1 часть. А вот и Алис!

Глава 1

Я приехала в Алис в пять часов утра с собакой, шестью долларами в кармане и маленьким чемоданчиком, набитым ненужными вещами. "Вечерами вам понадобится шерстяная кофта", - говорилось в проспекте. Ледяной ветер гнал по платформе песок, а я стучала зубами, прижимала к себе теплое тело собаки и не могла понять, какого черта меня принесло на эту безлюдную, наводящую тоску железнодорожную станцию посреди дороги из ниоткуда в никуда. Я повернулась спиной к ветру и за домишками города увидела цепь гор.

Бывают иногда мгновения, когда подсознательно чувствуешь, что сделала верный шаг, выбралась на правильную дорогу и теперь все пойдет по-другому, такие мгновения определяют всю нашу жизнь. Я смотрела, как бледные лучи восходящего солнца карабкаются на отвесные скалы, и знала, что этот миг настал. Он длился, наверное, секунд десять - десять секунд неколебимой, ничем не омраченной уверенности в себе.

Дигжити вырывалась из рук, она таращилась на меня, задрав голову, ее уши болтались на ветру. Меня захлестнула тоска, как бывает, когда знаешь, что взвалила на плечи непосильную ношу, а путь к отступлению отрезан. Конечно, заманчиво сесть в поезд без копейки денег и решить, что у тебя хватит смелости и находчивости не спасовать перед лавиной трудностей, но, когда приезжаешь на другой конец света, где тебя никто не ждет, где тебе решительно некуда деться, а единственная твоя опора - бредовая идея, в которую даже ты сама до конца не веришь, внезапно понимаешь, что гораздо приятнее сидеть дома, на теплом побережье в Квинсленде^*, строить планы, потягивать с друзьями джин у себя на веранде, составлять бесконечные подготовительные списки и списки списков, спокойно выбрасывать их в корзину и читать книги про верблюдов.

^* (Штат на северо-востоке Австралии, столица - Брисбен.)

Суть моей бредовой идеи состояла в том, чтобы раздобыть диких верблюдов, приучить их носить груз и отправиться во внутренние пустынные районы Австралии. Одичавшие верблюды, как я знала, в изобилии водились в кустарниковых зарослях вокруг Алис-Спрингса. Верблюдов завезли в Австралию вместе с погонщиками из Афганистана и Северной Индии в 1850 году; в те времена с помощью верблюдов исследовали малодоступные районы, перевозили продовольствие, прокладывали телеграфные линии и строили железные дороги, в результате чего верблюды в конце концов стали не нужны. Тогда обескураженные афганцы отпустили их на волю и попытались найти другую работу. Это оказалось нелегко, так как погонщики верблюдов только и умели, что погонять верблюдов, а правительство не очень-то шло им навстречу. Верблюдам повезло больше, чем их хозяевам: им очень подошли австралийский климат и австралийская растительность, верблюды благоденствовали, и поголовье их росло, так что сейчас примерно десять тысяч диких верблюдов бродят по стране, досаждают скотоводам, из-за чего те берутся за ружья, и даже, как считают некоторые экологи, грозят уничтожением определенным видам растений, пришедшимся им особенно по вкусу. У австралийских верблюдов нет естественных врагов, кроме человека, они практически ничем никогда не болеют и считаются самыми выносливыми в мире.

Полупустой поезд, долгий путь. Пока проползли пятьсот миль от Аделаиды до Алис-Спрингса, прошло двое суток. В районе Порт-Аугусты современная железнодорожная магистраль почти сразу превратилась в извилистую жалкую бесконечную одноколейку розоватого цвета, устремленную к мерцающему горизонту, за которым она упиралась в пустоту, в огромную богом забытую дыру вроде "домика", где понарошку прячутся дети, только с крышей из иссушенной красной пленки, будто содранной с мертвого сердца, и в этой дыре мужчины почему-то оставались мужчинами, а женщины становились их придатком. Обрывки вагонных разговоров, кажется, навек застряли у меня в мозгу.

- Здорово, ничего, я тут присяду?

(Вздыхаю и демонстративно смотрю в окно или в книгу.)

- Ничего.

