Ома

Ома

Начало свое река Ома берет, как и соседняя с ней река Вижас, из озер и болот, затерявшихся в гуще мезенских лесов, и течет прямо на север, впадая в Чешскую губу. От истоков ее рукой подать до правых притоков Пёзы, западного притока Мезени, а от устья мореходы на карбасах вдоль побережья, а то и прямиком через Чешскую губу за несколько суток добирались до северной оконечности Канина.

Летом посуху от Пёзы до истоков Омы нечего и думать добраться: места там гиблые, топкие, а зимой пролегала вдоль извилистой Пёзы, срезая ее изгибы, прямая нартяная дорога, кончавшаяся в старинном русском старожильческом селе - Усть-Цильме. По этой дороге поток поморов шел на Печору, и отсюда сворачивал он на север по Оме и Вижасу к Чешской губе. Был и водный путь. Из Мезени и Зимнего берега рекой и далее морем вдоль побережья достигали устья Омы.

Привлекали эти места промышленников тем, что в изобилии водились здесь песец, горностай и лисица, осенью и в первой половине зимы густо шла навага, а весной небо застилало от прилетавших сюда вить гнезда гусей и уток.

Русские сначала по Оме и Вижасу держали промысловые избушки, а потом стали обживаться основательно - строить дома. Так возникли на этих реках выселки, вытянувшиеся от устья вверх по течению. Назывались они нередко по фамилиям первооснователей, когда-то здесь поселившихся. В самом нижнем выселке по Оме, отстоявшем в тридцати пяти километрах от устья реки,- Сахареве поселились Сахаревы, далее в Чупове - Чуповы, в Кокинском, на месте которого вырос современный поселок Ома - центр сельсовета и колхоза "Россия",- Кокины, в Савинском - Марковы, в самом отдаленном Тарасовском, отстоящем от устья на сто тридцать километров,- Сюмкины.

Первопоселенцы вначале занимались в основном промыслами. На песца и другую пушнину ладили кулемы - ловушки, представляющие собой загородку в виде полукружья из вертикально вбитых в землю деревянных кольев. Перед входами устраивался давок из двух брусьев с приманкой - камбалой, навагой или другой рыбой, прилаженной на насторожке - тонкой палочке, которой подпирался верхний из брусьев. Когда привлеченный аппетитным видом приманки беспечный песец просовывал морду за лакомством, он сбивал насторожку. Верхний брус, на котором для тяжести был укреплен гнет - обычно внушительных размеров камень,- падал и придавливал своей тяжестью зверя.

Навагу добывали, как и повсюду на Мезенском Севере, удами в прорубях или рюжами.

За линными, или по-местному "ленными", гусями выезжали целые артели на лодках. На озерах растягивали невода, а иногда связывали их по нескольку штук, окружали самую большую стаю, подгоняли ее к берегу, а здесь уж били чем попало: палками, веслами или даже просто науськивали собак.

Пообжившись, первопоселенцы обратили внимание на богатые заливные луга в долинах местных рек. Да и средства появились: в Мезени за пушнину да рыбу хорошие деньги можно было выручить. Стали обзаводиться скотиной, поначалу коровами, а потом овец и лошадей держать. Как свидетельствует известный исследователь Канина конца 20-х годов М. Б. Едемский, в его время многие русские семьи, жившие по Оме, имели десять голов крупного рогатого скота, по двадцать-тридцать и более овец и по три-четыре лошади.

Что и говорить - приспособились. Кое-кто даже делал попытки сеять жито. В иные годы жита хватало до самой весны.

А вот огородные культуры так и не привились. Редкий из поселенцев разводил в небольшом количестве картофель, сажал репу и редьку. Дело казалось ненадежным и хлопотным, да и многие относились к этим продуктам скептически. Бытовало мнение, что они, в особенности картофель, нечистые и поэтому для пищи непригодны.

С началом зимы в омские и вижасские леса подкочевывали со своими стадами канинские ненцы.

"Второй рукав стад (первый двигался на запад, в леса Зимнего берега.- Авт.),- пишет Л. Н. Гейденрейх,- идет почти исключительно с правобережного Канина, в том числе большинство крупных оленеводов на зиму со своими стадами уходят в районы Вижаса, Омы и Снопы. Выйдя "на Русь", самоеды устраивают все свои хозяйственные дела, продают свою оленеводческую и промысловую продукцию и закупают для себя необходимые продукты и предметы потребления".

С подходом ненцев к омским и вижасским деревням сразу же начинался бойкий обмен. Русские запасались оленьим мясом, шкурами, готовыми малицами и меховой обувью, приобретали и живых оленей, которых тут же отдавали ненцам за определенную плату на выпас.

Ненцы нуждались в муке, чае, сахаре, охотно брали цветное сукно, бисер, железные заготовки для ножей, топоры, медные украшения для мужских поясов, женских накосников, наконечники для хореев, которые изготовляли местные кустари-умельцы. Особым спросом пользовались женские пояса, которые специально для этой цели плели из цветной пряжи русские женщины.

