ДВЕ ТЫСЯЧИ КИЛОМЕТРОВ ПО АМАЗОНКЕ [1982 Весенский В.

А теперь вслед за бежавшими когда-то от испанских завоевателей индейскими племенами мы спустимся с гор в долину величайшей реки Земли - Амазонки. Путешествие наше, правда, начнется не с гор, а из Лимы, то есть так, как пришлось начинать его автору этих строк.

Две тысячи километров по Амазонке

Я написал слово «Амазонка» и подумал о том, как редко вспоминаем мы об истинных причинах возникновения тех или иных географических названий, за которыми стоят интереснейшие судьбы людей и события. Как, например, случилось, что Амазонку назвали Амазонкой? Конечно, каждый догадается, что своим названием эта река обязана мифу о женщинах-воительницах, жестоких красавицах, побеждавших мужчин в кровавых схватках...

Но эта легенда родилась в Древней Греции, а как же она попала сюда, в непроходимую сельву западного полушария? Почему вспомнили о ней в XVI веке? Оказывается, мифы об амазонках, как и многие другие, попали сюда не случайно. Из Европы они перекочевали в Новый Свет, чтобы в трудных походах поддерживать, сопровождать уставших и павших духом малограмотных, веривших и в черта, и в бога конкистадоров. А рассказывали их, разжигая страсти, вполне грамотные, ловкие, заинтересованные люди - служители церкви. С их помощью легенды и мифы вновь обретали плоть и кровь, пересекали океан, превращаясь в почти достоверные истории... Ну а как же иначе можно было заманить в опасное путешествие сотни, тысячи испанцев - солдат, моряков, мастеровых, крестьян, без которых немыслима была бы никакая конкиста? Попробуем представить себе хотя бы на минуту, какое смятение творилось в душах солдат и моряков, находившихся на каравеллах Колумба. Ведь они-то считали, что у Земли есть край, за которым их может ждать смерть, небытие, проклятие божье, да мало ли что... Но они шли, и вела их в этом походе не только жажда наживы, славы, власти, но и легенды, которые они принимали за достоверные истории.

Сельва бассейна Амазонки занимает около трети территории Перу. Люди селятся вдоль естественных 'дорог' - впадающих в Амазонку рек. На снимке богатый индейский дом на Укаяли

Судя по всему, одной из самых популярных историй была легенда о долине несметных богатств «Эльдорадо», в которой находился и источник вечной молодости. Стоит попасть в эту долину, и каждому счастливцу достанется столько золота и драгоценностей, сколько пожелает; попьешь воду из волшебного источника и будешь вечно молодым.

Смешно, наверное, сегодня вспоминать о наивности таких практичных и грубых людей, как Франсиско Писарро или Кортес. Но в их оправдание должен сказать, что, во-первых, легенды находили подтверждение в их реальной жизни. Разве не достались невиданные богатства Кортесу, завоевавшему земли ацтеков, разве не переправил несметные сокровища королю Испании и не взял себе львиной доли награбленного у инков Франсиско Писарро? Разве не видели своими собственными глазами воины Писарро стены города Куско, украшенные золотом и драгоценными камнями?.. Они видели все это и еще больше рассказывали. А во-вторых, не одни конкистадоры верили в реальность этих мифов. И сейчас, полтысячи лет спустя, десятки и сотни авантюристов идут по следу мифического (что не означает несуществующего) города Пайтити, где, как когда-то в Куско, стены домов украшены серебром и золотом. Город этот ищут до сих пор, и нет, наверное, ни одного года, в котором очередная экспедиция не отправлялась бы на поиски славы и богатства. В таких самодеятельных экспедициях часто гибнут, исчезают без следа люди. Но город продолжают искать и в зарослях Амазонки, и в гористых восточных склонах Анд, покрытых густым лесом. Если легковерные часто находятся в наше время, то почему не могли быть таковыми конкистадоры?

Вернемся к ним, к тем, кто открыл великую реку.

Слава первооткрывателя Амазонки, правда, принадлежит Винсенте Яньсу Пинсону, вошедшему в устье огромной реки на восточном побережье Южной Америки, которую он назвал Рио-Санта-Мария-де-ла-Мар-Дульсе, в переводе на русский «река Святой Марии Моря Пресной воды». Но Пинсон не понял, что он открыл великую реку Америки и мира, потому что тогда, в 1500 году, еще никто точно не знал, что найденная земля - новый, неизвестный континент. Пинсон искал путь в Индию, думал, что нашел его, и открытую им реку считал, вероятнее всего, Гангом. Был еще один человек, который почти открыл Амазонку в конце 30-х годов XVI столетия. Имя его Алонсо де Меркадильо. Этот отважный испанец прошел по притоку Амазонки - Уальяге и почти дошел до самой реки. Но «почти» в географии, как и во многих других науках, не считается. А настоящим первооткрывателем перуанцы считают Франсиско де Орельяну.

Утро. Туман рассеивается. Солнце поднимается над великой рекой

Слухи о еще одном богатейшем государстве к востоку от Кито дошли до Куско и до ушей Франсиско Писарро. Эту богатую землю, в которой (на сей раз по «совершенно достоверным сведениям») находилось «Эльдорадо», решено было немедленно найти и захватить. Франсиско Писарро поручил отправиться на поиски этой замечательной страны своему брату Гонсало. Тот собрал в Кито несколько сот воинов, взял с собой провизию и несколько тысяч голов живого скота, погрузил все необходимое в таком походе на несколько сот индейцев-носильщиков и отправился из Кито. Еще до выхода в экспедицию он договорился об участии в ней друга Франсиско Писарро, его тезки Франсиско де Орельяны. Тот спешил к Гонсало из Гуаякиля, но опоздал. Однако, посчитав, что с таким обозом Писарро быстро двигаться не может, пустился за ним. Орельяна догнал отряд Писарро в Сумако, как полагали, одной из провинций мифически богатой страны Канела. К этому времени Писарро уже пересек Анды, спустился с гор в низину. В горах ему пришлось бросить большую часть запасов, и отряд начал ощущать нехватку продовольствия. Вместе с Орельяной Писарро перешел в местечко, которое хроники тех лет называют Кока (сейчас на карте легко найти реку с таким названием). По свидетельству Гарсиласо де ла Беги, Писарро пошел дальше в сельву и дошел до реки Мараньон. Однако если проследить, что довольно трудно, маршрут его отряда по современным картам, то дошел он, очевидно, не до Мараньона, а до реки Напо, одного из притоков Амазонки. Здесь, измученные голодом и болезнями, уставшие от жары и насекомых, испанцы остановились и приняли решение построить корабль. Строили, работая самоотверженно, понимая, что от этого зависят исход экспедиции и их жизнь. Расковали коней, гвозди взяли для крепления дерева, на гвозди пошли и изделия из золота и серебра, которые как украшения носили на себе конкистадоры. Из одежды и сбруи изготовили снасти и спустили корабль на воду.

Писарро решил отправить Орельяну с полусотней солдат на разведку. Индейцы объясняли, что там, немного дальше, находится огромная река, на которой можно найти еду. Орельяна отправился и исчез. Напрасно ждал его Писарро. Почему Орельяна не вернулся и бросил в беде своего начальника? Версий несколько. Одна обвиняет Орельяну в предательстве, в том, что он не вернулся к Писарро, чтобы поскорее сообщить королю о новом открытии и получить все пройденные им земли под свое начало. Версия интересная, но трудно в нее поверить, потому что вряд ли мог Орельяна знать, что река, в которую он вошел, выведет его к Атлантике, откуда он сможет перебраться в Испанию. Вернее, очевидно, другая версия: Орельяна не мог вернуться, поскольку не нашел продуктов в том количестве, которое могло бы изменить положение отряда, и скоро понял, что против течения его корабль не сумеет подняться. Путешествие по реке длилось восемь месяцев и закончилось 11 сентября 1542 года на побережье Атлантического океана. Туда, я думаю, он пришел, уже сознавая всю важность сделанного открытия. Поднявшись на корабле вдоль побережья Южной Америки, он приплыл к острову Перла на Антильских островах и, дождавшись оказии, немедленно отплыл к королю.

