31. ВИЛЬНО В ОНТАРИО

Вернувшись в лагерь, мы застаем Станислава с уже готовым ужином. Он отличился, и мы не жалеем похвал: поджаренная в масле fool hen так вкусна, что пальчики оближешь. Копченая грудинка с консервированной фасолью, бисквит, консервированные персики и крепкий чай дополняют пир. А как приятно потом растянуться на земле около костра, закурить хорошую папиросу: чувствуешь себя счастливым в этих лесах.

Целый день пути на лодке с навесным мотором не утомил нас. Спать не хочется. Радость, вспыхнувшая при виде первого лося, уже улеглась, зато меня волнуют многообещающие перспективы завтрашнего и последующих дней.

Два индейца, сидящие по другую сторону костра, то и дело подкидывают в него сухие ветки и молча курят свои трубки. Станислав тоже говорит мало. Он уже столько побродил по этому лесу, столько настрелял зверя, что наверняка мало думает о завтрашней охоте.

Вдруг он поднимает на меня глаза и произносит тихим голосом, как всегда на один тон более серьезным и торжественным, чем следует:

- Знаете... Когда я сижу вот так у костра и вокруг меня только леса и оз:ера, знаете, что приходит мне в голову? Наши кашубы (Кашубы - западнославянская народность; живут в Польской Народной Республике, по языку и культуре чрезвычайно близки к полякам. До 1918 г. подвергались усиленному, но безуспешному онемечиванию. - Прим. ред).

- Кашубы?

- Да, кашубы. Те самые, из Барри-Бея и Вильно - из канадского Вильно... Слыхали о них?

- Кое-что слыхал. Но мало.

- Я у них, как вам известно, прожил несколько лет в Оттер-Лейке и немного в Вильно... Понаслышался я там множества россказней о первых кашубах - о тех, кто почти сто лет назад прибыли в совершенно дикие и безлюдные дебри... Те дебри напоминали эти вот, и кашубам пришлось, пожалуй, не один месяц прожить в таких вот лагерях, как наш. Еще и по сей день леса там обширные, но это уже не то, что было тогда... Вам непременно следует увидеть Вильно!

- Потому что это самый старый польский приход в Канаде?

- Хотя бы... Но не только поэтому. Нигде в Канаде вы не встретите ничего подобного: клочок кашубской отчизны, целиком перенесенный из Тухольской пущи в эти леса. Люди там всегда говорят на том же диалекте, что и век назад, соблюдают те же обычаи... А какая набожность! Какая глубокая вера в бога! Какие там костелы!..

При одном упоминании о такой религиозности глаза Станислава загораются. Но быстро гаснут - в них отражается беспо« койство, когда он поворачивает ко мне лицо.

- Я должен вам кое-что рассказать... - говорит он озабоченно. - Я в разладе с собой, грызет меня совесть...

- Я слушаю... Пожалуйста! - поощряю его, удивленный, и, поднимаясь с места, на котором лежал, сажусь на корточки.

- Если вы помните, мы как-то беседовали в Валь-де-Буа о моей прежней жизни?

- Разумеется, помню.

- Вы спрашивали, не постигло ли меня когда-то разочарование в любви... а я ответил, что нет?

- Да, конечно.

- Я не сказал тогда всей правды, стыдился, видите ли. Все было иначе. Меня постигла неприятность. Теперь мне стыдно, что я скрыл от вас правду...

Видя, какое значение Станислав придает этому делу, я стараюсь обратить все в шутку, заверяю его, что это не важно, что STO его сугубо личное дело.

- Личное, понятно, что личное, однако...

Станислава это мучает. Он чувствует себя обязанным все объяснить, расположен к откровенности.

- Вам спать не хочется? - спрашивает он.

- Пока нет.

- Это хорошо. Я расскажу все...

В это «все» вмещаются не только его собственные, пожалуй незначительные, хоть и мучительные, переживания, но прежде всего история необыкновенной общины стойких кашубов.

Они прибыли в Канаду около 1860 года, изгнанные с кашубской земли. Преследуемые прусскими властями за свой язык и религию, они отстояли эти две святыни, предпочтя изгнание и скитания.

Особенно далеко проникла в леса группа из нескольких десятков семей, искавшая такого укромного места, которое больше всего напоминало бы им родной край. Были эти кашубы бедны, упорны и благочестивы. То, что они искали, нашли в Онтарио, в ста шестидесяти километрах к западу от города Оттавы и в ста километрах за станцией Ренфру.

У них не было ни лошадей, ни повозок; на собственных плечах несли они свой скарб и малых детей. Пять дней продирались кашубы по страшному бездорожью, пока не достигли цели.