В омских и вижасских лесах ненцы вырубали полозья для нарт, чумовые шесты, хореи.

Здесь охотились они на пушного зверя, в том числе и на волка, устраивая загоны.

Но дадим лучше слово Л. Н. Гейденрейху. Ведь именно на Канине он начинал свою деятельность как заготовитель и знаток пушнины и пушных зверей и, конечно, не мог пройти мимо такого самобытного явления, как охота путем загона.

Вот что он пишет:

"Загонный промысел является коллективным способом охоты.

Несколько чумов, соединяясь в одну артель,- иногда артель насчитывает 50-60 человек, каждый со своей упряжкой оленей,- окружают пространство тундры в 20-30 км в диаметре и постепенно суживают взятое в загон место, делая концентрические круги до тех пор, пока звери, отрезанные кольцом саней, не окажутся в тесном кругу, где и убиваются. Загон - оригинальнейший промысел - интересное зрелище для наблюдателя. В загоне принимают участие старики, женщины и дети, так как результаты промысла делятся на паи. Каждая выставленная чумом запряжка получает свой пай. Поэтому хозяйства, принимающие участие в промысле, стараются выставить как можно больше саней, чтобы получить большее число паев. Нередко, в момент наиболее тесного окружения зверя, последний, в особенности волк, бросается прямо на загонщиков, обычно на старух и детей, прорывает цепь и уходит. Осенние загоны, имея количественно хорошие результаты, дают по ценности низкий осенний товар. Зимние загоны устраиваются канинскими самоедами в районах Омы и Вижаса..."

С приближением весны оленеводы со своими стадами начинали обратный путь на Север.

Но находились среди ненцев и такие (обычно одиночки, но бывало, что и целые семьи), кто по причине потери оленей, во множестве гибнувших от свирепствовавших тогда эпидемий, или каким-либо иным мотивам не хотел возвращаться в тундру. Такой человек или семья ставили чум вблизи русского выселка и нанимались в работники к какому-нибудь зажиточному хозяину. Со временем обзаводились они собственным домом, женились на русских девушках и полностью переходили на оседлый быт, которым жили русские старожилы. Через поколение - два забывался родной язык, и только угадывавшаяся в облике чуть приметная монголоидность напоминала о том, что в крови этого русского старожила есть ненецкая примесь. Местным девушкам небольшая доля монголоидности придавала особое очарование. Недаром слухи о вижасских и омских красавицах перешагнули пределы Мезенского края, и сватать их ездили не только с самой Мезени, но и с Зимнего берега, из богатых русских селений Койды и Долгощелья, а случалось - и из далеких печорских сел Усть-Цильмы и Ижмы.

А в начале нашего столетия появились в местных лесах ижемские оленеводы, как называли тогда живших на Печоре коми.

Уже во второй половине шестнадцатого века отдельные семьи коми - выходцы с Усть-Сысольска, с Удора, Вычегды и других мест - стали селиться на нижней Печоре. Сначала была основана Ижемская слободка, получившая свое название по одноименной реке, а потом вблизи нее стали возникать многочисленные выселки: Мохча, Сизябск, Гам, Бакур и другие. Быстро разрастаясь, становились они все многолюднее, превращались в крупные торговые села.

По первости занимались ижемцы охотой и рыболовством, разводили в небольшом количестве домашний скот, но начиная с восемнадцатого века обратили свой взор на оленеводство. Стали обзаводиться оленями, которых вначале выпасали пастухи-ненцы, а потом и сами ижемцы.

Быстро множились стада ижемцев. Заимствовав оленеводство у ненцев, они внесли в него много рациональных приемов : организовали круглосуточное окарауливание стад, выбрали новые маршруты движения, да и путь на север, к морю, начинали позже, чем ненцы: не по снегу, а по сохранившейся под ним прошлогодней траве. Поэтому и были ижемские олени хорошо упитаны, приходили к побережью с обильной сальной прослойкой под кожей. И хотя настигали их в пути оводы, хозяин мог быть спокоен: в сальной прослойке личинки не выводились.

А сохранность оленьей шкуры была для ижемских оленеводов делом первостатейным. В Ижме, Мохче и других крупных селах открыли они небольшие заводики и пускали оленьи шкуры на замшевую переработку, за счет чего имели немалые доходы.

В общем поставили оленеводство на коммерческую ногу.

Уже с середины девятнадцатого века ижемцы стали самыми крупными оленеводами на Европейском Севере. По данным, относящимся к 1844 году, 330 ижемским семьям принадлежало 136-148 тысяч оленей, выпасавшихся в Большеземельской тундре, в то время как 1 806 ненцев-оленеводов той же тундры владели только 30 тысячами, а более 1 400 бедняков вовсе не имели оленей или всего по нескольку штук и потому нанимались в работники к владельцам крупных стад.