Приняли его в Испании как героя и действительно пожаловали все открытые им земли. В рассказах о своем походе Франсиско, как это часто случалось с конкистадорами, для пущей убедительности приврал насчет встречи с амазонками и реку назвали Амазонкой. Вот как одна легенда позвала в дорогу, а другая дала название реке. Закончить эту историю лучше всего рассказом о судьбах наших героев. Орельяна, получив мандат на открытые им земли, отправился на корабле в Америку и по дороге умер, а оставленный им в сельве Гонсало Писарро, не дождавшись возвращения Орельяны с продуктами для отряда, решил, несмотря на все трудности, вернуться в Кито. Больные, изможденные, оборванные, они пересекли непроходимые леса, поднялись на снежные перевалы и все-таки добрались до Кито. Говорят, что этот поход по сложности условий можно приравнять к подвигу самого знаменитого мореплавателя или землепроходца, как, например, Марко Поло или Магеллана... Я согласен с этим мнением. А чтобы никто не думал, что так просто организовать хорошую экспедицию на Амазонку, замечу, что верховья двух основных притоков Амазонки- Мараньона и Укаяли - были изучены перуанскими учеными только в 1955 году. Вот в этот район мне и предстояло отправиться.

Река Амазонка

Чтобы у читателя не создавалось впечатления, что длительная командировка позволяет вот так просто решить и поехать на Амазонку из Лимы или какого-либо другого места Латинской Америки, скажу, что поездка эта стала возможной в связи с открытием на Амазонке, в перуанском департаменте Лорето, нефти. Нефть обещала большие изменения в экономике, а следовательно, и в социальной жизни страны, и ознакомиться с этим феноменом было просто необходимо. Заодно я договорился с редакцией, что пройду часть Амазонки, скажем от Пукальпы до Икитоса, на каком-нибудь не очень дорогом плавающем средстве, а потом перемещусь уже в сам нефтеносный район, где шли в то время разработки, где бурили скважины, расчищали сельву...

После разговора с редакцией прошло месяца два, а я все не мог узнать точного или хоть какого-нибудь расписания движения пароходов по Амазонке. Решили, что я полечу в Пукальпу так, а там, на месте, определю, что делать дальше.

За два месяца подготовки я выбрал время, чтобы собрать свежую информацию (недостоверную, как позже выяснилось) о жизни сельвы. Собственно, чтобы понять недостоверность, достаточно было просто просмотреть заголовки собранных мною журнальных и газетных статей. Но в данном случае меня интересовали не сами факты, а, как говорят, то, «что пишут». Сенсационность прямо-таки торчала из каждого листочка публикаций: «В зеленом аду», «Люди-гиганты!», «Белые индейцы - загадка века!» Что можно было написать под таким заголовком? Писали о приношении людей в жертву богам, о каннибализме и другой чуши. Сквозь эти сообщения трудно добраться до существа проблемы. Перед самым моим отъездом появились наконец серьезные репортажи, достоверные сообщения, правда, только об одном событии в сельве. Десятки моих коллег помчались в Пукальпу за сенсацией, которая, кстати сказать, открыла одну простую истину: сельва не зеленый ад, в ней просто нужно уметь жить.

Случилось вот что. За день до рождества самолет небольшой перуанской авиакомпании «Ланса» с пассажирами на борту - многие из них жили в столице и теперь направлялись на рождественские праздники в департамент Лорето - поднялся в Лиме и взял курс на Пукальпу, но до Пукальпы не долетел. Самолет и пассажиров начали искать. Более недели поисков не дали результата. Предполагали, что самолет упал и пассажиры погибли. Родственники пассажиров самолета осаждали офис компании, государственные учреждения. В поиски включились военные, отряды спасателей из нефтяных компаний. Но шли дни... Казалось, все возможные места падения или вынужденной посадки по маршруту обследованы. В Перу постепенно стали привыкать к мысли о том, что самолет и останки пассажиров не найдут никогда. «Сельва поглотила современный лайнер», «Зеленый ад получил свое жертвоприношение» - подобного рода заголовки были не редкость в те дни. По существу это была попытка прессы как-то успокоить публику и родственников, а может быть, даже отвести гнев от компании, использовавшей, как говорили, не готовый к полетам самолет. Ведь когда писали о жертвах «зеленого ада», получалось так, что не техника виновата, а сельва, или, как здесь, в Лорето, говорят, «монте», обладающая сверхъестественной силой, потребовала и взяла свою жертву. Теперь, когда жертвоприношение состоялось, можно опять летать, ничего не случится. Конечно, я, пересказывая сейчас то, что писали в перуанской печати, говорю только об одном аспекте, о том, как представляли «зеленый ад» широкой публике, людям, никогда не бывавшим в сельве, несмотря на то что живут в стране, где сельва составляет больше трети территории. Конечно же, публиковались и серьезные статьи с разбором ошибок компании, с предложениями о мерах контроля и предосторожностях на будущее - в общем все, что печатают в подобных случаях. Как вдруг - сообщение. Неподалеку от Пукальпы индейцы подобрали пассажирку с самолета «Ланса». Вот была сенсация! Невероятно! Но факт оставался фактом: самолет потерпел аварию потому, что в него попала молния. Он развалился на куски в воздухе. Хулиана Коэпке, восемнадцатилетняя девушка, летевшая из Лимы вместе с матерью на каникулы к отцу, очнулась на земле среди разбросанных вокруг трупов. Она продолжала сидеть пристегнутой к креслу самолета. Среди мертвых Хулиана не нашла матери. Поняв, что придется выходить из сельвы одной, девушка взяла из вещей пассажиров пакетик конфет и отправилась в путь по «зеленому аду» с этим пакетиком в одном летнем платьице. Она шла десять дней. Последние дни шла, уже ничего не чувствуя: ни боли от укусов насекомых, ни голода. Индейцы-дровосеки заметили ее, помогли дойти до своего шалаша, обмыли раны керосином (так в сельве выгоняют из-под кожи червей и клещей) и сообщили о своей находке властям. На следующий день Хулиана была уже в госпитале, а через недели две - полностью здорова. Ей задавали множество вопросов, но главный вопрос был все-таки один: как ей, молоденькой девушке, без необходимого снаряжения удалось выжить в сельве?

И вот тогда выяснилась эта простая истина: в сельве нужно уметь жить, как нужно уметь жить за полярным кругом и в пустыне Сахаре. Хулиана вместе с родителями приехала в Перу из ФРГ. Отец занимался изучением сельвы и много рассказывал дочери о растениях, насекомых, учил ходить по девственному лесу, не бояться крупных животных и змей, которые, как правило, не нападают на человека, а, наоборот, бегут от него. Научил остерегаться маленьких паучков и насекомых, которые действительно опасны для здоровья людей... Он сообщил дочери главное: если потерялась - выходи к ручью, от ручья - к реке, на реке всегда встретишь людей и помощь. По дороге не трогай и не ешь фруктов, которых не знаешь...

И с этим небольшим багажом знаний Хулиана прошла по сельве несколько десятков километров и прожила в ней десять дней одна.

Собственно, когда я выбирал возможный маршрут путешествия по Амазонке, то название Пукальпа появилось в нем как отправной пункт в связи с сенсационным происшествием в сельве. Конечно, хорошо было бы, составляя маршрут, посоветоваться с кем-нибудь из сведущих в таком деле людей, уже побывавших в подобной поездке. Хорошо еще было бы, чтобы этот человек был моим коллегой, но к этому времени единственный из советских журналистов, прошедший по Амазонке, по той ее части, которая принадлежит Бразилии, Олег Константинович Игнатьев, находился далеко, в Москве. Так что полагаться мне пришлось на удачу. Я взял билет на самолет и отправился в Пукальпу.

Так редко бывает, но мне стало везти немедленно, как только я сел на свое место в самолете. Моим соседом оказался агроном из Пукальпы с английским именем Стив, который, узнав о моих планах, предложил помощь в виде «пикапа», который должен был ждать его в аэропорту. Это оказалось как нельзя кстати. Поскольку если бы не «пикап» Стива, то я вынужден был бы сидеть в Пукальпе еще много дней...

