сводами больших деревьев. Но раздумывать было некогда, и, не замедляя шага, мы начали спускаться по противоположному склону.

Мой спутник Ленган хорошо знал, куда идет: на середине склона он внезапно остановился и, сделав мне знак подождать, исчез, как змея, в зарослях. Мгновение спустя до меня донесся легкий свист, и я осторожно последовал на зов. Пунан сидел на корточках п властным жестом давал мне понять, что нужно стрелять. Сняв курок карабина с предохранителя, я тихонько приблизился и заглянул через плечо Ленгана.

Таман Байя Амат, изготовляет стрелы

Мы стояли над большим оврагом с обрывистыми склонами из светлой глины. В глубине оврага пробивался небольшой родник, который терялся в широкой полосе белесоватой грязи, испещренной следами тысяч животных. В этой, грязи, погрузившись в нее до колен, рылся, усиленно храпя и чавкая, огромный серебристый кабан. Рядом с ним прыгала черно-белая птица с огненной головкой и длинными белыми хвостовыми перьями. Это был пегий дрозд, или вилохвостка, - типичная для Борнео птица, которую я давно искал.

Тут я понял, что мы пришли к сунгану - соленому источнику. Эти благодатные места служат пунктом сбора всех лесных животных, которые приходят сюда лакомиться минеральной солью. Охотник, у которого хватит терпения просидеть там в засаде, непременно увидит самые редкие экземпляры местной фауны.

Я был так поглощен созерцанием птицы, что не обращал внимания на кабана. Ленган напомнил мне о моем долге, подтолкнув локтем в бок. Горько сожалея о вилохвостке, я прицелился в массивный загривок свиньи и нажал на спуск. Животное упало на бок и после двух-трех судорожных движений, похожих на прыжки выброшенного на берег карпа, окончательно замерло. Мой спутник сбежал по косогору и со свирепым смехом дважды вонзил копье в плечо кабана.

Это было громадное животное, весившее, должно быть, немногим меньше ста пятидесяти килограммов; сквозь отверстия, проделанные копьем, виднелся толстый слой белого сала.

- Гемук! (Жирный!) - радостно констатировал Ленган.

Подойдя к небольшому дереву, он принялся ударять по нему вверх и вниз плоской стороной своего мандоу. Смысл этих манипуляций стал мне ясен, когда я увидел, что от ствола отделяются длинные полосы очень гибкой коры, не уступающей в прочности коже. Выпотрошив кабана и снова зашив его ротангом, Ленган сделал у шеи и на уровне почек четыре двойных надреза. В образовавшиеся четыре выемки он вложил полоски коры; получились две обыкновенные лямки, широкие и прочные.

Я вызвался нести половину кабана, как делал, охотясь с даяками, но Ленган не пожелал и слышать об этом, дав мне понять, что в сравнении с пунанами даяки просто мокрые курицы. Прислонив животное стоймя к дереву, он присел и надел лямки на плечи. Но он был не в силах подняться, даже опираясь на копье, и мне пришлось тянуть его за руку. Встав йа ноги, Ленган сделал несколько шагов, пошатываясь и согнувшись почти вдвое под своей ношей. Затем он показал мне, что все в порядке, и мы пустились в обратный путь. И вот тут я увидел, что пунаны по праву пользуются своей репутацией. Три часа - с одним лишь десятиминутным перекуром - Ленган нес этого кабана, весившего, вероятно, в два раза больше, чем он сам. И это по пересеченной местности и скользкой почве, ходить по которой и с пустыми руками - пытка. Мне было больно смотреть на него: пот струился с него ручьями, черты лица исказились, а запавшие глаза были обведены черными кругами, как У больного.

Можно представить себе, как велика была радость пунан при виде этого огромного кабана, тем более что с помощью своих собак они загоняют обычно лишь небольших и средних животных, не защищающихся так свирепо, как старые тяжеловесы. Пищи хватило с избытком для всех, а растопленным салом наполнили по меньшей мере десять больших бамбуковых труб. Отовсюду мне несли куски печени и почек и небольшие ломти сала, зажаренного на раскаленных углях. Наевшись до отвала, я заснул, пунаны же пировали до зари.

С этого раза я каждое утро, до восхода солнца, углублялся в лес по тропам пунан. Проводник у меня не всегда бывал один и тот же, но самым верным из них оставался Ленган, которого я предпочитал за его охотничьи качества. Иногда мы возвращались с пустыми руками, проходив двенадцать часов, и в такие дни возвращение бывало особенно мучительным. В других же случаях, наоборот, счастье улыбалось нам, и мы появлялись в стойбище, нагруженные мясом.

Однажды, когда я только что убил оленя мунтжака, мы услышали в ста метрах от нас сильную возню и пронзительное хрюканье. Осторожно приблизившись, мы увидели двух больших кабанов, свирепо бившихся у подножия дерева, значительная часть плодов которого валялась на земле. Одно из животных хотело во что бы то ни стало помешать другому приблизиться к ним и осыпало его сильными ударами рыла. Другой кабан верещал, точно его режут, но упорно рвался вперед. Бойцы были так увлечены, что даже не заметили нас. Я выстрелил в одного из них, и он упал, но второй, ослепленный и, несомненно, оглушенный яростью, продолжал кидаться на труп противника. Я выстрелил и в него - наверное, несколько поспешно, так как ему удалось доползти до зарослей.

Мы последовали за ним и, к своему удивлению, обнаружили вместо одного два кровавых следа, тянувшихся в разных направлениях. Пойдя по одному из них, мы с Ленганом быстро наткнулись на нашего кабана; он лежал на боку и с трудом дышал. При нашем приближении он хотел подняться, но я прикончил его пулей в шею. В тот же момент за нами пришел юноша, отправившийся по другому следу. Мы последовали за ним и нашли еще одного кабана, копию предыдущего, который также агонизировал, лежа на боку. После того как я добил его, мы присели, чтобы выкурить по сигарете и разобраться, что же произошло. Собственно, единственное возможное объяснение заключалось в том, что пуля, пробившая навылет второго бойца, поразила затем еще одно животное, появившееся в этот момент и еще скрытое растительностью.

Впрочем, это дерево было, по всей вероятности, местом сбора кабанов всего района: не успели мы докурить свои сигареты, как увидели четвертого кабана; он медленно приближался, нюхая землю и повиливая хвостом, как собака. Мои спутники сделали мне знак стрелять, но я показал им, что у меня вышли патроны. Тогда Ленган, взяв свое копье, скользнул в заросли, бесшумный, как змея. Он находился не более чем в нескольких метрах от кабана, когда тот наморщил пятачок и подозрительно понюхал воздух. Опасаясь, что кабан убежит, Ленган вскочил и метнул свое оружие. Но оно отклонилось, задев за молоденькое деревце, и воткнулось в землю между ногами животного, которое исчезло, не ожидая продолжения.

Но как-никак у нас оставались три кабана и олень - достаточная компенсация за эту неудачу. Ленган взвалил на себя одного из кабанов, каждый из юношей взял по половине другого, а я - мунтжака. Третьего кабана разделили на четыре части, подвесив на невысоких деревьях, где до мяса не могли добраться хищные звери. Но таково легкомыслие пунан, что они и не подумали вернуться за этим мясом, сочтя, без сомнения, что с них пока хватит.