Редкие животные

Однажды, во время нашего пребывания на верхнем Бахау, группа даяков принесла в деревню на импровизированных носилках одного из своих товарищей. Это был сборщик дамара, совершивший прыжок в пустоту, так как под ним обломилась гнилая ветка. Человек этот неизбежно разбился бы, если бы с поразительным присутствием духа не обхватил тонкий и гладкий ствол какого-то дерева и не проехал в таком положении последние пятнадцать - двадцать метров. Это спасло ему жизнь, но тот, кому случалось ободрать ладони, соскальзывая слишком быстро по канату, может представить себе, в каком состоянии находился этот человек. Так как никакой другой одежды, кроме крохотной набедренной повязки, на нем не было, то на ладонях, ступнях, внутренней стороне рук и ног, на всей груди и животе буквально обнажилось мясо.

Лежа на своих бамбуковых носилках, он корчился от боли; слабые стоны, вырывавшиеся у него время от времени, говорили о его страданиях. Как известно, у нас была довольно хорошая аптечка, и мы не испытывали недостатка во всякого рода антибиотиках и обеззараживающих средствах. К несчастью для раненого, когда его принесли, я был на охоте и за ним ухаживал один из членов нашей группы, имени которого не назову, чтобы не причинять ему боли. Растерявшись, очевидно, при виде крови, он не придумал ничего лучшего, как смазать этого ободранного заживо человека девяностоградусным спиртом, - идея, скажем прямо, достойная инквизиции! Легко понять страдания несчастного, но самое удивительное то, что он выжил - свидетельство поразительной выносливости даяков. В течение нескольких недель он представлял собой сплошной струп и не мог сделать ни малейшего движения, но мало-помалу выздоровел и снова отправился на поиски драгоценного дамара!

Пока я вспоминал об этом во время нашего продвижения по этому необычному лесу, Ладжанг в свою очередь остановился вдруг под гигантским деревом. "Опять дамар!" - подумал я. Но мой спутник показал мне большую нору, зиявшую меж двух толстых корней.

- Это дом баби-ландака (дикобраза), попробуем поймать его.

Пока Ипар поджигал горсть сухих листьев и заталкивал их длинной палкой в нору, мы устроились в сторонке со своими ружьями, готовые стрелять.

В молчании и неподвижности прошло несколько долгих минут, и я уже начал сомневаться, была ли нора обитаемой, как вдруг услышал за спиной какое-то позвякивание и пронзительное хрюканье. Это были два дикобраза, толстые, как небольшие свиньи; во время бешеной скачки их длинные белые с черным ободком иглы постукивали одна о другую. Они бежали через бо-ковое отверстие, а вместе с ними исчезла и надежда на вкусный ужин. Но Ипар приложил ухо к земле и нервно прошептал нам:

- Тише, там внутри еще один!

Однако у входа в нору показалась не круглая морда дикобраза, а длинный острый нос с трепещущими ноздрями; за ним последовала пара крохотных черных глаз, которые смотрели на нас, не видя, затем тело, как у пресмыкающегося, и бесконечно длинный хвост; все это вместе покрывали большие закругленные щитки.

- Тренггилинг, туан, лови его! - закричал мне Ладжанг.

Я бросился к странному созданию, которое собиралось укрыться, впрочем без всякой поспешности, под стволом сухого дерева. При виде меня оно подскочило и свернулось с быстротой пружины, принимающей первоначальное положение. Теперь у моих ног лежал покрытый роговыми щитками футбольный мяч, никак не позволявший заподозрить в нем живое существо. Это был ящер, млекопитающее с ртом, лишенным зубов, но с очень длинным и клейким червеобразным языком; этот язык он засовывает в узкие ходы, проделанные термитами и муравьями, которыми питается.

К концу дня мы раскинули свой бивуак на небольшой полянке, окруженной гигантскими деревьями; пока мои спутники сооружали убежище из листьев, я препарировал добытых по пути птиц. Затем, как и всегда во время охотничьих экспедиций, мы отправились поставить на ночь ловушки.

Для этого на склоне горы мы вырубили молоденькие деревца на протяжении двухсот - трехсот метров и сделали из них нечто вроде изгороди высотой пятьдесят сантиметров, оставив в ней через каждые десять шагов отверстие величиной с ладонь. У каждого прохода мы поместили силки, привязанные к согнутому деревцу, служившему пружиной. Сунув ногу в один из таких силков, животное наступало на палочку, которая приводила в действие всю систему, и мгновенно оказывалось подвешенным в двух метрах над землей, не имея возможности освободиться.

На обратном пути к бивуаку я вдруг остановился, решив, что стал жертвой слуховой галлюцинации: я услышал вдалеке пронзительный свисток паровоза!