Их встретили каменистые взгорья, густые леса и озера, полные рыбы, - местность, удивительно похожая на родину кашубов, только дикая, безлюдная и, увы! с такой же плохой землей, как в Тухольской пуще. Несмотря на это, одолеваемые тоской по родной стороне, они остались именно тут. Всюду был лес, огромный и пугающий; он скрыл от кашубов небо и остальной мир. Брошенные на произвол слепой судьбы, окруженные чужой природой и чужими людьми, не зная языка этой страны, они все же ни на миг не утратили присутствия духа. У них были жилистые руки, тяжелые топоры и лопаты, и они обладали непоколебимой верой, отвагой и упорством.

Это было поколение Якуба Морлоха, который сломанную левую руку, грозившую гангреной, сам себе отрубил топором и остался жив. Судьба была сурова к кашубам. Им пришлось испытать все трудности, какие только выпадают на долю пионера в этом диком краю, - и они все преодолели. Упорным трудолюбием в конце концов добились своего. Построили хаты, раскорчевали лес вокруг, на непокорной земле вырастили жито. Теперь у них было что есть.

И хотя рядом постоянно темнели канадские дебри, они уже были не так страшны: они давали обильную пищу. Лес кишел оленями, лосями и медведями, озера - форелями и щуками. Осенью склоны чернели от обилия сладких и крупных ягод. Голод уже не грозил кашубам.

Идеально чистый живительный воздух предотвращал болезни, в этом прямо-таки чудесном климате здоровье всех стало цветущим.

За десять лет поселенцы крепко осели на этой земле и набрались сил. Тогда они построили себе костел - первый польский костел в Канаде - и пригласили ксендза. Когда позже неподалеку открылась почта, местность эту по просьбе ксендза назвали Вильно; ксендз Людвиг Дембский был уроженцем Вильно. Таково объяснение парадокса, что почтенные кашубы живут в канадском Вильно, а не в каком-нибудь Пуцке или Вейхерово.

Небывалое трудолюбие и чистота нравов быстро привели кашубов к благосостоянию. Они поразительно, неправдоподобно плодовиты. Многие семьи - пожалуй, половина этой общины - насчитывают больше десяти детей, а семьи с двадцатью детьми - отнюдь не редкость. Возможно, это отражение могущественного влияния церкви: то же происходит у французов в Квебеке. Как и там, первая горстка людей с небольшим добавлением извне невероятно размножилась: ныне в этой местности проживает более четырех тысяч человек кашубского происхождения.

Но что самое интересное - дети кашубов не бегут в города, не рассеиваются по свету, как дети из других канадских поселений. Верные земле, они остаются на месте, корчуют лес под новые усадьбы и даже покупают соседние фермы ирландцев, лишь бы только быть вместе со своими. В непосредственном соседстве с Вильно возникает второй приход в Барри-Бее и третий - в Раунд-Лейке. Если же кто-то по каким-либо причинам покидает кашубскую общину, он неизбежно возвращается к ней: даже солдаты, повидавшие большой мир не на одном фронте во время войны, снова вернулись в родной приход.

Это тихий островок необоримого землячества в чужом море. Старый язык здесь не угас, и хотя дети часто уже не владеют им, они охотно прислушиваются к говору родителей и понимают его. Когда в дом приходят гости, когда кашубы встречаются на лесных тропах - под канадскими пихтами неизменно раздаются приветственные слова: «Hex бендзе похвалены Езус Христус» и ответ: «На веки веков, аминь!». Уходящему всегда желают, чтобы шел с богом. На пасху молодежь все еще шалит, поливая друг друга водой, в сочельник люди высказывают друг другу добрые пожелания, а на шумных свадьбах верховодят многочисленные шаферы.

В этой общине крестьян и лесорубов не было и нет людей с высшим образованием, кроме ксендзов. Больше того: никто отсюда не стремится в город, чтобы получить образование, и никого не поощряют к этому. Все верят, что в городе - обители зла, греха и распущенности - легко сойти с пути добродетели. Из Вильно или из Барри-Бея не вышел ни один врач, юрист или инженер; зато оттуда вышло много ксендзов и монахинь. Многие из них вернулись. Ксендз из Барри-Бея, искусный охотник, родился здесь как кашуб и вернулся сюда как пастырь кашубов.

Нигде, даже в самых отдаленных и глухих французских селениях Квебека, священники не обладают такой властью и таким влиянием, как здесь. Их авторитет неограничен, непререкаем. Станислав, который все-таки немного узнал жизнь и людей, понимает, что священники, так бдительно оберегающие своих прихожан от влияния грешного мира, одновременно заключают их в стеклянный колпак, подальше от всяких соблазнов прогресса.

Но Станислав не скрывает своего удовлетворения таким положением вещей. Он рад, что так получилось, что все там делается во имя божье, к его вящей славе и с его благословения...

- А ваши собственные переживания, Станислав? - напоминаю я. - Неприятность, которую вы испытали...

Станислав явился к кашубам в Оттер-Лейке еще перед первой мировой войной, и, хотя сначала его приняли недоброжелательно, с течением времени своей пылкой набожностью он снискал их признание и дружбу. Ему было хорошо среди богобоязненных поселенцев, всех этих Лорбецких, Бурхатов, Этманских, Щипёров. Он много работал на них и носил им из леса дичь.