Отзывчивый мой сосед, не заезжая домой, повез меня на своем «пикапе» в пароходную компанию. В большом деревянном, из досок, похожем на сарай здании мы с трудом нашли полусонного дежурного матроса, который посоветовал нам поторапливаться в порт, поскольку ланча «Уальяга» отправляется через полчаса. Следующий рейс ожидался через десять дней. На том же «пикапе» я добрался до места, которое называлось портом: у крутого глинистого берега Укаяли стояли большие и маленькие каноэ с подвесными моторами, несколько плотов и выглядевший по сравнению с ними гигантом двухпалубный речной трамвай «Уальяга».

Я попрощался со Стивом и, подхватив пожитки, скользя на каблуках по мокрой глине, скатился вниз, к двум доскам, перекинутым с трамвайчика на берег. Нижняя палуба этого плавающего средства находилась в десяти сантиметрах от воды. Потом, когда я узнал, что трамвайчик был построен в Англии, в Глазго, в 1906 году, я никак не мог решить, каким образом его доставили через океан на Амазонку.

Нижняя палуба была завалена мешками с цементом, связками бананов, деревянными клетками с курами, индейками, поросятами и прочей живностью. Вторым этажом нависали многочисленные гамаки.

Деловито стуча дизелем, «Уальяга» двинулась по течению мимо почти необитаемых берегов.

Шестидесятилетний капитан Энсинас, похожий на старого грифа в очках, узнав о том, что я журналист, сообщил мне все, что, по его мнению, было необходимо знать о корабле пассажиру. Ход «Уальяги» - девять узлов, скорость течения - от пяти до шести узлов, так что двигаться будем со скоростью в среднем 10-12 узлов. От Пукальпы до Икитоса чистого хода при такой скорости 58 часов, но сейчас, в сухой период, реки мелеют и идти ночью опасно, поэтому будем ночевать у берега и в Икитос придем на седьмые-восьмые сутки.

- Согласны? - осведомился он, как будто у меня мог быть выбор.

Через некоторое время мне пришлось удостовериться в том, что мой капитан не только человек с юмором, но и большой мастер вымогать все, что можно. В моем случае - деньги. Он оставил меня на палубе любоваться видами на реку, а сам сделал вид, что очень занят корабельными делами. Прошел час, другой, третий. Капитан все еще был занят, а я не знал, куда положить вещи и где присесть. Я, конечно, понял, что капитан играет со мной, но было интересно, чего стоит эта игра. Наконец он появился на палубе в сопровождении матроса.

- Вы знаете, - сказал он с таким видом, как будто он только и думал все время о том, как бы устроить меня получше. - Вам придется или заплатить за два места в каюте, или довольствоваться гамаком вот здесь, на палубе...

«Хитрец», - подумал я. За три часа под солнцем я должен был смягчиться и, конечно же, купить два билета, поскольку других желающих купить второй билет не было. Еще одна каюта просто пустовала.

- Хорошо, я куплю у вас два билета, - сказал я. Услышав мой ответ, капитан облегченно вздохнул и с этого момента больше не хитрил со мной, был приветливым и услужливым человеком. Я с удовольствием вспоминаю его и даже немного жалею этого старого вымогателя, который так волновался из-за суммы рублей в пять.

Но вскоре капитану стало не до пассажиров - начались трудности. О них известил с носа вахтенный матрос, прокричавший: «Дос брасос!», «Дос брасос!», «Дос брасос кортос!»

Я не знал, какая метрическая мера соответствует этим «дос брасос», но понял, что речь идет о мелководье, опасном для нашего трамвайчика с его семью необходимыми футами под килем. Капитан поспешил на нос, к рубке рулевого. Я пошел за ним. На самом носу стоял матрос и обыкновенным лотом - веревкой со свинцовым грузилом - промерял глубину так, как это делают матросы на всех морях и реках. Капитан внимательно следил за его работой, привычно давал приказания рулевому и рассказывал мне о местных мелях.

Мели, как выяснилось, здесь были разные, на любой вкус. С одних можно сняться своим ходом, с других - с помощью буксира с красивым названием «Ла рейна де Амазонас» («Королева Амазонки»), с третьих - никогда. Корабль засасывал песок. Эти мели впереди как раз славились своим коварством. Сложность плавания заключалась в том, что никакой навигационной службы на реке не было и единственным ориентиром для капитанов были завихрения воды на реке. Там, где завихрений больше, должно быть глубже. Но и эта примета не всегда выручала. Нужно было еще принимать во внимание очертания берегов, знать, как изменился рельеф дна за последние несколько недель, откуда река могла забрать грунт и где его накопить, образуя новую мель. «Уальяга» совершала примерно три рейса в два месяца, и капитан все это время должен был следить за изменениями фарватера, запоминать, а если пропускал какое-то время, то самым тщательным образом выспрашивал у коллег обстановку на «театре». Работал не за страх, а за совесть. Посадить корабль, так он называл трамвайчик, на мель, даже на короткое время, позорно.

Так, разговаривая, мы шли по Укаяли дотемна. Ночевали у берега неподалеку от поселка Сан-Педро-де-Типиска. Тронулись в путь с первыми лучами солнца, в пять утра. Около полудня остановились у местечка Паукоча. Это небольшая индейская деревушка на самом берегу. Берег крутой, метров десять - пятнадцать от воды. Мы еще не успели причалить, а нас уже поджидали индеанки, молодые девицы и женщины с детьми на руках. Они пришли к трамвайчику со своими товарами: бусами из крашеных зерен, небольшими корзинками фруктов, принесли несколько десятков яиц. Девушки, как выяснилось сестры, торговали, смущенно улыбаясь под взглядами пассажиров, а с берега за ними наблюдала мать. Она то и дело кричала дочкам, чтобы не заходили на палубу, чтобы торговали с мостков, чтобы были осторожны... Я спросил у пассажиров, почему мать так волнуется. Мне со смехом, без тени сочувствия старухе ответили, что бывают случаи, когда, таких вот девочек увозят е собой матросы. А девочки и сами не против сбежать из деревни.

Я почему-то не очень поверил в желание этих тихих девушек оставить свою спокойную деревенскую жизнь и проникся сочувствием к их растерянной матери... На этот раз все обошлось без «похищений», бусы были проданы, фрукты и яйца тоже, а девочки остались на берегу. Мы же тронулись дальше по течению.

Провожать нашу «ланчу» прибежала уже вся деревня. Из увиденного меня, пожалуй, больше всего удивило то, что все эти довольно бедно одетые женщины улыбались пассажирам золотыми зубами. Женщины были молоды. Может быть, вода или пища так плохи, что приходится лечить зубы в таком возрасте и ставить коронки?.. Но почему тогда ставят золото? Ведь это так дорого. Я поделился своими сомнениями с капитаном. Он только махнул рукой. «Дураки, - сказал он, - не понимают своего счастья. Зубы-то у них очень хорошие. Но считается шикарным иметь золотые зубы. Вот они и копят деньги, а потом несут золото и деньги врачу, и тот ставит коронки на здоровые зубы. А почему бы и не ставить, если платят!» Было видно, что ему не очень приятно рассказывать об этом. «Да вы лучше посмотрите, как они пьют грязную воду из реки», - добавил он с горечью, показывая на уходящий от нас берег. Я посмотрел. В воде по колено стояла женщина и пила из кувшина только что набранную из реки воду. На нашем трамвайчике категорически запрещалось пить забортную воду и даже чистить с ней зубы... Мне стало понятно раздражение капитана, а сам он показался мне в этот момент симпатичным человеком.

Следующую ночь мы провели в большом поселке Контамана. Поселок, большой по местным понятиям, - 6500 жителей. Живет за счет деревообрабатывающей промышленности, сплава леса, административных учреждений, торговли с индейцами и в последнее время с рабочими нефтяных компаний. До наступления темноты успел пройтись по его улочкам. В кинотеатре шла итальянская кинокартина тридцатилетней давности, но здесь о давности никто не знал и все спешили на «новый» фильм. Неподалеку от кинотеатра в клубе нефтяников был платный вечер, танцы... На нашем трамвайчике мы хорошо слышали звуки кумбии (в Латинской Америке любят играть громко, чтобы никто не скучал).

