Мы перекрашиваем осла в зебру

Это было очень забавное и веселое приготовление к охоте. Я подумал, что, если бы моими спутниками были пигмеи, они бы обязательно затеяли какую-нибудь ритуальную церемонию, разговаривали бы шепотом и уж во всяком случае не разрешили бы мне участвовать во всех приготовлениях. У пра-гматиков-ндоробо все обстояло гораздо проще.

Как только рассвело, оле Сенгида разбудил меня, накормил медовой кашей, заметив при этом, что есть мясо по утрам - слишком тяжелая работа, и повел под дерево, где провели ночь мои оставшиеся в живых ишаки. Там оле Сенгида схватил за хвост одного осла и жестом приказал мне сделать то же самое с другим. Так мы потащили ишаков на середину деревенской площадки. Ищаки орали и норовили ударить нас копытом в лицо, но мы все же дотащили их до нужного места.

Потом оле Сенгида вытащил из костра оставшиеся там недогоревшие черные угольки, а в кусок шкуры собрал белую золу, скопившуюся в самом центре костра.

- Теперь мы будем перекрашивать осла в зебру,- лаконично объяснил мне старик и решительно начал малевать углем на ишачьем крупе черные полосы.

И тут впервые за все мое пребывание у ндоробо детские сердца не выдержали, и мальчишки и девчонки, нарушив сдержанно суровый этикет своего племени, высыпали из своих пещер и уселись глазеть, как оле Сенгида из ишака делает зебру.

- Не теряй времени, мхашимиува,- обратился ко мне старик,- крась своего осла. Скорее кончим - скорее пойдем на охоту.

Мое приобщение к этому древнему охотничьему таинству вызвало почему-то всеобщий восторг. «Мзунгу красит осла!» Мзунгу красит осла!» - кричали женщины из одной пещеры в другую. Потом они окружили нас плотным кольцом и затеяли спор: кто из нас быстрее разрисует осла. Мне было приятно отметить, что за меня «болела» более молодая и привлекательная часть женского общества. Оле Сенгида поддерживали ортодоксально настроенные дамы.

Женщины подталкивали нас к соревнованию, но мы, переглянувшись со стариком, поняли друг друга: разрисовывать ослов мы окончили одновременно.

Потом на оставшиеся серыми полосы натуральной серой ослиной шкуры мы наносили белую золу. Все в этом маскараде у ндоробо было продумано до мельчайших подробностей. Чтобы зола не осыпалась, мы сначала смазали серые куски ослиной шкуры каким-то тягучим соком, а потом начали припудривать ишаков золой с помощью меховых тампонов.

Когда обработка туловища и ног была закончена, оле Сенгида с видом взыскательного художника оглядел творения наших рук. «Сойдет»,- сказал он и направился в пещеру, в которой было нечто вроде коллективного сарая.

Я тоже взглянул на ослов со стороны. Но мне они почему-то представились занятными тянитолкаями, пришедшими на детский праздник ндоробо. Ослиные гладкие морды не вязались с их разрисованными полосатыми туловищами.

Но что это несет из пещеры Сенгида? Куски зебровой шкуры, длинные рога, обрезки каких-то кож. С деловым видом он кладет все это на землю и начинает разбирать.

- Зебровая морда - раз,- говорит он и вытягивает из принесенной им кучи шкуру, содранную когда-то с головы настоящего животного.- Зебровая морда - два,- продолжает старик. Ориксовые рога - раз, ориксовая морда - тоже раз,- заканчивает оле Сенгида и несет ненужные шкуры обратно в сарай. Но ориксовая морда оказывается куском жесткой сухой зебровой кожи, на которой намалевано несколько черных полос и вырезаны большие глазницы.

- Это же совсем не ориксовая морда,- кричу я Сенгида.

- Ничего, глупое животное не разберет,- машет он рукой.- С ними можно обойтись и одними зебрами.

Приготовления окончены. Сенгида вешает на пояс кожаный колчан со стрелами, перекидывает через плечо лук и мешок с «мордами», и мы в сопровождении маскарадных ослов и Тиваса отправляемся вниз. Идем совсем не той дорогой, которой поднимались в первый раз, а прямо через лес. Там спуск круче, но гораздо короче. Сверху как на ладони прекрасно видна равнина. Зверей немного, но три - то жертвы мы во всяком случае добудем.

