Карагинский остров

В поселке Оссора, что на восточном берегу Камчатки, я встретился со своим добрым знакомым Вадимом Кусовым. Он был тогда доцентом МИИГиК и работал над изобретени­ем микробарографа, прибора, названного им впоследствии «Кочевник». Командировка моя заканчивалась, в Оссоре я застрял в ожидании вертолета, он должен был прилететь через два дня.

Случайно я узнал, что на следующий день из Оссоры на остров Карагинский должен рано утром выйти катер и в тот же день вернуться. Рыбаки согласились взять меня с собой. Упустить такую возможность было просто грешно.

- Вадим, что ты собираешься делать завтра? - спросил я Кусова, который присел перед сооружением, состоявшим из двух картонных коробок, нескольких консервных банок и клубка разноцветных проводов.

- А что? - повернул он ко мне свою заросшую колючей бородой физиономию. У него была своя «система бороды». Вадим считал, что бритва не должна к ней прикасаться, бороду можно стричь только ножницами. И покороче. От этого его голова напоминала двух сложенных вместе морских ежей - один из них прическа, другой - борода.

- Если ты посмотришь в окно, то в туманной дымке сможешь разглядеть смутные очертания некоего таинствен­ного острова, называемого Карагинским. Сто одиннадцать километров в длину и до сорока в ширину. Но есть и одно узкое место на этом острове, которое можно перейти за два часа.

- Ну и что? - спросил он, раздраженный моей высоко­парностью.

- Не хочешь составить мне компанию?

- А... - отмахнулся он. - Хотели мы туда слетать, да не получилось. Сорок километров над морем. Вертолет МИ-4 в случае чего не дотягивает на авторотации.

- Я приглашаю тебя на пароход. Представь себе, приста­ем в самом узком месте острова, переходим на восточную его сторону,- я стал ходить по комнате и мечтать вслух, - и попадаем на берег Великого, или Тихого, океана...

- Ты можешь посидеть пять минут спокойно? - обозлился он.- Я тебя просил. Трясешь пол, и у меня ничего не получается.

- А там... - игнорировал я его брюзжание, - там лежби­ща морского зверя и птичьи базары. И никого на всем берегу, кроме нас с тобой. Лежат только сивучи с огромными усатыми мордами, а по ним птички бегают, выклевывают блох... А зверь доволен, ластом себя по пузу шлепает...

Я знал, кому говорю. Кусов поднялся с четверенек:

- Где ты возьмешь пароход?

- Это не твоя забота. Какие пустяки - пароход. Тебе надо только проснуться и быть у причала до рассвета. А вечером ты опять будешь в своем спальном мешке.

- Уговорил! - раскинул Вадим руки с видом человека, которому удался, наконец, трудный фокус.

Уже светало, когда мы пересекли пролив Литке, подошли к западному берегу Карагинского острова, и катер осторожно ткнулся носом в песок. Море было на редкость тихим. Сняв сапоги и штаны, мы с Вадимом благополучно добрались до берега. С капитаном судна условились, что вернемся на это же место к наступлению темноты и катер подберет нас.

Средняя часть острова слегка холмиста, горы на севере и востоке. Они занимают больше половины всей его площади. С них стекают речушки. Небольшие, но богатые: здесь нерестятся лососевые рыбы. Есть болота, озера, одно из озер - Ельнаван пять километров длиной. А вот леса нет, растет только ольховый и кедровый стланик. Но зато на этом кедровом кустарнике вызревают шишки размером с кулак.

Открыл и описал остров Федор Петрович Литке, адмирал русского флота, видный ученый-географ прошлого века. В 1827 году, будучи совсем еще молодым человеком, он высадился на этот остров со шлюпа «Сенявин» и восемь дней ходил по нему, смотрел, думал, записывал, рисовал. За эти дни остров был не только изучен, но и положен на карту.