Как и в прошлое утро, отправились в путь в пять утра. Пока мы держались середины реки, ветер приносил прохладу и путешествие напоминало прогулку по Волге. Наш лес и перуанская сельва с большого расстояния похожи, а вода везде вода. Можно было спокойно разговаривать, знакомиться с пассажирами.

Но стоило причалить к берегу на ночевку, все резко изменялось. Любой, даже самый слабый, источник света собирал кубические метры мошек, мотыльков, москитов. Всех их без разбору природа щедро наградила колющими, кусающими, царапающими придатками. Невзирая на духоту, пришлось плотно застегивать воротник рубашки, рукава, заправить брюки в носки и не смеяться слишком беспечно: одному из пассажиров летящий прямо, как пуля, черный кузнечик залетел в рот. Вначале я ждал, что с каждым километром пути в глубь сельвы жить на «ланче» будет все труднее, но через два дня привык. Картины повторялись: домики на столбиках, без стен, с крышами из пальмовых листьев, гамаки индейцев под ними, импровизированные базары вокруг нашего суденышка во время стоянок. Чем меньше была деревушка, к которой мы подходили, тем больший интерес проявляли к нам жители. Они продавали все, чем богата сельва: бусы из крашеных зерен, обезьянок, попугаев, бананы, разнообразную рыбу, даже хищных пираний в засоленном виде... Постепенно реальные проблемы жителей сельвы становились все отчетливее.

В Контамана на борт поднялась стайка совсем юных учительниц. После средней школы и трехмесячных курсов министерство просвещения направило их на работу в сельву. Одна из них; Делисия Белькерс, говорила, что мечтает поступить на педагогический факультет университета, но учителей в сельве не хватает, и она решила сначала поработать здесь. «Сельва меня не пугает,- говорила она, - я родилась здесь. Жалко только, что в большинстве школ образование лишь начальное. Дети научатся читать и писать, .а дальше что? Знания остаются без применения. Если бы добавить к ним нужное ремесло или профессию...»

Две учительницы ехали самостоятельно, две - в сопровождении мам. Все очень волновались. Ко всеобщему удовольствию пассажиров, их торжественно встречали на берегу ученики и родители. Одна учительница сошла в местечке

Саман, вторая - в Чорильосе. С борта были видны и школы, в которых они должны были работать. Капитан объяснил, что учительниц ждали в деревнях уже месяц. Учебный год начался, а учить детей некому. В Чиклайо восемнадцатилетнюю учительницу по имени Консуэло встречали особенно пышно, с цветами и сразу повели к свежевыкрашенной школе.

Ночь мы провели в деревушке Хуансито. Здесь тоже была школа - рахитичное строение на тонких столбах. Крыша из пахи (мелко резанных и переплетенных листьев пальмы), без стен, небольшие столики, на доске нарисованный маслом лик святого Хуана - хранителя школы и этой захудалой деревушки.

В нашем плавании самое трудное положение было у капитана. Кроме корабельных забот на нем лежала еще одна - добывать пропитание для пассажиров. «В поселке две с половиной тысячи жителей, - каждый раз сокрушался он, - а я мог купить только четырех уток и одну черепаху. Разве можно этим накормить людей? Но больше у них ничего чет. Производят только самое необходимое для себя». Это был отголосок старой проблемы. Из 56 миллионов гектаров земли, которую можно обрабатывать, в сельве используется процента два-три. Большинство хозяйств крестьян-индейцев - небольшие клочки земли, отвоеванные у сельвы вручную, топором и мачете. Еще в Лиме мне рассказывали, что, несмотря на большие возможности животноводства, мясо, да и другие продукты питания доставляются в Икитос с побережья самолетами.

Сельва богата и щедра. Поэтому бедности, бьющей в глаза, здесь не увидишь. Нет нищих, опухших от голода детей. Она дает людям необходимый минимум. Бананы, манго, папайя растут всюду, протяни только руку. Но за бамбуковыми домиками с крышами из пальмовых листьев, за настороженным взглядом матери-индеанки, следящей с обрыва, успешно ли ее дочь продает пассажирам самодельные бусы, за горой бананов, обмененных у матросов на несколько зачерствелых булочек, - за всем этим неуловимо витал призрак заброшенности, отрешенного от мира одиночества. Однажды этот призрак стал вполне осязаем и зрим.

Около пяти вечера раздался гудок. Очередная стоянка. Развернувшись против течения, «Уальяга» ткнулась носом в крутой берег. Раздетый по пояс матрос (он гордился своими мышцами и ходил без рубашки) втащил на откос два мешка и большую жестяную банку из-под галет. Потом вернулся на судно, взял под мышку малыша лет трех и опять начал подъем по почти отвесному склону. Изловчившись, схватился одной рукой за корень дерева, а другой выкатил мальчишку наверх, в траву. Вслед за ним неловко карабкалась старуха, держа в руке деревянный чемодан. Под общий смех матрос вытолкнул на берег и ее. Никакого жилья поблизости не было, и никто их не встречал. Старуха повернулась лицом к нам, стоящим на палубе, и улыбнулась облегченно широким беззубым ртом. Я все время боялся, что мальчик оступится и упадет с обрыва в воду. Вахтенный дернул за ручку гудка. Малыш вздрогнул и присел за большую белую кастрюлю. Во время плавания она служила ему горшком, и, очевидно, возле нее он чувствовал себя в безопасности. Машина дала задний ход. Они оба выпрямились, лица их стали серьезными. От них уходил веселый и добрый к ним мир. Это продолжалось лишь мгновение. Старуха нагнулась, подняла мешки и пошла вдоль берега. Мальчик двинулся было за ней, но потом вернулся, подобрал кастрюлю, прижал ее крепко к груди и уже уверенно зашагал вперед. Судно снесло течением назад, и все увидели, куда они идут. В просвете леса показались четыре бамбуковых столба, увенчанные навесом из сухих листьев. Ни стен, ни окон. Ничего необычного в этом жилье не было: так живут многие крестьяне-индейцы, но все почему-то почувствовали себя неловко за эту одинокую жалкую пару. Мальчик еще несколько раз обернулся, провожая взглядом уходящий корабль.

- Эй, бабка, - неожиданно строгим голосом крикнул капитан, - достала бы мачете: вдруг змея, парень-то у тебя босой...

Они не слышали его слов. Ветер усиливался, вскоре пошел косой дождь.

В одном из поселков на борт поднялся молодой рабочий. Он упал в сельве с грузом за плечами, надорвался, пытаясь встать, и компания отправила его на обследование и лечение в Икитос. Квалифицированную медицинскую помощь ближе чем за 600 километров он получить не мог. Узнав о том, что я из газеты, ко мне подошел пожилой мастер-нефтяник и, не поинтересовавшись даже из какой, начал рассказывать о том, как обманывают рабочих в одной из иностранных компаний, взявших участок земли у перуанского правительства в концессию. «Не платят сверхурочных, питание отвратительное; вместо того чтобы заключать трудовой договор в Икитосе, заманивают людей на работу в сельву, обещая золотые горы, а когда человек приезжает и деваться ему некуда, предлагают условия гораздо хуже, чем те, что рабочие имеют в перуанской государственной компании «Петроперу». Поскольку вернуться назад можно только с оказией, приходится работать за то, что дают...»

Я попросил его назвать свое имя, но он наотрез отказался: «Ты что, парень, у меня семеро детей. Прослыву жалобщиком, никто на работу не возьмет... Приедешь в Лиму, напиши об этом, может быть, помогут восстановить справедливость».

Сегодня должны были остановиться в Рекене, городе в сельве не меньше Пукальпы, но задержались в небольшом местечке Флор-де-Пунга, где на борт поднялся представитель полиции и начал искать среди пассажиров каких-то жуликов. Нашел двоих, арестовал и спустился на берег. Дальше жулики и полицейский должны были продолжить путь на каноэ с мотором. Пока полицейский ловил жуликов, наш капитан продал две с половиной тонны цемента, и мы отправились, предварительно погрузив бананы и маленького тапира, которого купил у индейцев матрос. Это был его «бизнес». Здесь тапир стоил пятьсот солей (около десяти рублей), а в Икитосе матрос надеялся продать его тысячи за две-три. Тапира наверняка купят на откорм, а мясо в сельве дорого, объяснял он, радуясь удаче.