(Взгляд опускается до уровня моей груди.)

- А где твой старик?

- У меня нет старика.

(В слезящихся, налитых кровью глазах, все еще устремленных на мою грудь, загорается тусклый огонек.)

- Господи боже, подруга, ты что, едешь в Алис одна? Послушай-ка, девушка, ты крепко об этом пожалеешь. Эти ублюдки... да они изнасилуют тебя в первую же минуту. А черномазые... они там все точно с цепи сорвались, можешь мне поверить. Тебе нужен мужчина, да такой, чтоб глаз с тебя не спускал. Послушай-ка, сейчас я принесу пива, а потом мы пойдем к тебе в купе и познакомимся, ладно? Что скажешь?

Я стояла в безвоздушном пространстве ранней утренней тишины, старалась загнать беспокойство поглубже и ждала, пока несколько суетливых пассажиров, приехавших вместе со мной, покинут платформу, потом вместе с Дигжити пошла в город.

Мы брели по пустынной улице, и я поражалась уродливости домов, особенно режущей глаз на фоне великолепия окружающей природы. Пыль покрывала все вокруг: массивную величественную гостиницу на перекрестке и неряшливые убогие витрины магазинов на главной улице. Бесчисленное множество мертвых насекомых гроздьями висело на дуговых уличных фонарях, и по этому царству цемента и асфальта то и дело проносились грохочущие машины с двойным приводом, заляпанные красной грязью сверху донизу, за исключением двух светлых окошечек, процарапанных "дворниками" на ветровом стекле. Серый, светло-желтый и больнично-зеленый центр городка незаметно переходил в расползающиеся пригороды, упиравшиеся в величественную красную стену хребта Макдонелл, который, как нерушимая твердыня, лишь кое-где прорезанная узкими ошеломляющей красоты ущельями, ограничивал Алис-Спрингс с юга и уходил на многие сотни миль к востоку и западу. Сухое, устланное белым песком русло реки Тодд вилось по городу в обрамлении высоких серебристых эвкалиптов и исчезало в расселине Макдонелла. Хребет, будто окаменевшее доисторическое чудище, угрожающе нависал над городом и оказывал, как я потом поняла, глубокое психологическое воздействие на жалких людишек, суетившихся у его подножия. Он требовал от них слишком многого. Он напоминал им о непостижимой протяженности времени, а они довольно успешно прятались от него за стенами благопристойных кирпичных домов с поникшими садиками в английском стиле.

Я собиралась остановиться у реки и пожить среди аборигенов, пока не подыщу работу и пристанище, но предсказатели судьбы из числа моих попутчиков в поезде уверяли, что это самоубийство. Все как один - запойные пьяницы; мужчины и женщины с потухшими глазами, с коричневыми каменными лицами, изрезанными морщинами; официанты в смокингах, поглощавшие не меньше спиртного, чем подносили клиентам, - все твердили, чтобы я думать об этом забыла. Чернокожие откровенно считались врагами. Грязными ленивыми животными. С подозрительным жаром мне постоянно рассказывали, как молоденькие белые девушки, ничего не подозревая, отправлялись вечером погулять по берегу реки Тодд, где их постигала участь куда страшнее смерти. Это была единственная тема, вызывавшая всеобщий интерес. Дома я слышала и другие истории, например как однажды утром в Алисе в сточной канаве нашли молодого черного парня, вымазанного с ног до головы белой краской. В любом городе, где жители обычно в глаза не видели аборигенов и тем более не разговаривали ни с одним из них, какой-нибудь прохожий способен долго, с невероятным презрением рассказывать, как аборигены выглядят, какие они ленивые и бестолковые. Это заслуга прежде всего прессы, так как на страницах газет, где почему-либо пишется об аборигенах, почти всегда фигурирует стандартный образ грязного пьянчуги из каменного века, живущего на пособие по безработице, но не меньше виновата и школа, где детям внушают, что аборигены похожи на обезьян особой породы, что у них нет своей культуры, своего правительства и, следовательно, права на существование в огромном высокоразвитом мире белых; так получается, что для большинства белых аборигены - бездомные бродяги, существа отсталые, примитивные и глупые.