Лук с отравленной стрелой - древнее, но надежное оружие

- Какую ты хочешь зебру, мхашимиува?- спрашивает старик.- С узкими полосами или с широкими?

- С узкими,- отвечаю я.

- Будет по - твоему,- кивает он головой.- В ней и мяса больше.

Зеброй с «узкими полосами» здесь называют пустынную зебру, или зебру Грэви, обитающую на сравнительно небольшой территории опустыненных саванн и пустынь, окружающих горы. Северная Кения, Сомали и восток Эфиопии - вот район распространения этой необычайно нарядно окрашенной дикой лошади. Узкие полосы - ее наиболее характерная отличительная черта. Зебра Грэви - самая большая из зебр. Сейчас, во влажный сезон, когда на равнине есть еще трава, пустынная зебра предпочитает обитать внизу. Но с наступлением засухи, как говорит оле Сенгида, очень много зебр поднимаются в горы. Тут - то и приходят в действие самострелы ндоробо.

Узкополосая зебра Грэви

Другая из обитающих в Кении зебр - зебра Гранта - самая тривиальная из трех видов лошадей саванны. Она отличается широкими полосами, малым числом черных полос на шее и отсутствием «решетки» темных полос на крупе. Бесчисленное количество этих игривых созданий, объединяющихся в пору дождей в огромные стада, но с наступлением засухи распадающихся на многочисленные «семейные» табунки, стало неотъемлемой частью ландшафта восточноафриканской саванны. Даже здесь, на пустынной каменистой равнине Эль - Барта, где по всем правилам должны были преобладать узко - полосые зебры Грэви, все чаще попадаются зебры Гранта.

Вот мы уже спустились с гор, и Сенгида, остановившись за одиночной скалой, дает указания, что мы будем делать дальше. Он надевает на ослов зебровые морды, и те становятся вполне зеброподобными. Потом идет в саванну, ищет там что-то и возвращается за скалу, неся полные пригоршни зебрового помета. Он натирает им копыта ослов, потом свои ступни, втирает помет в пах и под мышки.

- Делай так же,- серьезно говорит он мне.- Во время охоты человек волнуется и потеет. Надо отбить запах пота, иначе зебра почует человека.

Когда натирания навозом были закончены, старик полез в свою сумку и достал оттуда еще по куску зебровой шкуры. Он надел их как юбку сначала на меня, а затем на себя; шкуры закрывали нам ноги.

- Мзури сана,- критически оглядев меня, заключает он и объясняет, как будет проходить охота. Он спрячется за крупом одного «зеброосла», я - за другого, и так, прикрываясь, мы двинемся к стаду. Ветер дует нам в лицо, так что по запаху зебры ничего не поймут, а на вид определенно примут размалеванного осла за собрата. Когда мы подойдем к стаду на расстояние полета стрелы, Сенгида сам выберет зебру с хорошей шкурой и выстрелит. Мое дело лишь смотреть и не мешать ему.

Чтобы осел не наделал никаких глупостей, не пошел слишком быстро и не расконспирировал нас перед самым носом у стада, его надо все время придерживать за хвост. А чтобы ишак, заупрямившись, не уперся на одном месте, Сенгида выдал мне длинную колючку акации. Ее надо будет вставлять ишаку под хвост всякий раз, когда он не захочет идти вперед.

Итак, мы выходим из-за прикрытия скалы и идем по направлению к табунку из семи узкополосых зебр, которые пасутся примерно в семистах метрах от нас. Чем ближе мы подходим к зебрам, тем чаще оле Сенгида останавливает своего осла, давая ему пощипать траву или просто оглядеться вокруг, как это делают любые разгуливающие по саванне зебры. В табунке уже заметили нас, но не проявили никакого интереса. Я иду чуть поодаль от охотника, так что отлично вижу все его маневры и по возможности стараюсь их повторять. Чтобы не потерять ишачий хвост, я даже обмотал его вокруг руки. Осел, очевидно, понял, что нам надо повторять все то же, что делают впереди идущие. В общем между нами достигнуто полное взаимопонимание.