Рекену прошли не останавливаясь. Город действительно был большой, вытянутый вдоль берега реки. Запомнилось большое желтое здание с крестом на крыше, плоты из толстенных стволов и цистерны с горючим на плаву в порту. Записал себе в дневник, что город был назван в честь одного из местных губернаторов по фамилии Рекена. Губернатор прославился добрым отношением к индейским племенам - добрую память нужно хранить.

Часа через два вахтенный матрос радостно прокричал: «Выходим на Амазонку!» Шел шестой день путешествия. Я, схватив фотоаппарат, бросился на палубу. Но фотографировать было нечего. Водная гладь и рощица белоствольных деревьев сетико, похожих на наши березки, подступая к самой воде, обозначили начало великой реки.

Теперь до Икитоса - столицы перуанской Амазонии - рукой подать, можно идти, не опасаясь мелей. До порта Икитос дошли без происшествий. Быстро показали сумки в таможне, на полчаса задержались на медицинском кордоне: я не знал, что в Икитосе свои порядки, и не взял медицинского свидетельства, поэтому мне сделали прививку прямо здесь, в порту, и вот мы, капитан и я, в городе. Пожали друг другу руки, как будто через несколько часов могли встретиться снова, и расстались навсегда...

От порта до гостиницы добраться оказалось не так просто: такси не было, а транспорт городской, как мы это понимаем. вообще не ходил. Я зашел в полицейский участок и позвонил старому приятелю Лучо Яплаку. Человек он замечательный, уроженец этих мест, любит свою сельву, закончил университет в Лиме и в то время работал начальником отдела по охране лесов всего департамента. Фигура очень важная.

Вечер в его доме был особенно приятен после недели путешествия по реке. Я рассказывал о том, что видел в пути, а он комментировал. Потом мы вышли на улицу и заговорили об Икитосе. С этого разговора и началось знакомство с вечерним городом.

Гордость Икитоса - набережная с выложенным камнем тротуаром, красивыми фонарями, каменной оградой. Нечто подобное я видел в Гаване. Так богато строили в очень больших городах Испании. Но это богатство никого в Икитосе не удивляло: город возник здесь, в сельве, во время каучуковой лихорадки. Какие это были времена!..

США и Европа остро нуждались в каучуке, который использовался промышленностью, производящей шины. Каучуковый бум на мировом рынке немедленно перевернул всю провинциальную жизнь этого захолустья. В Икитос приехали американские и английские дельцы, одних только компаний в Икитосе было двадцать. За солидными буржуа, а часто и раньше их в сельву потянулись авантюристы, искатели быстрой наживы. Состояния появлялись и исчезали, как утренний туман. В Амазонию завозили негров, отряды вооруженных вербовщиков хватали индейцев и силой оружия, под страхом смерти заставляли их работать на сборе каучука. Здесь правил закон капиталистических джунглей, джунглей гораздо более жестоких и вероломных, чем невинная жестокость девственного леса.

На поте и крови, на жизнях тысяч индейцев и негров росли гостиницы, дома, офисы компаний... Дома отделывали привезенным из Европы мрамором и кафельной плиткой, которую клали на португальский манер. Построенные в ту пору дома создают как бы португальские уголки города. Каучуковый бум кончился, когда авантюристы ухитрились сквозь все заслоны провезти семена каучуковых деревьев в Азию. Через несколько лет эти семена превратились там в плантации каучуконосов. Тогда конкуренты южноамериканских каучуковых королей «вспомнили» о том, что на плантациях в Южной Америке эксплуатируется рабский труд. Возник скандал, который в конце концов привел к прекращению промысла и экономическому упадку всего этого района. Закрылись офисы, банки, рестораны и гостиницы, в город вернулась провинциальная тишина. И только дома, как памятники былого безумства нуворишей, остались стоять. И среди них один дом - туристская достопримечательность города- Каса-де-фьерро - «дом из железа». Это здание представил на выставке в Париже Эйфель, а один из каучуковых королей Амазонии купил «железный дом», приказал его разобрать и собрать вновь здесь, в Икитосе. По тем временам это был, пожалуй, самый экстравагантный жест.

- Вот на такие покупки, на дорогой коньяк, вино из Европы, на поездки в Париж, дикие кутежи уходили огромные деньги. А кончился каучуковый бум, и кончилось богатство. Ты же знаешь, у нас сейчас снова бум. Теперь нефтяной, - сказал Лучо, и я уловил грустные нотки в его голосе.

- Ты думаешь, что история повторится? - спросил я.

- Не будем забегать так далеко вперед. Сначала слетай на нефтяные разработки, посмотри, что там делается, а потом поговорим, - ответил он.

- Но легко сказать: «слетай». На чем? У вас, что, есть рейсы в сельву, на вышки?

- Конечно, есть, - ответил Лучо, - только нужно договориться с «Петроперу» (национальная государственная компания), и все будет в порядке.

- В этом нет надобности, - ответил Лучо, - я уже договорился. Ты летишь завтра...

Гидросамолет отправлялся в сельву рано утром. Пассажиров было немного. Чтобы обернуться поскорей, договорились, что летчик высадит меня в Капироне, где недавно нашли нефть, я побуду там несколько часов, сфотографирую все, что нужно, поговорю с рабочими, а летчик развезет людей и грузы и вернется за мной на обратном пути.

В индейскую деревню прилетел гидросамолет

Утро обещало хороший день. Я радовался такому счастливому повороту дела в этой поездке. Все складывалось удачно. Мы летели на небольшой высоте - метров двести - триста над сельвой, но и с этой высоты разглядеть что-либо в листве зарослей было невозможно. Я невольно вспоминал тех, кто искал самолет, упавший возле Пукальпы. Зеленая масса была густой, курчавой, как волосы африканца. Только рукава Амазонки то и дело прерывали этот бесконечный, до горизонта зеленый ровный ковер. Рукава извивались, как гигантские анаконды, поблескивая на солнце зеркальными спинами...

Мы добрались до Капироны без приключений. Гидросамолет подрулил к небольшому деревянному пирсу, я выпрыгнул на доски, а летчик тут же развернул машину против ветра и улетел. Стало тихо. Только теперь я обратил внимание на то, что кругом никого нет. От пирса вверх вела грунтовая дорога. Я поднялся от реки на пригорок. Здесь тоже было тихо, безлюдно. Прошел по дороге метров двести и наконец увидел человека. Он шел мне навстречу, широко улыбаясь. Теперь догадываюсь, что его насмешил мой растерянный вид. В самом деле, я не был готов вот так, с двумя фотоаппаратами на шее и записной книжкой в кармане, остаться с сельвой один на один... Но тогда я принял его улыбку за приветствие, и мы познакомились. Жилистый, энергичный человечек в плетеной соломенной шляпе, выкрашенной сверху для красоты светло-зеленой масляной краской, оказался администратором, или, проще, сторожем уже заглушенной скважины и кое-какого еще остававшегося здесь оборудования. Он объяснил, что оборудование демонтировали и вместе с рабочими отправили на новую вышку. С нескрываемым удовольствием он показал свое хозяйство, в которое кроме заглушки на скважине входил еще небольшой домик на сваях, где размещался магазинчик-закусочная и жила молодая индеанка, одетая по-городскому, в цветастые в обтяжку брюки и такую же тесную кофточку без рукавов. Закончив показ «хозяйства», администратор пригласил меня выпить наранхады - местного прохладительного напитка, похожего на апельсиновую воду. Оказалось, что зовут его доном Панчито, что означает второе по степени уменьшение от Франсиско. Друзья, видимо, считали, что первое уменьшение - Панчо - слишком велико для его малого роста.

Прислушиваясь, не летит ли самолет, я начал по обыкновению расспрашивать дона Панчито.

- Сколько лет ты работаешь в сельве, дон Панчито?

- Тридцать пять, - ответил он с гордостью. И, подумав немного, заговорил быстро, глотая окончания слов: - Я ведь эту сельву отлично знаю. Возьму вот ружье, мачете, и через неделю ищи меня на другой стороне, на реке Корьентес. Если нужно, в любое место проведу. Начинал я еще с верховьев реки Тигре. Цивилизацию этим индейцам принес. Кто, думаешь, их там одел в рубашки да брюки? Я. И они меня, как отца, любили...