Новичку в любом городе трудно отделить правду от вымысла, понять, кто "чистый", а кто "нечистый", где кончается страх и начинается мания преследования, но в Алис-Спрингсе определенно происходило что-то странное. Город казался лишенным души, возникшим на пустом месте и, может быть, именно поэтому не похожим ни на один другой. Неужели все здесь старались нагнать на меня страх только потому, что я, истая горожанка, вдруг очутилась в этой глуши? Или я оказалась... на территории, где правит Ку-клукс-клан? Мне уже случалось жить среди аборигенов, честно говоря, это были самые радостные, самые беззаботные дни в моей жизни. Конечно, я видела тяжелые попойки и даже одну настоящую драку, но ведь белые австралийцы тоже пьют и дерутся в любом пивном баре, на любой вечеринке. Если здешние "чернокожие" походят на тех, кого знала я, как могут белые до такой степени погрязнуть в страхе и ненависти? А если они чем-то отличаются от своих собратьев, то что же сделало их другими? Будь осмотрительна, шептал мне какой-то голос. Я чувствовала полускрытый запах насилия в этом городе и хотела найти безопасное убежище. У кроликов тоже есть инстинкт самосохранения.

Говорят, как аукнется, так и откликнется; наверное, это правда, потому что ни на кого из моих знакомых Алис-Спрингс не произвел такого тяжелого впечатления, как на меня. Вероятно, все дело в том, что мое знакомство с городом началось со сточных канав, и это несколько исказило перспективу. Считается, что достаточно трижды увидеть, как русло Тодд наполняется водой, и Алис навсегда останется твоей любовью. К концу второго года, когда я уже достаточно насмотрелась на капризы этой реки, я страстно ненавидела Алис-Спрингс, но чувствовала, что необъяснимым образом крепко-накрепко к нему привязана.

В Алис-Спрингсе живет четырнадцать тысяч человек, тысяча из них - аборигены. Большая часть белых - правительственные чиновники, разношерстная толпа неудачников и искателей приключений, ушедшие на покой скотоводы, стригали-сезонники, водители грузовиков и мелкие дельцы, специализирующиеся на обирании американских и японских туристов, а также своих соотечественников из крупных городов, которые добираются на автобусах до этого последнего оплота романтики в надежде принять участие в необыкновенных приключениях и посмотреть на окружающую Алис-Спрингс пустыню. В городе три больших пивных бара, несколько мотелей, два третьесортных ресторана и несколько магазинов, где продают майки с надписью "Я поднялся на Эерс-Рок", бумеранги, изготовленные на Тайване, книги об Австралии и посудные полотенца, украшенные изображением благородных дикарей с копьями в руках на фоне заходящего солнца. Алис-Спрингс - пограничный город, здесь царит культ грубой мужской силы, и расовые отношения напряжены до предела.

Я позавтракала в дешевом кафе, вышла на залитую солнцем улицу, где уже было заметно утреннее оживление, и решила, что пора заняться поисками жилья. Спросила у кого-то, где можно найти самое дешевое пристанище, и мне показали, как пройти к стоянке автофургонов в трех милях к северу от города. Идти было трудно: пыльно и жарко, но интересно. Дорога вилась вдоль притока Тодд. Над кронами эвкалиптов в небо поднимались неподвижные, вытянутые по ниточке столбы голубого дыма - четкое обозначение стоянок аборигенов. Слева тянулись навесы и сараи из оцинкованного железа, где располагались гаражи и мастерские промышленного Алиса, а позади них - аккуратные лужайки и деревья пригорода. Когда я добралась до места, хозяин сказал, что с собственной палаткой стоянка стоит всего три доллара, а если палатки нет - восемь.

Улыбка сползла с моих губ. Я с вожделением посмотрела на стойку с прохладительными напитками, вышла на улицу и напилась тепловатой воды из-под крана. Платная она или бесплатная, я на всякий случай не спросила. В углу площадки какие-то длинноволосые парни и девушки в залатанных джинсах ставили большую палатку. Они мне понравились, и я спросила, нельзя ли к ним присоединиться. Они с радостью предложили мне свою палатку и свою дружбу.