В самом узком месте, где нас высадили, мы перешли остров без особого труда. Идти приходилось по кедровому стланику, но попадались на буграх и пятна тундры. Ольхо­вый стланик, или каменная ольха, был тут не выше 30-40 сантиметров. Продираться через его запутанные переплете­ния довольно неприятно. А каково же в тех местах, где он высотой до трех метров и образует сплошную стену? Вот уж где нарыдаешься! Кедровый стланик не слаще, любимое занятие его - хватать проходящих за ноги. Мы старались передвигаться от одной тундряной плешины к другой. На них - лишайник, мох да голубика с брусникой. Идешь как по ковру.

Несколько лет назад на острове побывали охотоведы, два молодых ученых из Петропавловска, Н. Н. Герасимов (те­перь он кандидат биологических наук) и Ю. В. Воронцов. Проработали здесь около двух недель и провели разведку промысловых возможностей Карагинского острова. В Оссорском госпромхозе они оставили отчет о результатах своей работы. Пока что остров дает охотникам немного. На морского зверя охотятся здесь в основном местные жители - коряки, добывают сивуча, лахтака, нерпу. Но это для них лишь побочное занятие.

Всякая островная фауна беднее видами, чем материковая. На Карагинском нет таких камчатских животных, как медведь, снежный баран, рысь, выдра, норка, белка. Зато тут немало других. Основа пушного промысла - лисица, не обычная, а «цветная». За зимний сезон в среднем добывают около сотни лисиц, из них приблизительно сорок «красных», около пятидесяти сиводушек и девять чернобурых. Добывается горностай, в прошлом году сдано отсюда 180 шкурок. С 1965 года разрешили охоту и на соболя. Довольно много ондатры, завезенной сюда в 1928 году. Осенью, до ледостава, за две недели несколько сотен ондатр добывали. Конечно, масса зайцев и куропаток. Подсчитано, что ежегодно на острове Карагинском можно собирать до двух тонн грибов, двух тонн ягод (голубика и брусника) и полтонны орехов.

- Эх пожить бы здесь, никуда не торопясь, - вздыхает Вадим, поднимаясь с колен с полным ртом голубики.

- А кто тебе мешает? Директор здешнего госпромхоза предлагал подобрать хороших ребят и приезжать на три года. Охотиться будешь, грибы-ягоды собирать, хорошо зарабаты­вать. Ты же, говорит, ученый, сделаем тебя губернатором острова.

- А семья? А диссертация?

- Губернаторшу с детьми - сюда, а диссертацию только здесь и писать. Я свою на зимовке в горах Тянь-Шаня написал.

Восточный скалистый берег обрывался к океану метров на сто, а кое-где и поболее. Мы остановились и полюбовались Беринговым морем, самым большим и глубоким из окраин­ных морей России. Внизу всюду торчали из воды зализанные волнами скалы. На наших глазах их появлялось все больше и больше - отлив шел быстро. Кружевная полоса прибоя отодвинулась от берега метров на двести, к середине дня она отошла в сторону моря еще метров на сто. Между этой полосой и скалистым берегом стояла тихая вода.

Выбрав место поположе, спустились на «прибойку» - песчаный берег под отвесными скалами. Выступающие из воды камни оказались ржаво-рыжими от покрывающих их водорослей. Больше всего тут морской капусты. Этакие шириной в ладонь и очень длинные желтые полосы. Под скалами на сухом песке они перевиваются как стружка.

Морская растительность побережий Камчатки настолько богата и разнообразна, что напоминает настоящие подвод­ные заросли. Ламинарии, аларий, агаровые на глубине 10-15 метров сплошь покрывают дно, а где поглубже, подальше от берега, растут водоросли красного цвета. Это хорошо видно, когда летишь на самолете вдоль побережья на небольшой высоте.

С самолета я заметил еще одно загадочное явление и долго ломал над ним голову: по дну моря, сквозь эти подводные леса проложены просеки или дороги. Иногда они идут совершенно прямо, иной раз закругляются, сворачива­ются в петли. Оказалось, это следы судов. Когда корабли идут недалеко от берега, на небольшой глубине, бурлящая от их винтов вода разбрасывает водоросли в стороны; Образуют­ся как бы подводные дороги. Их не так много, рыболовные сейнеры и другие суда избегают таких мест: случается, водоросли наматываются на винт.

