Глава четырнадцатая

Мы присутствуем при рождении азиатского гриппа и смерти ребенка

Лонг-Кемюат, где мы пережили столько счастливых минут, был только одним из этапов нашего продвижения в глубь Борнео. Оставив там в очередной раз часть багажа, мы решили отправиться в Лонг-Лаат. Если верить самим даякам, то это был район, где древние обычаи и культ отрезанных голов сохранились лучше всего.

Тогда-то мы и столкнулись с противником, которого еще не встречали на своем пути, - с гриппом, разумеется азиатским. Пораженные, мы стали очевидцами первых проявлений в центре Борнео знаменитой болезни, впоследствии обошедшей весь мир.

Даяки еще меньше нас понимали, что происходит, так как до тех пор они не подозревали о существовании насморка или гриппа. А тут вдруг они начали чихать, лить слезы, хлюпать носом, словно несчастные парижане в середине зимы. Испуганные, они тотчас бежали к нам, считая себя жертвами злого рока или какого-нибудь демона, забравшегося в них, потому что они заснули с открытым ртом!

Вначале я был немного сбит с толку. Покрасневшие глаза и распухшие носы ясно указывали на насморк, но это было что-то слишком просто. Скорее тут аллергия на какое-нибудь растение, нечто вроде сенной лихорадки, говорил я себе. И я принялся раздавать таблетки Фенергана, в результате чего значительная часть населения погрузилась в глубокий, продолжительный сон. Только спустя несколько дней я подумал о гриппе, о нашем добром старом гриппе (тогда я еще не знал, что они скоро переадресуют его нам).

Пришла очередь пустить в ход аспирин и капли, но это вовсе не означает, что моя работа стала легче. Совсем не просто заставить людей, которые не привыкли к этому, проглотить таблетку или позволить закапать себе в нос капли. Они давятся, кашляют, выплевывают наполовину растворившуюся таблетку на землю, подбирают ее вместе с пылью и начинают все снова с видом мучеников.

Насекомоядный ящер, покрытый роговыми щитками

Эпидемия длилась месяц, и в течение целого месяца нам пришлось сидеть в Лонг-Кемюате, так как мы не могли набрать гребцов, заболевавших один за другим. Но всему приходит конец, даже гриппу, и, приложив немало усилий, нам удалось собрать нужных двадцать четыре человека и отплыть в трех не очень больших пирогах.

Проплыв два дня по Бахау, мы покинули его и направились по одному из его притоков - Ниаму, что означает быстрый, который представлял собой широкий поток, бурливший среди огромных скалистых глыб. Мы никогда не поверили бы, что пирога может проникнуть в этот лабиринт, и, однако, наши лодки подымались по Ниаму в течение целого дня - правда, не столько по воде, сколько волоком по камням или на спинах людей. Затем после ночного отдыха мы покинули реку и углубились в лес.

С наступлением ночи мы снова подошли к Ниаму - очень широкому в этом месте; через реку был переброшен висячий мост из длинных стволов бамбука, соединенных сетью из ротанговых лиан. Пройдя по этому хрупкому, качающемуся сооружению на высоте двадцати метров над водой и стараясь при этом не провалиться в одну из многочисленных дыр, которые строители просто не сочли нужным заделать, мы вступили в Лонг-Лаат.

Это была деревня, подобная множеству других, с четырьмя или пятью длинными общинными домами на высоких сваях, с амбарами для риса, запаршивевшими собаками и косматыми свиньями, рывшимися в черной грязи у подножий жилищ. Но в отличие от других даякских деревень она производила довольно неприглядное впечатление.

Мы пробыли в этой деревне около трех месяцев; большая часть нашего времени прошла в уходе за больными.

Следует признать, однако, что эти будничные занятия отнюдь не казались однообразными благодаря случавшимся каждый день веселым или трагическим происшествиям.

Так, мы начали с того, что посыпали ДДТ всех жителей деревни; мы надолго запомнили этот сеанс, вызвавший общее безумное веселье, которое прекратилось, только когда у нас иссякли запасы инсектицидов.

Однажды один из мужчин пришел звать меня к своему двухнедельному мальчику, заболевшему три дня назад. Осмотрев младенца, лежавшего на земле в куче грязного тряпья, я увидел, что у него дифтерит - настолько запущенный, что ребенок едва дышал. Хотя малыш был явно обречен, я решил, уступая настояниям отца, попробовать ввести мальчику сыворотку, но прежде предупредил родителей, что надежды мало, и попросил не винить меня, если ребенок умрет.

Не успел я вернуться к себе, как за мной пришел какой-то мальчик.

- Малыш умер, отец срочно зовет тебя.

Я отправился туда, с беспокойством думая о том, какой прием меня ожидал, но отец встретил меня очень приветливо и поблагодарил за то, что я сделал.

- Я хорошо знаю, что это не твоя вина, - сказал он мне. - Твои уколы хороши, это знают все, но они не могут ничего сделать, если такова судьба.

По традиции он уже выставил несколько кувшинов с рисовой водкой для тех, кто приходил разделить его скорбь. Жители деревни сбегались со всех сторон: хижина была забита мужчинами, женщинами и детьми, передававшими трупик из рук в руки. Каждый сильно прижимал его к себе, испуская отчаянные вопли, затем уступал на минуту соседу, которому также хотелось постонать, брал опять и вопил с новой силой, а затем передавал дальше по кругу.

Насекомоядный ящер, покрытый роговыми щитками

Те, кто выразили таким способом свою скорбь, шли к кувшинам, пили и оживленно болтали о том о сем, как будто и не было траура. Время от времени один из пьющих удалялся:

- Извините меня, я пойду плакать.

И снова присоединял свой голос к концерту вздохов. При виде детей и матерей, подносивших своих младенцев поцеловать трупик, я не смог не воспротивиться:

- Уведите хотя бы детей, они же все заразятся!

Но на меня посмотрели с недоверием, и никто не двинулся с места: эти славные люди не могли себе представить, что болезнь может постигнуть человека не по воле злых духов, а как-нибудь иначе.

В другой раз к нам пришла мать, у которой неожиданно пропало молоко; не имея возможности кормить своего младенца, она обратилась за помощью к нам. Мы отдали ей последнюю банку сгущенного молока, а, когда оно кончилось, я, потеряв всякую надежду посоветовал ей попробовать сырые яичные желтки., Не знаю, последовала ли она моему совету, - во всяком случае, ребенок умирал несколько недель, и не было ничего ужаснее медленной агонии этого маленького скелета, у которого до последней минуты сохранилось достаточно сил - он все время шевелил своими, тонкими, как паучьи лапки, ручками и ножками и отчаянно вопил от голода.