Мандера - дальний угол Кении

В Мандере, куда я поехал из Мояле, можно одной ногой стоять на кенийской земле, другой - на сомалийской, а рукой дотянуться до Эфиопии. В этой пыльной боме, которая служит административным центром большого одноименного района, сходятся границы трех государств.

Первые школьники в первой школе

Район этот на карте выглядит огромным клином, вдающимся в пределы двух пограничных стран. Через этот клин проходят наикратчайшие пути кочевников из Эфиопии в Сомали и обратно, и поэтому здесь, в Мандере, или, как ее называют, «дальнем углу» Кении, осело множество эфиопских и сомалийских племен, не проникающих в глубь кенийркой территории. Их так и называют «племена угла»: мабелле, шермоге, габавейн, ашраф, гурре - маррее, шейкал, варабейя. Все они кочуют вдоль полноводной Джубы - великой реки Африканского рога, протекающей в каких-нибудь тридцати километрах от бомы Мандера. Кроме того, в Мандере сходятся границы этнических территорий основных сомалийских племен, населяющих Кению. С запада сюда заходят гурре - ближайшие родственники боран среди восточных кушитов, с севера - хавийя, с востока - мурилле. Наконец, в центре «угла» кочуют дегодия. Нигде в Кении нет такого конгломерата кушитских племен, как здесь, на перекрестке караванных путей.

Гостиницы в Мандере, конечно, не оказалось, и я решил ночевать в машине, на заросшем пальмами-дум берегу Веби Дауа, притока Джубы. Ближе к вечеру ко мне на костер погреться и поболтать пришли двое юношей лет по семнадцати - Абдуррахман и Юсуф. Оба они кончили среднюю школу, неплохо говорили по-английски и принадлежали к племени гурре. Последнее обстоятельство я выяснил по ходу разговора, потому что на мой вопрос об их племенной принадлежности они ответили, как и следовало ожидать: «сомалийцы».

Пальма-дум - единственная ветвящаяся пальма в мире

Юношей очень заинтересовали подробные карты, за изучением которых они меня застали: я собирался уезжать из Мандеры и пытался разобраться в переплетениях верблюжьих троп этого довольно обжитого района. Юноши были искренне удивлены тому, что не только их соплеменникам, но и другим известны названия колодцев и сухих русл, оазисов и равнин их родной земли. Мне же было интересно узнать значение местных слов, которыми пестрят карты северо-восточных районов. Помимо известного мне «лак», «лаг» или «луга», что у сомалийских племен означает «сухое русло», я узнал, что термин «дауа» - это река с водой, а «туг» - пересыхающая река. Слово «эль» означает «колодец», «анкшор» - «естественный водопой для животных», «лужа», «бохол» - водопад, «бур» - холм или гора. Но больше всего меня интересовали названия отдельных участков равнин, не имеющих, на мой взгляд, естественных границ.

- Чаще всего эти названия давались по имени родов или даже отдельных семей, которые пасли здесь свой скот,- объяснил Абдуррахман.- Семья или несколько семей, связанных кровным родством по отцу, называются у нас «pep» или «кария». Каждый pep имеет свои легенды и сказания, которые хранят имя нашего общего предка. Его имя носит и сам pep, и название равнины, на которой они пасут скот.

- Значит ли это, что такая равнина является собственностью той семьи, которая пасет на ней скот? - спросил я.

Очевидно, вопрос оказался сложным, потому что, прежде чем ответить на него, юноши долго что - то обсуждали и спорили.

- Все зависит от того, что это за семья,- наконец начал Абдуррахман.- Если семья или род, к которому она принадлежит, имеют много скота и этим скотом подкрепляется богатство и могущество племени, ее никто не сгонит с земли. Если надо, она даже может перегнать свои стада на равнины соседей, у которых мало скота. Вообще же границы между «владениями» как отдельных семей, так и родов и племени, в которые эти семьи входят, очень неточные. Отсюда и бесконечные племенные войны, споры из-за пастбищ и колодцев, кровавая месть, которыми так богато наше прошлое.

- Значит, те семьи, которые имеют много скота, могут рассматривать пастбища как свою собственность. А те, у кого скота мало, не имеют права постоянно владеть землей?

- Получается, что так,- подумав, ответил Абдуррахман.

- А что значит богатая семья в этих местах?

- Есть семьи, имеющие по две тысячи верблюдов. Это очень богатые семьи,- включился в разговор Юсуф.