Вечером мои новые знакомые поехали в город в собственном изрядно помятом автофургоне, оснащенном всеми мыслимыми современными игрушками городских юнцов, ведущих свободную жизнь, в том числе сверхмодной стереосистемой и досками для серфинга - они держали путь на север, к океану. Мы добрались до тусклых городских огней и остановились около бара купить спиртного. Вдруг одна из девушек, совсем еще юное робкое создание, обернулась ко мне:

- Ой-ой, посмотри на них, какая гадость! Боже милостивый, настоящие обезьяны.

- Кто?

- Черномазые.

Ее друг стоял в очереди у винного магазина.

- Билл, скорее, давайте уедем отсюда. Мерзкие твари.

Дрожа от отвращения, она обхватила себя руками, будто ей было холодно.

Я положила голову на руки и прикусила язык, я знала: дорого мне обойдется этот вечер.

На следующее утро я устроилась на работу в бар - приступать через два дня. Да, я могу ночевать в задней комнате, плату за ночлег будут вычитать из жалованья за первую неделю месяца. Питание бесплатно. Великолепно. Это давало мне возможность оглядеться и попытаться понять, как обстоят дела с верблюдами. Я задержалась в баре и поговорила кое с кем из завсегдатаев. Мне удалось узнать, что в городе есть три верблюжатника: двое обслуживают туристов, а третий, старик афганец, приручает диких верблюдов и продает в Аравию как мясной скот. Молодой геолог, с которым я познакомилась, согласился подвезти меня к старику.

Как только я увидела Саллея Махомета, я поняла: передо мной знаток своего дела. В поступи его кривых ног, в его руках, ловко державших веревку, чувствовалась уверенность человека, издавна привыкшего иметь дело с верблюдами. Когда я пришла, он возился с какими-то непривычного вида седлами рядом с пыльным загоном, где, скучившись, стояли эти странные животные.

- Так, так, что ж тебе нужно?

- Здравствуйте, мистер Махомет, - самоуверенно начала я. - Меня зовут Робин Дэвидсон и... гм... понимаете, я хочу попасть в центральную пустыню, для этого мне надо раздобыть трех диких верблюдов и приучить их носить вьюки, и... я подумала, вдруг вы можете мне помочь.

- Хрр-м-пппх!

Саллей пристально взглянул на меня из-под кустистых седых бровей. Его колючая неприветливость тут же поставила меня на место, я почувствовала себя полной идиоткой.

- И ты подумала: раз, два, села и поехала, да?

Я смотрела в землю, переступала с ноги на ногу и бормотала какие-то жалкие слова.

- А что ты знаешь про верблюдов?

- Про верблюдов?.. В сущности ничего... Я хочу сказать... на самом деле... вот эти ваши верблюды... раньше я никогда верблюдов не видела, но я очень...

- Хрр-м-пппх! А что ты знаешь про пустыни?

Мое молчание красноречиво говорило, что в этом вопросе, как и во многих других, я не слишком образована.

Саллей извинился, сказал, что он, к сожалению, ничем не может мне помочь, и вернулся к своим делам. От моего задора не осталось и следа. Начало оказалось труднее, чем я предполагала, но ведь прошел всего только один день.

Мы поехали на туристскую станцию, расположенную южнее Алиса. Я поздоровалась с хозяином и его женой, женщина приветливо предложила мне чай с кексом. Я рассказала им о своих планах, они молча переглянулись.

- Ну что ж, приезжайте к нам, когда найдется свободная минута, - жизнерадостно отозвался хозяин, - узнаете кое-что о верблюдах.

Как он ни сдерживался, его губы искривила самодовольная улыбка. Внутренний голос шептал мне: держись подальше от этого человека. Он мне не понравился, и я ему наверняка тоже. А кроме того, я видела, как ревут и буйствуют его верблюды, и подумала, что к такому хозяину вряд ли стоит идти в ученики.

Вторая туристская станция, принадлежавшая Позелям, находилась милях в трех к северу от Алиса, несколько человек в баре успели мне сказать, что сам Позель - сумасшедший.