- Ну, народ-то они приветливый, добрый, - сказал я, как выяснилось, невпопад.

- «Добрый»? - переспросил дон Панчито. - Это сейчас. А раньше они какие были? Если им кто не нравится, соберутся ночью человек пять-шесть да убьют. Я эти их порядки прекратил.

- Приходилось палкой бить, - неожиданно для самого себя выпалил он. - Они ведь, бестии, ели раньше целый день: ни завтрака, ни ужина, ни «лончи» не признавали, - продолжал он, коверкая английское слово «ленч» и подбирая аргументы.

- Зачем же даром! - усмехнулся он моей наивности. - Менял на шкурки, на каучуковое молоко, а потом дерево стало в цене. А работать по-настоящему они не любят. Помню, трудно было их заставить золото мыть.

- Золото искать здесь не нужно, индейцы знают, где оно есть. Нужно только, чтобы повезло, иногда за месяц грамм всего намоешь, а иногда килограмм получается.

- Вначале продавал его перекупщикам, с них много не возьмешь - по восемь солей за грамм. Потом сам начал возить в город, получалось неплохо - по двадцати солей, не меньше...

Дон Панчито с видимым удовольствием вспоминал минувшие дни.

- Куда же девалось твое богатство, дон Панчито? - поинтересовался я.

- Прогорел, - ответил он грустно. - Начал деньги в долг давать, людей выручал, а они меня подвели.

Как фортуна изменила дону Панчито, я расспрашивать не стал.

Разговор наш затянулся, а гидросамолет все не прилетал. Создавалась реальная угроза застрять здесь, в сельве, на четыре дня. Я знал, что декретом правительства с двенадцати ночи запрещалось всякое передвижение по стране - начиналась национальная перепись. Положение мое было незавидным. Прожить в сельве на одном месте, не поговорив с рабочими и не увидев других разработок, где активно велось бурение, было очень обидно.

И вдруг я услышал рокот мотора. Из-за вершин деревьев показался вертолет. Сомнений не было, это был наш Ми-8. Но еще большая радость была впереди. Когда вертолет приземлился, я узнал пилота. Это был Мануэль.

Чтобы читателю было ясно, что означала для меня встреча с Мануэлем в этой глуши, расскажу в нескольких словах о том, как мы познакомились.

В 1970 году в Перу было мощное землетрясение. В горах, в провинции Анкаш, погибло около пятидесяти тысяч человек. Раненых, больных было еще больше. Население целого департамента словно придавило горем... Я прилетел в Перу на работу вместе с молодежным отрядом наших врачей и госпиталем. Госпиталю поручалось стационарное лечение больных. Его палатки расположились неподалеку от разрушенного до основания города Уарас. А отряд врачей делили по три-пять человек и забрасывали в небольшие поселки в горах. Там они вели прием больных, делали в случае необходимости и сложные операции, но главное, поднимали у населения настроение, лечили, отправляли особо тяжелых больных в госпиталь. Через руки молодых врачей примерно за два месяца работы прошло около сорока тысяч человек... Группы врачей из деревни в деревню перебрасывались вертолетом, а командиром вертолета был Мануэль. Он переносил все тяготы такого рода работы и обслуживал все точки один.

Летал он на маленьком вертолетике американской постройки. Нашими вертолетами перуанцы тогда еще пользоваться не умели и три подаренных Ми-8 оставили, как они говорили, для более важных дел.

Мануэль узнал меня. Мы похлопали друг друга по плечам, и я изложил ему суть моего положения. Он рассмеялся: «Рад помочь. Сейчас повезу тебя на Паваяку, посмотришь, как идут работы, а потом на нашу базу в сельве. Оттуда если и не улетишь в Икитос, то по крайней мере проживешь там без проблем эти дни...»

От Капироны до Паваяку мы летели минут десять. Мануэль посадил Ми-8 на специально построенный в сельве помост и объяснил, что для облегчения работы вертолетов пришлось срубить лес в радиусе 500 метров.

От деревянного помоста - посадочной площадки - мы поднялись наверх, на командный пункт. Отсюда, с вершины холма, было хорошо видно, какими усилиями дается каждая победа в сельве: сто тысяч квадратных метров сельвы было вырублено, технику (тракторы, бульдозеры, компрессоры) доставляли сюда в разобранном виде вертолетами. В специально построенных мастерских собирали, часть техники переносили буквально на руках по сельве через болота...

Но труднее всех, пожалуй, было тем, кто пришел сюда задолго до начала работ. Об этом мне рассказал начальник участка инженер Фернандо Рехифо.

Для того чтобы определить места залегания нефти, нужно было составить сейсмологическую карту. Для этого геологи намечали маршруты нескольких партий. Точно по намеченному курсу, по компасу партии расходились по сельве. Они находились там по нескольку недель. (Позже мне удалось увидеть такую партию за работой. Я был с ними всего два часа. Увиденное плюс рассказ Фернандо дали мне возможность представить то, что приходится делать людям ежедневно.)

Впереди идут трочеро. Задача людей этой профессии - прокладывать «трочу» - тропу в сельве. По десять часов в сутки, меняясь через каждые несколько сот метров, идут они, пригнувшись к самой земле. Передние рубят под корень кусты и тонкие деревья. Двое расширяют тропу, пилят толстые стволы, выкладывая из них мостки. Следом идут геологи, специалисты с грузом. Проложить тропу - это только полдела. Ее нужно все время поддерживать в рабочем состоянии. Влажность и муравьи превращают бревна в труху за две недели. Но вот впереди идущий трочеро наткнулся на змею. Следует быстрый шаг назад, потом такой же быстрый наклон вперед, удар мачете. Змея убита, а человек идет дальше, почти не останавливаясь: время не ждет, до наступления темноты нужно пробить два километра тропы, найти сухое место - сварить пищу и повесить гамаки.

В сельве люди не ставят палаток. Жара не даст отдохнуть, вымотает силы. Если же пойдет дождь и станет холодно, можно спать сидя в гамаке, сжавшись в комок, стараясь сохранить тепло. После трудового дня трочеро спят как убитые. Вероятность того, что на лагерь нападет дикий зверь, крайне мала: звери боятся шума, людей. Змея тоже не страшна, если не наступить на нее ногой, за исключением знаменитой шушупи - змеи-собаки. Эта тварь сама себе ищет жертву. Охотится она ночью и, как правило, извещает о своем приближении. «Собакой» ее назвали, наверное, за злобность, потому что звук, который она издает, больше похож на кудахтанье, чем на лай. Если в лагере кто-то услышал кудахтанье шушупи, то прислушиваются все, определяя по звуку, куда она держит путь. И если она идет в лагерь, люди снимаются и уходят: сражаться с шушупи в темноте слишком опасно.

Партию геологов снабжать продовольствием трудно. Их, как я мог убедиться, просто не найти в сельве. А взятого с собой запаса хватает ненадолго. Поэтому вместе с отрядом идут охотники, они по возможности добывают свежее мясо. Работа такой группы очень тяжела. Насекомые, пиявки, жара - их основные враги. Но тяжелых заболеваний за два года работы в сельве не наблюдалось. С каждой партией шли медики и в случае необходимости оказывали помощь на месте.

Когда группа выходила на заданную точку координат, в точно назначенное время производился взрыв. Сейсмографы принимали отраженные от различных слоев земли колебания звука, и таким образом по сейсмическим каргам определялось место возможного залегания нефтяного пласта.

- На этой скважине, - сказал Фернандо, - все подготовительные работы вместе с бурением заняли 65 дней. На шестьдесят пятый день дошли, по расчетам, до нефтяного слоя. Напряжение достигло предела. Открыли трубопровод, но вместо нефти пошла соленая вода. Такие случаи ошибок не исключены, но мы очень уж ждали своей победы... Заменили бур и пошли дальше в глубину. Через час проверили снова. И нефть забила фонтаном.

Отсюда, с командного пункта, было видно маленькое озерко нефти, натекшей из скважины, пока ставили заглушку. Казалось, ее блики можно было увидеть в глазах каждого рабочего и самого начальника участка, так взволнованны и радостны они все были.

Нефтяной бум обещал новую жизнь этим краям, всем и каждому, кто здесь трудился...