С восточного берега Карагинского острова мы не увидели следов кораблей, тут много подводных скал, и ни один катер, ни одна моторная лодка не рискнут подойти к берегу ближе чем на 500-700 метров. В прибрежной полосе можно плавать только на маленькой и легкой лодочке.

Пахло на песчаной прибойке йодом и крабами. Мы двинулись по ней на север, где в километре от этого места поднимались из воды высокие скальные столбы. На них, по моим предположениям, и должны были размещаться птичьи базары.

Не успели сделать нескольких шагов, как увидели лежа­щий на гравии у воды череп моржа. Он был гладким, отшлифованным морем, с одной широкой ноздрей посереди­не и чуть тронутыми желтизной зубами.

- Жалко, что без клыков, - сокрушался Вадим.

- Пустяки! Один клык у меня дома есть, а другой я достану у ребят в Зоологическом музее. Вставим. Возьмешь? Представляешь, лежит на шкафу такая рожа?! И откуда?! С Карагинского острова!

Вадим попробовал двумя руками поднять череп, потом тяжело выдохнул:

- В нем не меньше пуда.

Пока мы шли к птичьим базарам, нашли на прибойке огромного мертвого сивуча. Рассмотреть его как следует не удалось, сивуч лежал здесь уже не первую неделю.

Когда-то на этих берегах встречался морж, сейчас вместо него обитает другой ластоногий зверь, чуть меньше размерами - сивуч. По зоологической систематике и своей биологии сивучи ближе всего стоят к морским котикам. Самки имеют длину до 2,7 метра, самцы-до 3,5 метра. Весить сивучи могут больше тонны. Эти животные обитают по всему восточному побережью Камчатки, от Берингова пролива до Курил, но не повсеместно, а только в девяти-десяти местах. На восточном берегу острова Карагинский одно из крупней­ших лежбищ. Шкуры сивучей очень прочны и относятся к числу лучшего кожевенного сырья. Но широкого промысла не ведется, добывают их для своих нужд только коряки.

Помимо сивучей на обнажившихся при отливе камнях хорошо были видны лахтаки и нерпы, но подойти к ним трудно. Не потому, что морские звери не подпускают близко (они как раз ничего не боятся), просто звери лежали метрах в двухстах от берега, поближе к белой полосе едва шумящего прибоя.

Лахтак, или морской заяц,- крупный тюлень длиной до 285 сантиметров и весом до 360 килограммов. Нерпа заметно меньше. Ее охристо-желтоватый мех с мелкой пятнистостью вошел у нас в моду после зимних Олимпийских игр в Скво-Вэлли. Весит она иногда более ста килограммов. Этого пятнистого тюленя здесь называют ларгой. Встречается он нечасто. На Камчатке самый многочисленный морской зверь-лахтак, нерпы поменьше.

Для морского зверя Камчатки сложилась в целом благо­приятная ситуация. Промысла не ведется, животные оставле­ны в покое, их можно хорошо изучить. А тогда уж никакой промысел не будет им страшен. Многие наши дикие живот­ные оказались в ином положении: когда их осталось мало, ученые принялись лихорадочно изучать причины их исчез­новения. Так что камчатских сивучей и лахтаков не постиг­нет участь морской, или стеллеровой, коровы, которая впер­вые была описана в 1742 году и навсегда исчезла в результате хищнического промысла через 26 лет, в 1768 году. А между тем Крашенинников писал: «...морских коров так много, что их одних хватило бы для питания жителей Камчатки».

Описан из этих мест еще один морской зверь. Крашенин­ников, приводя это описание, ссылается на Стеллера. Стеллер во время путешествия с Берингом наблюдал его в море в течение двух часов: «Тело длинное, толстое, округлое, к хвосту утолщающееся, длиной около двух аршин (полтора метра). Голова собачья, с стоящими острыми ушами. На верхней и нижней губе по обеим сторонам борода. Глаза большие. Кожа казалась густо покрытой волосами, на спине серого, на брюхе рыжевато-белого цвета; в воде же животное было такого цвета, как бурая корова. Хвост в виде двухраздельного плавника, верхняя лопасть которого вдвое длиннее нижней. Никаких следов передних конечностей не было. В течение двух часов животное плавало около судна, иногда приближаясь настолько, что до него можно было дотронуться шестом, иногда ныряя под судном с одной стороны на другую. Временами оно высовывалось в вертикальном поло­жении из воды и так оставалось несколько минут».

