В поисках счастья

...Двое стояли со смиренной покорностью, вперив взгляд в землю и скрестив на груди руки. Сухой чиновник полиции деревянным голосом сказал им: "Аста маньяна" - "До завтра". "Завтра" тянулось мучительно долго. До вечера следующего дня чиновник промурыжил их в тесной приемной и, в который раз проверив потрепанные удостоверения личности с отпечатками пальцев, нехотя выдал им разрешение на посещение "русо барко" - "русского судна".

Они поднялись на палубу теплохода "Арагви". Вокруг них собрались наши моряки, тепло здоровались с ними.

Голубоглазый морячок величал старшего дедушкой, остальные обращались к нему уважительно, по имени и отчеству - Николай Иванович. А он за полвека житья на чужбине привык, что знакомые называли его Колеи или Николаем, а все другие не иначе как "зеленый", презрительным прозвищем, приставшим к иммигрантам.

Николай Иванович откинул со лба жидкие седые волосы, и мы увидели его изможденное, бесконечно усталое лицо с угасшими глазами, полными слез. Темными заскорузлыми руками он прижал голубоглазого парнишку к груди и, нежно погладив по курчавым волосам, чуть шевеля губами, промолвил: "Такой соколенок мог быть моим внуком". Он вынул платок и отвернулся.

- Ну, будя, Коля, будя, - успокаивал его Марко Нестерович, с которым Николай Иванович пришел к нам в гости.

- Господи, сколько лет уже прошло, - тяжело вздохнул Николай Иванович.

Наверное, есть в людях нечто, что не подвластно ни годам, ни страданиям, ни трудностям. За столом перед нами сидели два совершенно разных старых человека. Николаю Ивановичу Чижевичу исполнилось семьдесят лет, а Марко Нестеровичу Берченко перевалило за шестьдесят. Старший был родом из-под Бреста, второй - с Киевщины. В двадцатые годы они в погоне за призрачным богатством распрощались с Родиной. Ровно полвека минуло с того дня, когда любимец всей округи рослый Колька, косая сажень в плечах, забил досками окна своей избы и, погрузив на скрипучую телегу громадный деревянный сундук, двинулся в Гданьск. Там он сел на старый пароход и отправился за океан в погоне за счастьем. Где-то на другом пароходе плыл и Марко. Но в отличие от Кольки тот полтора месяца нелегкого морского перехода не ютился на палубе, а жил вместе с дядей в отдельной каюте, с комфортом.

Оба встретились позже, спустя пять лет, в аргентинском порту Баия-Бланка. К тому времени дядя отдал богу душу, и Марко пришлось самому зарабатывать на хлеб насущный. С утра до ночи они вместе грузили океанские пароходы. И не сказать чтобы подружились соотечественники, а просто сошлись. На чужбине каждый человек смотрит волком на другого, а тут в голодную годину Марко угостил Николая куском сахара.

- Тогда мы ели что попало: горькое, соленое, а порой ложились спать на пустой желудок, - вспоминает Николай Иванович.

Долгими бессонными ночами он лежал неподвижно на узкой железной кровати и все вспоминал, как в последний раз хлебнул пригоршню холодной бугской воды, по которой ударил малиновый луч солнца. В его памяти до мельчайших деталей всплывали откуда-то из глубин давно, казалось бы, ушедшие картины. До сих пор он не может забыть тревожный голос чижа на карнизе дома и печальный запах родного осеннего леса, запах разлуки. Еще почему-то не выходило из головы: шумная детская сутолока на обледенелых горках, катание на санях, узорчатые от мороза окна и белые шапки сугробов за палисадником, у амбара. Тяжелым камнем все это осело на самом дне души, но никуда не денешься: что было, то ушло.

- Вы представляете наше состояние, - после молчания с трудом проговорил Николай Иванович, - когда однажды в Баия-Бланке все запорошило снегом. Кругом белым-бело. В то утро мы с Марко играли в снежки и резвились как дети. А к полудню снег растаял. Будто это был сон, наваждение. Вы не поверите: увидев снова серую землю, мы заплакали. Видно, кровь заговорила.

Они переменили веру, друзей, убеждения и, как сказал поначалу Марко Нестерович, "не вешали носа". "Я чувствовал себя хорошо, если не считать ломоты в костях", - говорил он. Они не роптали на судьбу, потому что когда их силы иссякли и они не выдержали сумасшедшего темпа работы докеров, то довольно быстро подыскали себе новое место. Марко Нестерович устроился рассыльным в небольшой конторе, а Николай Иванович Чижевич - сторожем в английской нефтегавани. По тридцати лет верой и правдой отработали на заморского "дядю". Слава богу, дослужились до пенсии.

Какое-то время Чижевич и Берченко сидели молча. Вдруг лицо Марко Нестеровича покрылось красными пятнами, и он, дергаясь всем телом, надрывно закашлял. Судовая амбулатория находилась рядом. Я положил его на койку. У него оказался порок сердца с явными признаками декомпенсации. Приняв лекарство, он стал дышать ровнее и, подняв опухшее, с посиневшими губами лицо, сказал:

- Сгубил я свое сердце, когда на побегушках работал рассыльным. На прошлой неделе выписался из госпиталя, где провалялся три месяца. Толку никакого. Сердце и сведет меня в могилу...

Два старых человека. Крепкими и здоровыми они покинули свою Родину в поисках лучшей жизни, но так и не увидели простого человеческого счастья, ласки любимой женщины, ни шумного веселья родных детей, ни уютного домашнего очага. Ничего. На старости лет они остались без Родины, без семьи. Остались два одиноких больных бобыля.