Геолог высадил меня у бара, я пошла пешком вдоль русла реки Чарльз. Под тенистыми деревьями царила прохлада, я шла и радовалась. Правда, тишину то и дело нарушали стаи взъерошенных местных собак, они выбегали на дорогу и решительно требовали, чтобы мы с Дигжити убрались с их территории, но хозяева-аборигены с громкой бранью бросали вслед собакам бутылки и консервные банки, ухитряясь одновременно улыбаться и приветливо кивать нам головой.

Наконец я оказалась перед дверью безупречно белого коттеджа, окруженного деревьями и лужайками. Коттедж напоминал австрийское шале в миниатюре, он был необычайно красив и столь же неуместен среди красных валунов и столбов пыли. В устройстве загонов - тесаные бревна, плетеные веревки - чувствовалась рука мастера. Около конюшен с арками росла герань. Каждая вещь лежала на своем месте. Глэдди Позель встретила меня у двери дома, лицо этой маленькой женщины, похожей на птичку, красноречиво говорило о тяжком труде, непрестанных тревогах и несгибаемой воле. И о подозрительности. Тем не менее Глэдди была первой, кто в разговоре со мной не проявил откровенного недоверия или снисходительного равнодушия. А может быть, она просто искуснее других скрывала свои чувства. Ее мужа, Курта, не было дома, поэтому мы условились, что я приду к ним на следующий день.

- Как вам понравился город? - спросила Глэдди.

- Паршивый городишко, - ответила я и тут же пожалела о своих словах. Мне вовсе не хотелось настраивать Глэдди против себя.

Она первый раз улыбнулась.

- Тогда, наверное, вы справитесь. Только не забывайте: они тут почти все сумасшедшие, будьте осторожны.

- А что здесь творится с чернокожими?

К Глэдди вновь вернулась подозрительность.

- Ничего особенного, за исключением того, что с ними вытворяют белые.

Теперь настала моя очередь улыбнуться. Глэдди, оказывается, была мятежницей.

На следующий день меня встретил Курт, он сиял от радости, насколько способен сиять немец. На нем был белоснежный костюм и такой же ослепительный тюрбан. Если бы не глаза-льдинки, он вполне мог сойти за бородатого мускулистого мавра. Находиться рядом с ним было так же страшно, как около упавших проводов высоковольтной линии. Курт излучал опасность: казалось, будто слышишь пощелкивание и видишь искры. Темно-коричневое лицо, жилистое тело и непомерно большие мозолистые руки труженика - в жизни не видела такой экзотической личности. Едва я пробормотала свое имя, как он повел меня на веранду, где тут же начал подробно рассказывать, что именно я буду делать в ближайшие восемь месяцев, и, пока он говорил, широкая ухмылка ни на минуту не сходила с его лица, обнажая широко расставленные зубы.

- Значит, ты будет приходить сюда на работа восемь месяцев, и потом ты будет покупайт одна из моих верблюд, а я будет учить тебя, как с ним обращаться, а потом ты будет получайт два диких верблюд, вот так пойдет дела. Я как раз имею одна верблюд для тебя. Она имеет только один глаз, но... ха-ха... это не есть важно, она сильный, она будет тебе вполне хороший, да-да.

- Конечно... только... - с запинкой выговорила я.

- Что только? - оглушительно гаркнул Курт.

- Сколько стоит этот верблюд?

- Ах да, сколько стоит. Да-да. Сейчас подумай. Я отдавай тебе этот верблюд за тысяча доллар. Дешевка.

Слепой верблюд за тысячу долларов, пронеслось у меня в голове. За такие деньги можно купить слона.

- Это очень любезно с вашей стороны, Курт, но, видите ли... дело в том, что у меня нет денег. - Ухмылка мгновенно исчезла с лица Курта, будто корова языком слизнула. - Но я, конечно, могу работать в баре и...

- Да, это есть правильно, - сказал он. - Да, ты будет работать в баре, и ты будет работать здесь как мой ученик за стол и кровать, ты будет начинайт сегодня, и я будет смотреть, какой ты есть, и это означайт, что мы все сказал. Ты есть очень счастливый девушка, что я делайт это для тебя.