Мы закончили разговор, и я отправился искать Мануэля. Нашел его у вертолета. Рабочие заканчивали погрузку каких-то деталей, которые мы должны были свезти на базу «Петроперу» минутах в двадцати лета от этой скважины.

- Тебе придется эти дни жить с нами, - сказал Мануэль. - Самолета в Икитос сегодня не будет.

Три дня в лагере «Петроперу», расположившемся в небольшой деревушке Интуто, нет нужды описывать подробно. Единственное, что как-то отличает жизнь людей в этой деревушке от жизни в любой другой такой же, ну, скажем, где-нибудь на побережье океана, так это меню в столовой для пилотов. За три дня мне пришлось попробовать хвост крокодила, черепашье яйцо, съесть кусочек удава и обезьяны. Здесь, как и во всей сельве, ели все, что можно было добыть...

Мне кажется достойным внимания читателя только посещение индейского селения на так называемых кебрадах - тихих заводях Амазонки, которые образуются в периоды половодья, когда могучая река промывает себе в мягком грунте новые пути, а потом как бы забывает о них, оставляя огромные озера, рукава-каналы в девственном лесу...

- Эй, журналист из Москвы, - услышал я насмешливый голос Мануэля на следующее утро. - Все новости проспишь.

- Сейчас нефть никто не ищет, мой дорогой, сегодня воскресенье. А вот проехаться с Джони на моторке тебе, я думаю, не мешает.

Я быстро собрался, прихватил бутерброд из столовой с какой-то белой твердоватой рыбой (оказалось, это и был кусочек хвоста крокодила) и помчался к реке.

Джони оказался сухощавым, улыбчивым индейцем. Он ждал меня в резиновой лодке с мотором. На таком средстве передвижения мне еще не приходилось плавать. Я сел на нос, приготовил камеры, и мы двинулись. В течение двух минут все было прилично, спокойно, мы отошли от берега метров на двадцать, и тут же все переменилось. Мотор завыл, лодка рванулась, резиновый нос вместе со мной задрался, и мы понеслись со страшной скоростью по реке. Минут через десять началось для меня новое испытание - кебрады. Вода в кебрадах черная, гладкая, как зеркало. В ней полностью отражаются без искажения, сохраняя цвет, кусты и деревья. Отличить отражение от самой ветки было невозможно. Несколько раз мне казалось, что мы просто влетаем в чащу на полной скорости, я пригибался, приготовившись к удару, а Джони, заметив это, еще поддавал газу и хохотал, как безумный. Я смотрел на его веселое лицо и тоже не мог сдержать улыбки. Этот индеец был фанатиком скорости. Скорость доставляла ему удовольствие, приводила почти в религиозный экстаз. Лодку, однако, он вел мастерски, ловко увертываясь от настоящих кустов, низко нависавших ветвей деревьев и островков.

- Не спеши так, а то я не смогу ничего разглядеть и сфотографировать, - сказал я. Он сразу согласился. Сбавил скорость. Это произошло вовремя, поскольку из-за поворота вышла длинная лодка-каноэ. На ее носу сидела молодая индеанка, за ней маленькая девочка, на задней скамейке сидел и греб, плавно перенося весло то на один, то на другой борт, индеец со строгим лицом. Между ним и женщинами лежали горой грозди бананов.

- В лагерь повез продавать, - пояснил Джонн. Индеец, увидев, что я навожу на них фотоаппарат,

приосанился, выпрямил спину и сказал что-то своим женщинам. Те тоже подтянулись, напряглись... Я подождал, когда они подготовятся, и сделал снимок.

Еще минут через десять мы были уже у дома того индейца, что шел нам навстречу в каноэ. Родня его оказалась не очень приветливой, и я, не останавливаясь, прошел за Джони мимо их дома.

- Почему у них такие мрачные лица? И почему они не поздоровались в ответ? - спросил я у Джони.

- Понимаешь, они не любят, когда их фотографируют, а они без рубашек.

- Они что думают, что фотоаппарат унесет часть их души? - сказал я, поскольку сталкивался с таким поверьем среди индейцев в горах. Там некоторые старики считали, что, если на бумаге появляется изображение человека, значит, этого человека уносят с собой и могут сделать с ним что угодно. Поэтому фотографироваться не хотели.

- Нет, - сказал Джони. - Они не любят, когда их фотографируют без рубашек, потому что они цивилизованные люди, а их хотят представить как диких индейцев. Понимаешь?

Через несколько минут мы вышли по тропинке на небольшую полянку. Справа стоял домик, вернее, как везде в сельве, крыша на столбиках. В метре от земли к столбикам прилажен пол из досок и тонких стволов деревьев, в двух метрах от пола начиналась крыша из пахи, как говорят в наших деревнях, на два ската. На полу, свесив ноги, сидели индейцы: старик лет шестидесяти, сухая, с вытекшим глазом, старуха неопределенного возраста, молодая женщина лет тридцати и совсем юная, лет шестнадцати, индеанка в положении. Рядом с ними в пыли вместе с двумя собаками, индюком и поросятами возились малыши. Один из них - сын тридцатилетней; другой, чумазый, совсем маленький, - шестнадцатилетней. Я остановился, поздоровался со стариком, потом со всеми остальными. Они приветливо посмотрели на меня, а после того, как я угостил их сигаретами (закурили все взрослые), разговор пошел совсем непринужденный.

Старуха сказала, что местные крестьяне (индейцами они себя не считали) рады нефтяникам. Появилась возможность продавать больше продуктов, можно покупать одежду, всякие нужные вещи в лавке, в Интуто. Чтобы получать побольше, они как раз собирались расширить посадки кукурузы, завести еще цыплят и индюков. Старик рассказал, что двое его детей ходят теперь в школу (мальчику десять лет, девочке - двенадцать). Он спросил на всякий случай, не знаю ли я какого-нибудь доктора, который вылечил бы припадки у его сына... Женщины сидели во время разговора тихо, не вступая в него, а только одобрительно улыбались. Когда я спросил их о мужьях и отцах их детей, они сказали, что мужья на лесозаготовках, но что скоро будут здесь, поскольку один из, мужчин этой небольшой деревушки уже вернулся.

Я попросил старика познакомить меня с этим дровосеком. Старик с радостью согласился (видно, ему самому хотелось навестить соседа, но не было у него особой причины), и мы все вместе, с женщинами и детьми, двинулись по тропинке. Вскоре показалось из леса еще два дома, гораздо больше и выше дома старика, с очень высокой крышей. Из гамаков нам навстречу поднялись индейцы-мужчины, поздоровались не очень приветливо, но руки подали и сигареты закурили с удовольствием. Я заметил, что у них под крышей висели четыре гамака и одноствольное ружье. Джони перехватил мой взгляд и сказал: «Охотники».

Мы довольно быстро выкурили по сигарете, попрощались и пошли дальше, куда вел нас старик. Дом дровосека находился метрах в пятидесяти от нашей остановки. О приближении к нему известила музыка. Этот дом был также без стен. Крыша из пахи пониже и поменьше, зато настил пола выше от земли. Пришлось подниматься по лестнице - толстому бревну с вырубленными в нем ступенями. Хозяин оказался молодым парнем лет двадцати пяти. Он непринужденно, весело поздоровался со мной за руку. Показал молодую нерпу, которая спокойно ходила в его доме. Ручную нерпу, правда, он демонстрировал не столько мне, сколько девушкам-индеанкам, пришедшим к нему на звуки музыки. Девушки не заходили в дом, а толпились вокруг, смущенно хихикая. Видно, хозяин был завидным женихом. Я рассмотрел нерпу и только теперь подумал: «А откуда, собственно, здесь, в доме индейца, музыка? Ведь электричества в этой деревушке и быть не могло». Поискал глазами и увидел небольшой проигрыватель. Он работал от батареек. Хозяин, заметив, что я интересуюсь проигрывателем, великодушно разрешил мне его рассмотреть.

_ Вот это я заработал на лесозаготовках, - с гордостью сказал он.

- А что же ты делал? - спросил я, начиная догадываться о том, что дровосек скажет мне через три вопроса.

- Да, - ответил он, не понимая, что меня так интересует.