Из - под колючего куста выбежал шакал, ошалело посмотрел на странную компанию и, поджав хвост, куда-то затрусил. Пару раз из-под наших ног вспархивали крикливые цесарки. Но мы упорно приближались к табунку, не обращая на себя внимания. До зебр остается сто пятьдесят, сто, восемьдесят, шестьдесят метров. Наконец Сенгида останавливает своего осла. Старик осторожным движением передвигает колчан со спины на грудь и достает оттуда стрелу. На ее наконечнике - смертоносный яд. Мы встречаемся со стариком глазами - он показывает мне на роскошного жеребца, стоящего чуть поодаль, метрах в десяти от стада. «Да»,- киваю я ему головой.

Сенгида толкает своего осла под хвост, я делаю то же, и мы начинаем медленно продвигаться вперед. Охотник почти слился с животным, они идут словно какой-то единый организм. Тело охотника напряглось, глаза сощурились.

Я бы, конечно, заметил еще что-нибудь интересное, глядя на Сенгида, если бы ослиный хвост вдруг сильно не потянул меня вперед. Оторвавшись от созерцания старика, я, к великому своему удивлению, обнаружил, что осел мой находится сам по себе впереди, а я отдельно бреду за ним, держа в руках лишь пару волосков от хвоста. Не знаю, сколько времени продолжалось это шествие, наверное недолго, потому что ни старик, ни зебры не заметили моего самостоятельного выхода в саванну. Животные, отвернувшись от нас, полудремали.

Я быстро укрылся за осла и попытался обычным способом сдвинуть его вперед, но осел идти не хотел. Очевидно, рывок, прервавший мое любование Сенгида, был настолько силен, что обидел ишака и теперь сдвинуть его с места могли лишь экстраординарные меры. Тогда я достаю колючку, заколотую у меня в воротнике рубашки, и всаживаю ее под хвост ничего не подозревающему животному. «И - го - го»,- кричит ишак, подпрыгивая на одном месте, а потом вместе с колючкой бросается вперед. «И - го - го»,- то ли от обиды, то ли от боли ревет ишак, несется дальше и врезается в самый центр табунка отдыхающих зебр. Те молниеносно вскакивают и галопом скачут в сторону от этого загримированного чудовища. Ишак же, испугавшись зебровой прыти, останавливается и стоит как вкопанный. Я начинаю приближаться к нему, но он больше не верит мне и отбегает в сторону.

Тут я вспоминаю про Сенгида. Старик уже успел забраться на своего осла и сидит на нем, покатываясь со смеху. Я смотрю на него и тоже начинаю хохотать.

Когда мы кончаем веселиться, Сенгида отправляется ловить моего осла. Это ему удается, и мы вновь в полном составе отправляемся в путь. Но куда идти? Зебры, оказывается, отдыхали в низинке, а из нее ничего не видно. Мы выбираемся на равнину, но здесь тоже ничего не видно, кроме полутора дюжин жирафьих шей, маячащих на горизонте. В отсутствие Тиваса мы не можем объясняться, но нам обоим ясно, что надо возвращаться назад, к скале, и с ее высоты искать новый табун зебр. Так мы и поступаем.

Тивас, сидя на скале, видел весь «спектакль». Но это не мешает ему и Сенгида пересказать друг другу все случившееся, отпуская, по-видимому, шуточки в мой адрес. Когда они наконец истощают весь свой юмор, я обращаюсь к Тивасу.

- Старик тебе говорил о многом, но что из этого самое интересное, самое главное?

- Он сказал, что никогда не надо быть ослом.

- Переведи Сенгида, что он годится мне в деды, и поэтому я на него не обижаюсь.

Старик уже высмотрел новое стадо. Паслось оно довольно далеко, километрах в двух от нас, но другого выхода не было. Шли мы быстро, так что примерно через час Сенгида вновь полез в свой колчан за стрелой, но теперь я старался не отвлекаться. Лишь когда мы остановились в каких-нибудь двадцати метрах от табуна и охотник взялся за лук, я ослабил контакты с ослом и стал наблюдать за происходящим. Оставаясь в согнутом положении, охотник подвинулся вперед и пристроился стрелять из-под ослиной головы. Но потом, очевидно, эта позиция показалась ему неудобной. Молниеносно встав, он одновременно натянул тетиву и, почти не целясь, выпустил стрелу. Она просвистела над спинами трех кобылиц и впилась в глаз стройному красавцу жеребцу. В то же мгновение, поняв что к чему, зебры пустились от нас наутек. Раненый жеребец бежал последним, правда, по субординации он и должен быть замыкающим. Впереди табуна всегда скачет умудренная опытом старая самка, за ней жеребята - от мала до велика, затем в той же последовательности, в порядке увеличения возраста, самки с молодыми и в самом хвосте - жеребец.