- А что обычно имеет бедная семья?

- Это зависит от племени. В тех племенах, которые давно кочуют по «углу», даже бедная семья имеет около двадцати верблюдов. Но те племена, которые поселились здесь недавно, например мурре - гораздо беднее. Они пришли в Мандеру в тяжелые для них годы, почти без скота и быстро сделались вассалами более крупных племен, например гурре. От деда я слышал, что, стремясь уберечь свои пастбища и желая оставить мурре в зависимом от себя положении, гурре вообще запретили им разводить верблюдов. Они владеют только овцами и называются поэтому кель ули - «овечьи люди». Это племя очень бедных людей.

- Кто решает такие вопросы, как позволить или не позволить мурре иметь верблюдов, или, например, о том, следует ли предоставить возможность богатой семье пасти свои стада на землях бедняков?

- Это дело шейхов.

- Их избирают?

- Да, каждый год, на собрании старейшин.

- Однако, наверное, все время избирают одних и тех же лиц? - подтолкнул я собеседника к откровенному признанию.

- Да, так.

- И как правило, шейхи относятся к тем семьям, которым принадлежит больше всего верблюдов?

- Как правило, да,- голосом, выдающим удивление моей осведомленности, ответил Юсуф.

- Ну а кроме сотен верблюдов, что еще надо, чтобы стать

шейхом?

- Надо уметь читать и писать, надо знать Коран и отстаивать верность ему, надо уметь исполнять обязанности кади * (*Кади (араб.) - представитель традиционного правосудия у мусульманских народов.- Прим. авт.) .

Итак, в недрах общества скотоводов-кочевников зародилась прослойка богатых и относительно просвещенных феодалов, имеющих самые большие в этих местах стада. Они присвоили себе племенные земли, поставили в зависимость от себя более мелкие племена, прибрали к рукам власть и суд. Отстаивая ортодоксию Корана, они, конечно, не забывают и о себе... Используя религиозный авторитет и прикрываясь патриархальными традициями, эта племенная верхушка постепенно утрачивает свои первоначальные функции и начинает выступать в роли феодальных собственников.

- Кто пасет стада богатых старейшин и шейхов, владеющих сотнями животных? - поинтересовался я.

- Чаще всего - мурре. Старейшины разрешают им селиться на нашей земле, выпасать на наших пастбищах своих овец и коз. А за это они пасут стада старейшин,- объяснил Юсуф.

- Ну, не только мурре,- добавил Абдуррахман.- Не все в роду, к которому принадлежит старейшина,- богачи. Есть там и люди, почти не имеющие скота. Помогая шейхам, они и пасут их верблюдов. Один верблюд бедняка, двести - старейшины. Очень часто перегонять скот заставляют молодежь. Я бы и сам не попал в среднюю школу, если бы два года не гонял верблюдов одного важного старика...

До полуночи просидели мы у костра. Расставаясь, Юсуф предложил:

- Если вы завтра не уедете и решите поездить вокруг, мы с удовольствием будем вам переводчиками. Мы ведь учимся в Найроби и, разглядывая ваши карты, поняли, что сами не видели своей родной земли.

- Хорошо,- ответил я,- приходите сюда утром, часов в девять.

Кто бы мог подумать, что обстоятельства заставят нас встретиться гораздо раньше.

...В начале седьмого, когда я еще спал, кто-то заколотил по крыше моей машины. Вскочив, я увидал склонившееся над стеклом лицо Юсуфа. Он задыхался, как видно, от бега и весь дрожал.

- Эфенди * (* Эфенди (тур.) - господин. Это обращение часто можно услышать в северо - восточных районах.- Прим. авт.), помогите, помогите! - едва переводя дух, закричал он.- Лев напал на мою сестру. Все мужчины с оружием ушли со скотом, вы ближе всех от места несчастья. Помогите!

Я впустил Юсуфа в машину и включил стартер. Как назло, после холодной ночи мотор долго не заводился. А надо было спешить, ведь машиной мы без риска и труда могли прогнать льва.

- Как это случилось? - спросил я, когда мы наконец сдвинулись с места.

- Моя сестра, Амина, с утра пошла к Веби Дауа за водой, но, не пройдя и двухсот ярдов от стойбища, закричала как раненая газель. Все выбежали на шум. Я увидел льва и сразу побежал сюда, потому что знал, что женщины и дети, которые остались в деревне, все равно не смогут ничем помочь.