- Нет, конечно, не все, - ответил он, - вот мне дали еще пластинку.

Я невольно вспомнил Алитета и все описанные в романах отношения между скупщиками пушнины и звероловами нашего Севера до революции. Передо мной был самый настоящий, наивный, работящий Алитет, только из амазонской сельвы. За шесть месяцев работы он получил еду, одежду, этот проигрыватель на батарейках и одну пластинку и был счастлив...

Через два дня я рассказал об этом в Икитосе Лучо Яплаку. Тот засмеялся.

- Хорошо, что хоть это дали, а могли вообще прогнать. Но если тебя интересует, как платят нашим индейцам на лесозаготовках, то готовься: завтра же полетим на реку Напо, к границе с Эквадором, а потом в Санта-Клотильде...

- А почему именно на Напо и в Санта-Клотильде? - спросил я в надежде, что мы могли бы выбрать местечко и поближе. Летать по притокам Амазонки и кормить комаров мне поднадоело.

_ Потому что я должен лететь именно туда с проверкой

и в другое место мы можем пойти только на моем катере. Это займет неделю. А в Санта-Клотильде нас повезут на самолете, и за день мы обернемся. Понятно?

- Понятно, - сказал я в тон ему, - а кто же нас туда повезет? Не думаешь ли ты, что «Петроперу» снова даст самолет?

Нас повезут отцы-миссионеры! - весело сказал Лучо. - Только не проболтайся. Если будут спрашивать, кто ты, скажешь - мой помощник. И все.

- Но я же иностранец, и они меня сразу раскусят, - засомневался я.

- Не раскусят. Сами они все иностранцы. Понял?

Отцы-миссионеры были не очень рады просьбе Лучо, но портить с ним отношения не решились. Если он говорил, что нужно ехать проверять, кто и как рубит лес, значит, ему нужно, и отказ в помощи с транспортом был бы нетактичен. Обо мне никто не спросил. Раз уж самолет летит, то какая разница летят в нем двое или трое, все равно больше мест нет: самолет трехместный.

Сколько времени мы летели до границы с Эквадором, не знаю. Я безмятежно спал почти всю дорогу. Под крылом тянулась все та же зеленая масса, прорезанная если не рукавами самой Амазонки, то ее притоками: рекой Мосон, потом Курарай и наконец Напо. Я проснулся, когда мы летели вдоль реки шириной с Москву-реку. На удивление, заросли здесь были совсем не такими сплошными, появлялись даже большие песчаные плешины, тянувшиеся на километры. Я подумал, что если эти плешины не результат работы топора дровосека, то конкистадоры вполне могли проходить значительную часть пути на лошадях, переправляясь то на один, то на другой берег.

Самолет приземлился. Вдали показались штабеля бревен, какие-то постройки. Мы вышли на берег размяться. Лучо занялся своими делами: осматривал подготовленные для распилки деревья, выяснял у хозяина лесопилки перспективы производства, что-то записывал в блокнот. Оказалось, что перспективы неважные. Лес в округе повырубили, и теперь транспортировка бревен из глубинки обходилась дорого. Нужно было или переносить лесопилку на новое место, для чего необходимо было выправить в Икитосе разрешение, или договариваться о сплаве леса через границу. Я не вникал в хозяйственные проблемы. А когда хозяин освободился, попросил познакомить меня с рабочими. Тот не удивился просьбе и позвал всех, кто был в это время на лесопилке. Пришло человек шесть. Все поздоровались со мной и с Лучо за руку, но не пожимали ее, а как-то очень осторожно, чтобы не причинить никакого беспокойства, проводили раскрытой ладонью по моей ладони. В этом жесте было, наверное, что-то от первобытного показа, что в руке камня нет. Все рабочие и работницы лесопилки были местными индейцами...

- Долго мы провозились здесь, - сказал Лучо. - Нужно спешить.

И мы заторопились на гидроплан. Теперь остановка в Санта-Клотильде. Интересно, что пока я жил в Перу, почти ничего об этом городе в сельве не знал и не слышал, хотя не раз спрашивал себя, почему именно этот маленький городишко удостоился обозначения на наших картах западного полушария, ведь по населению, скажем, он не больше Интуто. И после посещения Санта-Клотильде я по-прежнему не нахожу объяснений. Разве только то, что я могу о нем теперь рассказать.

Санта-Клотильде, без сомнения, самый благоустроенный город в сельве Перу. Дорожки забетонированы. Школа-интернат каменная. Дети индейцев учатся, хорошо одеты. Их кормят в специальной столовой. Я ходил по этому небольшому городку и диву давался: как же хорошо можно устроить жизнь в самом центре сельвы! Я фотографировал все, что видел: огромные пальмы, украшавшие пейзаж веерами своих ветвей, решетки заборчиков, фонтан, подстриженные газоны, клумбы диковинных цветов.

- Ты знаешь, кто наводит в городе всю эту красоту?

Я был занят объективом фотоаппарата и не заметил, как подошел Лучо.

- Это, мой друг, церковь. Канадские священники устроили здесь такой рай в сельве. А теперь спроси меня, где все мужчины этого городка? И я отвечу тебе - на лесозаготовках. У пап этих детей не болит голова: ребенок учится - один раз по крайней мере его накормят... Все довольны.

- А платят, как там, в Интуто, один проигрыватель за полгода? - спросил я.

- Ну нет. Здесь платят по-божески. Впрочем, полетели, все равно нужно будет заглянуть в те места.

«Те места» оказались еще в двадцати минутах лёта. Мы сели на воду, слезли в присланную с берега лодчонку, на ней дошли до плотов.

- Ты пойди поговори с индейцами, а я пока подпишу тут кое-какие бумаги, - сказал Лучо.

Я подошел к пожилому индейцу. Он был, как мне показалось, занят меньше других. Разбирал какую-то снасть.

- Простите, давно вы здесь работаете? - спросил я его.

- Давно, сеньор, - ответил он спокойно, хотя, я думаю, ему не часто доводилось разговаривать с приезжими незнакомыми людьми.

- А как оплачивается ваша работа? Что вы за нее получаете?

- Оплачивается хорошо, сеньор. За разные сорта по 8, 16 и 20 солей за кубометр. Все зависит от сорта дерева, сеньор.

Рабочий назвал несколько сортов дерева, но я ничего не понял. Он пользовался местными названиями. Я записал их, а показать Лучо .смог только на следующий день в Икитосе. В самолете поговорить не удалось, поскольку мы везли больного индейца. У него начался приступ гепатита. Как полагали, инфекционного, и его срочно нужно было отправить в город. Летчик взял его четвертым, и мы летели почти в обнимку с этим больным. Он страдал ужасно, но терпел, не проронив ни слова, но и мы, конечно, разговаривать не могли.

- Лучо, - сказал я, когда наутро мы встретились в моем номере гостиницы для последнего разговора, - скажи, зачем ты возил меня на Рио-Напо? Кажется, я все это уже видел на Корьентес?

- Причин тому было много. Во-первых, сельва на Напо немного другая, если ты заметил. Там, где мы были, место повыше, воздух посуше, деревья пореже, меньше кустарника. Я хотел тебе показать, что сельва бывает разной и жить в ней можно так, как в Санта-Клотильде. Во-вторых, ты видел и лесопилку, и лесозаготовки. Лес - это наш постоянно действующий бум. Но как ты мог убедиться, он мало дает для развития района. Все уплывает из страны. Ты знаешь, сколько стоят те же сорта дерева из тех, что у тебя записаны, здесь, в Икитосе, сплавленные почти бесплатно по реке?

- Эти сорта дерева стоят те же 8, 16 солей, только не за кубометр, а за кубический дециметр. Считай разницу! Сколько же лет индейцам рубить сельву, чтобы что-то здесь изменилось? Ведь, несмотря на очевидный грабеж, Санта-Клотильде - самое приличное место. Там школа есть, лечат, даже подкармливают детей...

- Ты говоришь мне все это, чтобы объяснить, что с нефтью история может повториться?

- Она может повториться в третий раз. Ты же забыл про каучуковый бум, который тоже ничего не дал. Но должен тебе сказать, что я мечтаю о другом. Я хочу, чтобы вместе с нефтью в сельву пришли школы и больницы, культура...