Стеллер был ученым редкой добросовестности. Достаточ­но сказать, что на острове Каяк ему разрешили пробыть всего лишь несколько часов, за это время ученый успел провести множество наблюдений над бытом его обитателей, животным миром и растительностью. Одних только видов растений он собрал за 6 часов сто шестьдесят. Ни одно его научное открытие или наблюдение за двести с лишним лет не было опровергнуто. А невиданный морской зверь оказался котиком.

Вадим разделся, взял фотоаппарат и пошел к сивучам и лахтакам. Дно неровное, воды то по колено, то по пояс. Иногда он проваливался по грудь. Временами останавливал­ся, оборачивался и что-то кричал мне. Но вспугнутые Кусовым с первой же скалы чайки подняли такой крик, что расслышать его я не мог.

Вот мой голый друг вылез на камень и принялся фотографировать тюленей. С берега казалось, что ластоногие от него метрах в трех-четырех. Прощелкав всю пленку, Кусов побрел обратно, но на полпути поскользнулся и ушел под воду с головой. Драгоценные кадры были загублены. Второй раз он уже не отважился на такой подвиг. Первыми словами, которые он произнес сквозь дробный стук зубов, были:

- Ох вода... Лед! Как только они здесь живут!

Дальше шла довольно длинная тирада по поводу морско­го зверя и всех зверей на свете, которую я, пожалуй, опущу. Скажу только, что звери Вадима совсем не боялись, и он сделал даже несколько «портретов». Но - увы!

После того как я растер его шерстяным свитером, мы выяснили, отчего с берега морские звери похожи на огром­ных уток. Оказывается, они лежат на мелководье на спине и поднимают вверх голову и задние ласты.

- Эх, байдарку бы сюда! Вот были бы снимки! - мечтательно проговорил мой друг. - На байдарке к ним в упор можно подойти.

- Тогда уж не байдарку, а алеутский каяк.

Каяк - древнейшее изобретение жителей одного из Але­утских островов, именем этого острова и названа лодка. Первыми из европейцев с алеутской байдаркой познакоми­лись русские. Они увидели эту лодку и описали ее конструк­цию задолго до того, как каяк стал известен в Европе, Азии, Африке, Австралии и Южной Америке.

Первым человеком, увидевшим ее, был русский геодезист Михаил Гвоздев. В 1730 году капитан Дмитрий Павлуцкий снарядил экспедицию для открытия «Большой земли» (Аляски). В ее составе были штурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев. Теперь мы знаем, что пролив между Азией и Америкой впервые обогнул Дежнев, а описали Гвоздев и Федоров. И не только открыли, но и нанесли его на карту.

Удивительные лодки жителей Алеутских островов, лодки, получившие позже распространение среди эскимосов, коря­ков, чукчей и других народностей, населяющих острова побережья Берингова моря, с восхищением описывали знаме­нитые исследователи тех мест - Крашенинников, Стеллер, Сарычев, Вениаминов. «Байдарка алеутская столь совер­шенна в своем роде, - пишет Вениаминов (1840), - что и самый математик очень не много и даже едва ли что-нибудь прибавить может к усовершенствованию ее морских ка­честв».

Каяки прочны и легки. Такую лодку одной рукой мог переносить семилетний мальчик. Узкие, легкие и острокильные, они быстры на ходу и, по выражению очевидцев, «не отставали от птиц». На них алеуты при волне проходили без труда больше десяти километров в час. Никакая шлюпка догнать их не могла. Наоборот, описаны случаи, когда каяки догоняли судно, идущее со скоростью пять миль в час.