От изумления я едва понимала, что он обвел меня вокруг пальца, как последнюю дурочку. Курт показал мне безукоризненно чистую комнату при конюшне, вошел туда вместе со мной и выдал мне одеяние подмастерья. Я натянула на себя широкий белый балахон и надвинула на лоб смешной тюрбан, почти закрывший мои светлые волосы и глаза. В таком виде я больше всего походила на сумасшедшего пекаря. Я стояла перед зеркалом и покатывалась со смеху.

- Что это означайт, это есть слишком плохой платье для тебя или что?

- Нет, нет, - поспешила я разуверить Курта, - просто я никогда не видела себя в афганской одежде.

Курт привел меня к верблюдам и преподал первый урок.

- Ты должен начинайт здесь и идти там, - сказал он, вручая мне метлу и совок для мусора.

Верблюжьи шарики напоминали кроличьи. Верблюды, как и кролики, извергают круглые катышки, правда, в огромном количестве. Несколько таких шариков лежало в том месте, куда указывал палец Курта. Только в эту минуту я сообразила, что в загоне площадью в пять акров нигде не видно следов навоза, что казалось по меньшей мере удивительным, так как у Курта было восемь верблюдов. Мне очень хотелось продемонстрировать новому хозяину свою старательность, я нагнулась, тщательно собрала в совок весь навоз до крупинки и выпрямилась, ожидая, что скажет Курт.

Но с Куртом произошло что-то странное. Его губы дрожали, брови то поднимались, то опускались, будто люлька подъемника. Его лицо так покраснело, что краска проступила сквозь загар. И вдруг он взорвался как вулкан и обдал меня горячим потоком слюны-лавы:

- Что есть это?!

В смущении я оглядела загон, но ничего не увидела. Курт бросился на колени рядом со мной, и тогда под коротеньким подстриженным стебельком ползучего пырея я заметила крошечный, едва различимый кусочек засохшего навоза.

- Подбирай! - вопил Курт. - Ты думай, это есть твой каникул или что?

Я не могла поверить, что все это происходит наяву, дрожащими руками я подобрала микроскопический кусочек навоза. От времени он почти обратился в пыль. Курт успокоился, мы продолжили обход его владений.

После этой вспышки мне уже не так хотелось работать у Курта, но я быстро поняла, что мой новый друг-зверь был настоящим волшебником, когда дело доходило до верблюдов. Сейчас я хочу решительно опровергнуть некоторые мифические представления об этих животных. Верблюды - самые умные четвероногие из всех, каких я знаю, за исключением собак, уровень их умственного развития соответствует примерно уровню восьмилетних детей. Это привязчивые, дерзкие, шаловливые, остроумные - да, остроумные! - сдержанные, терпеливые, трудолюбивые, бесконечно интересные и привлекательные существа. Их трудно приручить, потому что в отличие от других животных верблюды не предрасположены к одомашниванию, к тому же они поразительно умны и проницательны. Вот почему верблюды пользуются такой дурной славой. При неправильном обращении они становятся по-настоящему опасными и неодолимо упрямыми. Про верблюдов Курта этого никак нельзя было сказать. Больше всего они походили на огромных любознательных щенков. И вопреки распространенному мнению от них ничем не пахло, если только в припадке раздражения или страха они не отрыгивали липкую зеленую жвачку. Я бы еще добавила, что верблюды - необычайно чувствительные животные: неумелый хозяин легко может их испугать или замучить до смерти. Верблюды с высокомерием и неприязнью относятся ко всем живым тварям, видимо считая себя избранной расой. Но в то же время верблюды трусливы, и, как ни надменно они держатся, сердце у них мягкое и доброе. Меня они купили сразу, всю со всеми потрохами.

Курт перешел к перечислению моих обязанностей. Главное, что его интересовало, - это навоз. Он хотел, чтобы я целый день ходила за верблюдами и уничтожала оскорбительные следы их жизнедеятельности. Курт поведал мне, что однажды ему пришла в голову блестящая мысль вставить верблюдам в задний проход резиновые камеры от футбольных мячей, но верблюды громко выражали свое недовольство и в течение дня сумели от них избавиться. Я исподтишка взглянула на Курта. Он не шутил.