- К сожалению, вряд ли мы успеем ее спасти. Если лев не испугался криков людей и не убежал, не думаю, чтобы твоя сестра еще была жива.

- Иншалла,- пробормотал Юсуф.- Воля аллаха. Я молю всевышнего о том, чтобы спасти хотя бы ее тело. Страшный позор на всю жизнь покроет брата, в чьем присутствии лев съел его сестру.

- И часто львы здесь нападают на людей? - спросил я.

- Последнее время - нередко. Во время военных столкновений с «шифтом» они пристрастились поедать трупы, а когда убитых не стало, начали нападать и на живых людей, особенно женщин и детей. За последние два месяца - это пятый случай вблизи Мандеры.

Я вспомнил сообщения найробийских газет. Действительно, о львах-людоедах чаще всего писали из мест, расположенных между Мандерой и Ваджиром.

Еще не доехав до деревни, мы увидали бегущих нам навстречу женщин. Они что-то громко кричали.

- Они кричат, что лев утащил Амину в кусты, ближе к реке. Три старика с копьями пошли туда,- перевел мне Юсуф.- Лаксо, лаксо!* (* Лаксо (сомали) - скорее! - Прим. авт.).

Я развернул машину среди кустов и вскоре нагнал старцев. Они уже увидели след и шли по нему. Рядом с вмятиной, оставленной на песке огромной кошачьей лапой, была видна капля крови.

Юсуф на ходу выскочил из машины и побежал вперед, указывая мне след. Впрочем, этого можно было уже и не делать. Не проехал я и двадцати метров, как лев сам выдал себя. Старый самец с облезшей гривой грозным рыком, очевидно, пытался остановить нас. Он сидел в колючих зарослях, а перед ним на траве спиной к нам лежало обнаженное тело Амины. Оскалив огромные желтые клыки и прищурив глаза, лев нервно поводил задом, готовясь к прыжку. Стариков с копьями не было видно. Я притормозил машину, впустив в нее Юсуфа. Теперь старый живодер был нам не страшен.

Нажав на сигнал, я попытался отпугнуть хищника, однако он не тронулся с места. Тогда, не сдвигая машину, я до предела нажал на акселератор, однако дикий рев мотора его тоже не испугал. Лев продолжал скалить клыки и гневно бить хвостом по траве. Оставался последний шанс - ехать на обнаглевшего хищника.

Тридцать, двадцать, пятнадцать, десять метров отделяют нас от убийцы. Лев рычит, все более разъяряется, но не уходит. Очевидно привыкнув к копьям и ружьям, он никогда не видал машины, быть может, даже не отождествлял ее с человеком и поэтому мало боялся.

Девять, восемь, семь, шесть, пять метров... Лев рычит, бьет хвостом по сухой траве и пригибается, изготовляясь к прыжку. Если этот сумасшедший все же рискнет броситься на машину, то ветровое стекло не выдержит удара... Мои нервы сдают. Приближаться к этому странному льву в лоб делается опасно.

Я включаю задний ход, отъезжаю метров на сто, разворачиваю машину и на максимальной скорости несусь обратно ко льву. Метрах в трех от места трагедии до предела выжимаю тормоза. Бешеный скрип, машину разворачивает, пелена пыли скрывает нас. Неужели лев смог выдержать даже этот маневр?

Через несколько минут пыль рассеивается: льва нет. Мы ставим машину между Аминой и тем местом, куда, скорее всего, скрылся хищник. Затем, осторожно приоткрыв дверцы, вылезаем наружу. Нет, Амину мы уже не спасем...

Юсуф берет сестру и на вытянутых руках несет ее к деревне. Я медленно еду метрах в двух от него: страхую от возможного нападения льва.

У входа в деревню нас воплями встречают женщины: все они - ближние или дальние родственницы Амины. Женщины рвут на себе волосы, одежду, посыпают себе головы песком. Старики стоят поодаль: им, конечно, тоже жаль красавицу Амину, но местные традиции, усиленные Кораном, запрещают мужчине оплакивать смерть женщины.

Юсуф проходит по всей деревне, затем возвращается к своей хижине и кладет окровавленное тело сестры у порога. Из темноты шатра, еле передвигая ноги, появляется старик отец в белоснежном тюрбане.

- Иншалла,- скорбно произносит он и вновь скрывается в темноте...