«Гребут одним веслом в несколько саженей длины, - описывает Крашенинников алеутскую байдарку, - и так хо­рошо и безопасно, что им мало мешают противные ветры. Поэтому они не боятся плавать, несмотря на сильное волне­ние. Напротив, они смотрят с некоторым ужасом на наши большие суда во время качки и советуют нам быть осторож­нее, чтобы суда не опрокинулись».

Вот как выглядел предок наших байдарок, появившийся на свет задолго до того, как его впервые увидели русские люди. Можно предположить, что за время, минувшее с изобретения жителями Алеутских островов своего каяка, человечество прошло путь от колеса до космических ракет. А намного ли улучшились за этот же срок наши байдарки?

Птичьи базары располагались на высоких скалах, торча­щих из воды даже при полном приливе. Тут гнездятся тысячи и тысячи кайр, ипаток, топорков и пыжиков, чаек, бакланов и других морских птиц. Поселяются в страшной тесноте, одно гнездо к другому. Птицы подчас закрывали небо, и было непонятно, как они не сталкиваются в воздухе. Картина по грандиозности напоминала лавину в горах или извержение вулкана, когда человек чувствует себя в этом мире не хозяином Вселенной, а пушинкой в руках стихии.

У большинства птиц птенцы уже слетели с гнезд. На скале, куда удалось забраться, мы нашли только молодых бакланов. Но кругом кроме чистиковых кружилось множе­ство готовящихся к отлету уток (шилохвость, свиязь, морян­ки, каменушки, чирки). Надрывно кричали чайки, ходили у края воды или стремительно проносились мимо стаи всевозможных куликов.

Мы сделали фотографии удивленно таращивших на нас глаза птенцов бакланов. Они были очень смешными: хоть и оперились, но кое-где из их шеи и голов торчали еще клочки пуха. Нельзя сказать, что они выглядели красавцами. Взрос­лые птицы линяли. Баклан сам по себе несуразная на вид птица, а тут еще «туалет» не в порядке: в крыльях не хватало маховых перьев.

Скалы с колониями бакланов сплошь заляпаны белыми Мазками помета. Пахло рыбой. Иногда я протягивал руку, чтобы развернуть позирующего бакланенка в нужном ракурсе. Птенцы не особенно обижались на наши требования, но если поблизости оказывались их родители, то дело кончалось тем, что взрослая птица прыгала со скалы и, беспомощно трепеща «пустыми», почти без перьев крыльями, шлепалась в воду. Мы не причиняли птицам особого беспокойства, в это время молодые бакланы как раз покидают гнезда, на скале их оставалось немного. Птенцы же других видов гнездящих­ся здесь птиц уже слетели.

Кстати сказать, из района Берингова моря навсегда исчезла не только морская корова. Нет уже, например, белого баклана и баклана гигантского. Последний был около метра ростом и весил шесть килограммов. Всего два экземпляра этих птиц, описанных Стеллером, были добыты и хранятся в Зоологическом музее Академии наук. Во времена Стеллера они водились тут во множестве и ими кормились жители островов. С 1850 года этих птиц больше никто уже не видел. Наш необыкновенный выходной день подходил к концу. Пора было возвращаться на корабль. Поднявшись на высо­кий берег, взглянули в последний раз на тучи птиц, на полосу прибоя и на лежащих внизу тюленей.

- Какое богатство! - сказал Кусов. - Остров сокровищ.

- Земля будущего.

Многие полагают, что охотничье-промысловое хозяйство ведет к истреблению диких животных. Анахронизм. На смену хищническому истреблению промысловых зверей приходит искусство управлять их численностью. Примером тому могут служить котиковые хозяйства на островах Тюленьем и Медном. Ученые-охотоведы рассчитывают, планируют поголовье стада на основе тщательно проведенных научных исследований.

Остров Карагинский - прекрасный и богатейший уголок нашей страны. Только от нас зависит, сумеем ли мы сохранить его богатства, чтобы они служили нашим потомкам. Остров напомнил мне Камчатку в миниатюре. Та же ненаселенность, те же неиспользуемые природные ресурсы, подчас даже не подсчитанные. Обширная, красивая, щедрая земля. А края у земли нет, она ведь круглая.