Кроме того, мне предстояло каждый день в четыре часа утра отыскивать верблюдов, снимать с них путы (передние ноги верблюдов стреноживают ремнями и короткой цепью, чтобы помешать им передвигаться слишком быстро и уходить слишком далеко), а затем, построив их длинной вереницей - нос к хвосту, - приводить домой и оседлывать. Два-три верблюда целыми днями возили туристов по овальному полю (доллар за круг), а остальные оставались в загонах. В мои обязанности входило привязывать отобранных для туристов верблюдов к кормушкам, чистить их щеткой, подавать команду "Вхуш!" (древнее афганское слово, означающее что-то вроде "садись!") и взваливать им на спину живописные псевдоарабские седла, сделанные по рисункам Курта. Я не сомневалась, что это будут лучшие часы моей жизни в ближайшие восемь месяцев. Курт без промедления бросил меня в водоворот дел, и слава богу. Я просто не успела испугаться верблюдов, у меня не хватило на это времени. Остаток первого дня ушел на поддержание образцового порядка в стерильных владениях Курта и на борьбу с сорняками. Ни один стебелек не смел расти в неположенном месте на его земле.

Вечером добряк геолог, возивший меня к Махомету и на туристскую станцию к югу от Алиса, зашел посмотреть, как я устроилась. Я предупредила Курта, что у меня гость, и ушла к себе в комнату. Мы болтали и любовались переливчатой голубизной и оранжевым сиянием позднего вечера. Я так наработалась, что не могла пальцем шевельнуть от усталости. Весь день я бегала от амбара к верблюдам, от верблюдов к загонам, а потом снова к амбару, где хранился верблюжий корм. Я выполола огород, подстригла ножницами добрую милю заросшего сорняками газона на обочине овального поля, провела по полю бог весть сколько вздорных туристов, восседавших на верблюдах, и сверх того чистила, мыла, скребла и подбирала соринки и пылинки, пока не почувствовала, что сейчас упаду. Темп не замедлялся ни на минуту, и весь этот день Курт не спускал придирчивых глаз с меня и с моих рук, он то шипел, что я могу убираться на все четыре стороны, то громко осыпал меня бранью на глазах недоумевающих и смущенных туристов. Во время работы мне некогда было подумать, смогу ли я выдержать такое обращение в течение восьми месяцев, но, болтая с приятелем, я кипела от негодования. Надменная скотина, мысленно твердила я. Ничтожный мерзкий скупердяй, кровопийца, гад ползучий. Я ненавидела себя за трусость, за проклятый страх перед людьми. За свое бабское поведение слабого животного, привыкшего быть жертвой. Ни разу не посмела я огрызнуться, не посмела восстать. А теперь давилась бессильной злобой. Внезапно за углом показался Курт - призрак в белом огромными шагами двигался в нашу сторону. Я почувствовала, что Курт в ярости, еще до того как он приблизился, и встала ему навстречу. Он указал дрожащим пальцем на моего приятеля:

- Ты, ты убирайся отсюда. Я не знай, кто есть ты, черт побери! - Слова с трудом продирались сквозь его стиснутые зубы. - Никто не может сметь приходить сюда, когда темно. Тебя посылайт Фуллартон, ты хочешь узнавать, какие есть мои седла для верблюд. - Курт перевел взгляд на меня. - Мои люди сказал, ты уже там был. Если хочешь работать здесь, ты не можешь ходить туда, ни один раз. Понятно?

И тут меня прорвало. Чертям в преисподней не снилась такая буря. Мой бедный приятель выпучил глаза и скрылся в темноте, а я набросилась на Курта, я обозвала его всеми бранными словами, известными на этом свете, и заявила, что скорее снег устоит перед адским пламенем, чем я соглашусь выполнять его собачью работу. Лучше я десять раз умру. Не помня себя от ярости, я ворвалась в комнату, оглушительно хлопнув драгоценной дверью, с которой Курт велел обращаться, как с хрустальной вазой, и в секунду собрала свои скудные пожитки.

Курт онемел от изумления. Он понял, что укусил не за то место, вонзил жало слишком глубоко. Алчный огонек потух в его глазах. Он потерял рабочую скотину, лишился рабыни. Но Курт был слишком горд, чтобы извиняться, и на следующий день рано утром я ушла в гостиницу.