Но в Оттер-Лейке не было прихода, была только миссия. Поэтому, чтобы быть ближе к костелу, Станислав перебрался в Вильно. Там батрачил у одного из хозяев.

Был тогда Станислав молодым и, хоть жил смиренно и богобоязненно, не чуждался людей и дозволенных развлечений. Соседи охотно приглашали его в свои дома, и всюду, где он бывал, видел семейное счастье. Люди спрашивали его, когда же он сам обзаведется семьей?

У его хозяина работала Агнешка, дальняя родственница хозяйки, сирота, девушка здоровая, сильная, статная и очень набожная, но бедная. Она как-то не привлекала до тех пор внимания парней, имевших серьезные намерения. Агиешка очень понравилась Станиславу, да и он не был ей безразличен. Поэтому Станислав решил приобрести участок леса поблизости, основать свое хозяйство и жениться на Агнешке. Она охотно согласилась.

Но в это время в приход приехал в гости молодой священник из Ренфру, ирландец. Среди его прихожан было несколько поляков, поэтому он умел немного говорить по-польски. Волосы цвета воронова крыла и черные, полные огня глаза подчеркивали особую красоту священника, слывшего к тому же одним из лучших проповедников.

Прежняя его экономка вышла замуж, теперь ему была нужна новая, поэтому он и приехал к приятелям кашубам. Приход и хозяева единодушно порешили, что на эту почетную должность пойдет Агнешка. Девушка сразу же согласилась. Только Станислав опечалился, но ирландский священник утешил его тем, что берет ее ненадолго - на несколько месяцев или даже недель.

Назначенное время прошло, но Агнешка не вернулась. Станислав тревожился, тосковал. Наконец он поехал в Ренфру. Когда Агнешка увидела его, она на мгновение покраснела и онемела, но встретила его очень мило и радушно. Объяснила, что не могла до сих пор вернуться, так как еще не нашли ей замену, но теперь уже ждать недолго. Жизнь в доме приходского священника пошла ей на пользу: она раздобрела и стала еще красивее.

Агнешка пригласила Станислава в костел. Ирландский священник произнес выспреннюю проповедь и взволновал всех благородными словами. На амвоне он выглядел прекрасно: его огневые глаза горели вдохновением. Агнешка впилась в него взглядом, словно в икону. И не она одна - все.

Станислав вернулся4в Вильно и стал ждать. Снова прошло несколько недель - девушка не подавала признаков жизгни. Постепенно Станислав примирился с судьбой: так, видно, ему на роду написано. Со смирением приучал себя к мысли, что Агнешка уже не вернется к нему. Он не чувствовал зависти: очевидно, девушка служила более достойному делу; очевидно, там она была ближе к истокам света и вечной истины, чем рядом с ним, недостойным.

Но однажды в нем вспыхнул бунт. Два подвыпивших подростка (и такие ужасные вещи случались иногда в Вильно) избрали его предметом своего злословия, начали подтрунивать над ним, поддразнивать его, роняя какие-то дурацкие недомолвки вг адрес Агнешки. Это задело его. Станислав решил съездить еще раз в Ренфру.

Девушка встретила его не так доброжелательно, как в первый раз. Станислав заметил, что она слегка нахмурила брови; такого прежде не бывало. Она избегала его взгляда. Смотрела все время вдаль, и Станислав не узнавал ее лица: была в нем какая-то новая, чуждая сила и какая-то странная неопределенность. Он даже испугался. Понял все еще до того как она открыла рот.

Агнешка сказала ему, что решила отказаться от земных радостей и не выходить замуж ни за него, ни за кого-либо другого. Многие девушки из Вильно последовали духовному призванию, и она тоже думает посвятить себя возвышенным целям. Перед таким решением Станислав склонил голову и, запечатлев поцелуй на ее ясном лбу, простился в мире и дружбе.

- В Вильно, - закончил он свой рассказ, - я долго не задержался: как-то неловко было. Покинул счастливых кашубов, ибо можно славить бога и где-нибудь еще, и нашел свою поляну около Валь-де-Буа. О женщинах перестал думать.

- А Агнешка?

- Сдержала слово и не вышли згамуж. Только...

Глаза Станислава едва заметно заморгали. Мне показалось при свете костра, что я прочел в них какое-то отражение тревоги, печали и стыда.

- Что «только»?

- Только она, - тихим, угасшим голосом ответил траппер, - не ушла в монастырь. Осталась навсегда в Ренфру, в доме священника...

Индейцы давно уже улеглись в своей палатке. Время отдыхать. Ночь наступила холодная, дрожь пробирает до костей. Прежде чем лечь, Станислав наваливает в костер топливо.

- Чтобы отогнать холод и горести, - грустно улыбается он.