- Кто производит этот шум? - спросил я своих спутников.

- Птица, которая бегает по земле и походит на небольшую курицу, - ответил мне Ладжанг.

В ту же минуту раздались другие свистки, гораздо более близкие.

- Спрячься, они идут к нам.

Действительно, едва мы успели укрыться, как из чащи папоротников выкатился маленький темный шар и издал такой пронзительный свист, что у меня заболели барабанные перепонки. После выстрела Ипар устремился вперед и принес мне лесную куропатку, черную, как ворон, с головой, шеей и хвостом красивого ярко-красного цвета. Я никогда не видел подобной птицы, даже в коллекциях парижского музея, и понял, что это был интересный вид. Так оно и оказалось, ибо это была очень редкая куропатка, известная до сих пор лишь по нескольким экземплярам.

Желая доставить это уникальное создание в хорошем состоянии, я препарировал птицу при колеблющемся свете костра, на котором мои спутники варили в стволах бамбука наш каждодневный рис. После еды мы растянули под крышей нашего убежища противомоскитные сетки и легли, чтобы выкурить по ритуальной сигаре из зеленого табака. Именно в такие минуты мои проводники забрасывали меня самыми разнообразными вопросами о природе, о звездах, о боге, о действии ружья или карманного фонаря. Я отвечал в меру своих возможностей, сожалея при этом, что не был в одно и то же время доктором теологии, астрономии и электрофизики и не мог удовлетворить их любопытство.

Ипар всегда засыпал первым, часто с сигарой в углу рта, но Ладжанг долго лежал без сна с затуманившимися глазами, и я слышал, как он вздыхает, встревоженный обилием вопросов, которые теснились в его мозгу и не находили ответа: почему туан сказал мне, что небо - это не огромная крыша над землей, а просто толстый слой воздуха? К чему же тогда прикрепляются солнце, луна и звезды? И ведь он сказал мне, что звезды вращаются вокруг земли в пустоте, как же они не падают вниз? И если правда, что небо - это только воздух, то почему оно иногда голубое, а иногда серое? Я же хорошо вижу, что воздух вокруг меня бесцветен. Как же так? Наверное, он смеется надо мной, этот белый, рассказывая мне подобные истории.

Обычно ночи под открытым небом проходили спокойно, но на сей раз было не так. Мы все спали глубоким сном, когда зловещий треск, сопровождаемый шумом обвала, заставил нас вскочить на ноги.

- Это падающее дерево, не двигайтесь, - закричал Ладжанг.

Земля на маленькой полянке задрожала, и воцарилась тишина. На рассвете мы увидели, что одно из окружавших нас гигантских деревьев рухнуло и его верхушка находилась самое большее в десяти метрах от нашего хрупкого убежища.

- Так был раздавлен прошлым летом старший брат вождя деревни, - сказал Ладжанг.

Но нам в тот день решительно везло, так как, отправившись к своим ловушкам - под проливным дождем, как почти каждое утро, - мы нашли в них циветту, яростно плевавшую в нашу сторону, а затем великолепного фазана аргуса ростом с павлина, с радужными глазками на оперении. Я старательно снял с него кожу, а мясо отдал для бульона. Ничего себе бульон для рядового француза за сто пятьдесят тысяч франков! Именно такую цену платят зоологические сады Европы за одну из этих великолепных птиц.

Не менее удачным был и следующий день. Мы прошагали каких-нибудь два или три часа, когда услышали невдалеке шум, похожий на скрежет тяжелых ворот с ржавыми петлями. Ладжанг повернулся ко мне, его лицо сияло:

- Это она! Птица, за которой мы пришли!

Бесшумно пробираясь в кустах, мы оказались в двадцати шагах от сидевшей на нижней ветке какого-то дерева птицы, отдаленно напоминавшей попугая. Я тут же понял, что это именно тот вид, о котором меня особенно просили в музее, - ее очертания были мне знакомы по описаниям различных авторов. "Только бы не промахнуться", - думал я, стреляя. Она упала, и мгновение спустя я держал в руках - с чувством сожаления, которое испытываешь при виде сломанного красивого цветка, - эту великолепную птицу с нежно-зеленым оперением, усеянным бархатисто-черными крапинками. Это был рогоклюв Уайтхеда, названный так по имени английского исследователя, привезшего первый экземпляр редкостной птицы с горы Кинабалу в северном Борнео.

Ладжанг разделял мою радость, так как законно чувствовал себя виновником успеха, но Ипар вернул нас к более земным делам:

- Ну хорошо, вы получили вашу птицу? А теперь нужно как можно скорее вернуться в деревню: через три дня будет праздник, и мы не можем пропустить такое.