- Наквиша* (* Наквиша (суахили) - конец, дело окончено. - Прим. авт.),- произнес Сенгида, утирая со лба пот. Нгоджа кидого ** (** Нгоджа кидого (суахили) - подождем немного. - Прим. авт.) .

Он устало прислонился к ослу и, полузакрыв глаза, простоял минут пять. Видно, напряжение последних мгновений, боязнь выдать себя, вспугнуть зверя, промахнуться, нелегко дались даже такому опытному охотнику.

Потом он открыл глаза, посмотрел в голубое небо и указал на высоко паривших над нами птиц.

- Наквиша,- опять повторил он и пошел вперед. Я и ослы побрели вслед за ним.

Появление птиц в небе означало, что яд сработал безотказно и зебра уже лежит где-то мертвой, соблазняя грифов и марабу. Но сверху, с гор, следили за птицами и ндоробо. Мужчины, наверное, уже бегут вниз, торопясь разделать тушу.

Важные марабу поселились на зонтиках акаций

Не прошло и получаса, как мы уже были у туши. Яды ндоробо свертывают кровь, поэтому вокруг не было никаких следов убийства. Шкура осталась целой. Ну а глаз? Так кому же не известно, что падалыцики обычно начинают свою работу с того, что выклевывают глаза? Таким разговором обычно и кончается объяснение охотника ндоробо с каким-нибудь блюстителем порядка, случайно уличившим его в браконьерстве. Просто шел ндоробо по саванне проверять улей на дереве, пел песни и вдруг увидел мертвую зебру. Правда, можно произвести анализ крови животного и докопаться до действительной причины его гибели. Но кто будет заниматься этим в такой глуши? Поэтому ндоробо со своими первобытными луками, но безотказными ядами попадаются на браконьерстве гораздо реже, чем, скажем, камба, которые пользуются современными ружьями или строят целые сооружения - ловушки из стальной проволоки.

Мы сидели на еще теплой туше. Сколько их, вот таких красавиц зебр ежедневно, ежечасно погибает в Кении, где, как считают, организация охраны животных поставлена так хорошо, как нигде в Африке! Но дело не в ндоробо и не в других африканцах, которые на протяжении веков били и бьют животных в Африке: традиционная охота природой «учтена» и сделалась чуть ли не составной частью экологического цикла. Но природой вовсе не запланировано посещение Кении огромной армией туристов. В 1960 году Кению посетили около восьмидесяти тысяч туристов, в 1972- уже триста тысяч, к концу же этого века кенийские плановики хотят довести их число до одного миллиона. В 1960 году туристы купили в Кении двадцать три тысячи зебровых шкур, в 1972 году - двести десять тысяч. Мода на шкуры растет, они прекрасно вписываются в современный интерьер, и где гарантия, что к концу века каждый турист не захочет вывезти в Америку или Европу две-три шкуры. Это значит, что в одной только Кении туристы к концу века будут покупать около двух миллионов зебровых шкур. Кроме того, в Кении, да и в других странах Африки существуют целые компании, экспортирующие шкуры за границу, и множество мастерских и фабрик, которые делают уйму всяких сувениров и поделок из зебры. Из морды - чучельную голову в прихожую, из ног - подставку для лампы или журнального столика, из копыт - пепельницу или шкатулку, из хвоста - опахало, из шкуры - все что угодно, начиная от манто и кончая запонками и зажимами для галстуков. В Найроби, например, можно купить больше тысячи предметов, сделанных с использованием «зебрового» материала. Раньше зебр стреляли просто так, сегодня их стреляют ради больших денег. Когда шесть лет назад я приехал в Найроби, зебровая шкура стоила пятьдесят долларов, а сейчас ее цена достигла двухсот долларов. И всех этих зебр, превращающихся в сувениры, стреляют главным образом здесь, на кенийском Севере, где нет национальных парков и где очень тяжело выполнять законы, изданные на мелованной бумаге. Способно ли племя полосатых лошадок выжить в таких условиях? Или для миллиона туристов, которые приедут в Кению в 2000 году, откроют заповедник под названием «Зебры Грэви», где будут доживать свой век последние сотни узкополостных красавиц?