К этому времени основные оленьи пастбища к востоку от Печоры перешли в руки коми. Но рост стад происходил столь интенсивно, что и их оказалось недостаточно. В поисках новых пастбищ оленеводы-коми со своими стадами перевалили через Уральский хребет и проникли в бассейн Оби. В конце прошлого столетия группа семей ижемцев вместе с пастухами- ненцами совершила со стадами своих оленей беспримерный переход по льду Кандалакшской губы и оказалась на Кольском полуострове.

Неосвоенными для оленеводов-коми оставались только пастбища Канинской тундры.

Скрипа нарт Василий Александрович не услышал, но, как в дверь застучали, пришлось подниматься. Верно, пробудился он давно, да и вставал уже дважды квасу выпить. Но все равно голова была несвежая, а во рту кисло, точно отведал щуки прошлогоднего посола.

Вчера принимал Василий Александрович приятного гостя. Сам Канев Кирилл Арафанович пожаловал. С вижасских лесов приехал на Мезень собственными нартами. Спешил, и, верно, дело было у него немаловажное.

В прошлом году в отсутствие Кирилла Арафановича мезенский становой пристав с двумя урядниками, десятским и выборными от канинских самоедов по их же, канинских самоедов, жалобе нагрянул в вижасские леса и обнаружил там стойбище в двенадцать чумов ижемских оленеводов и оленей несчетное количество, не меньше чем несколько тысяч. Приехав в стойбище, приказал становой ижемцам уходить из тех мест, а иначе грозил силу применить. Пришлось им сниматься из вижасских лесов, из Канинской тундры, на восток за реки Грибежную и Пёшу.

Принадлежали те олени Кириллу Арафановичу с братьями, и от неразумных действий станового большие были в стаде потери, матки остались недокормлены и плохо телились весной.

Просил Кирилл Арафанович у Василия Александровича совета, как усмирить станового, убедить его не чинить препятствий ижемским оленеводам. Места,, мол, на Вижасе предовольно и всем хватит - и ижемцам, и канинским самоедам, так что и ссориться не из-за чего.

Василий Александрович Шипунин нимало как двадцать лет прослужил в уездной канцелярии. Чин хотя имел и небольшой - коллежского регистратора, но в бумажном деле толк знал, как никто. Поэтому хоть и три года уже, как вышел в отставку, по-прежнему к нему по всякому поводу шли ходатаи: кому прошение требовалось составить, кому жалобу, а то просто письмо сочинить. Да что там говорить, в иные дни отбоя не было от просителей.

Шипунин никому не отказывал и, что самое главное, никакой платы не чурался: и деньгами принимал, и рыбой, и куропаткой, а то и ведерком ягоды-брусники довольствовался. Вдовел Василий Александрович уже десятый год, жил одиноко с приходящей экономкой Марфой Окуловой, а гордыней он и в молодые годы не отличался. Потому, наверное, и не пошел вверх по чиновничьей лестнице.

Кирилл Арафанович поначалу вел беседу степенную, больше рассуждал о торговых делах. Потом, под вторую рюмку и малосоленую семужку, стал жаловаться, что трудно сейчас промышленнику-оленеводу, тесно в тундре стало, повернуться негде. Его, Кирилла Арафановича, старший брат, когда отец выделил, за Урал ушел, а он вот сюда решил податься, на Мезенскую сторону. Несправедливо. В Большой земле все пастбища истоптаны, у иных хозяев олени чуть не боками друг друга касаются, а вижасские и омские леса стоят почти пустые, потому как ходят туда со стадами только канинские самоеды.

До этого Василий Александрович с ним вроде как соглашался, головой в такт кивал, а здесь решил, что самое время туману напустить, сказал значительно, что дело-де не такое простое и имеют самоеды грамоту, данную им царем еще в старое время, на владение всеми канинскими водами и землями и, стало быть, оленьими пастбищами тоже.

Но, мол, конечно, в словах Кирилла Арафановича много здравого смысла и промышленное крупнотабунное оленеводство должно всячески развиваться, поскольку дело есть государственное. Поэтому он, Шипунин, берется переговорить с известными ему канинскими самоедами, кто поавторитетнее, и, когда удастся их убедить или, того лучше, заключить с ними соглашение, тут можно и за станового взяться. Становой уж слишком твердого ума, из тех, кто на одной точке стоит до тех пор, пока кто-нибудь не сдвинет, а сам ни за что не сдвинется. Вот и надо будет его подтолкнуть, а как это сделать - уж его, Василия Александровича Шипунина, забота.

После таких слов повеселел Кирилл Арафанович, обмяк. Беседа пошла веселее, графинчик стал быстрее опустошаться, так что пришлось кликать Марфу, чтобы другой подавала.

А под конец вечера позвал Кирилл Арафанович самоеда (самоед был не здешний, большеземельский, у него в стаде пастушил). Все это время он в передней избе сидел, водки Кирилл Арафанович разрешил ему выпить всего одну рюмку. Самоед сходил к нарте (олени тут же у избы стояли) и принес связку пешек отборных. Пешки были хороши, наверное, самых перворожденных теляшек. Мало того, еще унтяшки расписные, в Бакуре шитые,- а ижемки, известно, в этом деле несравненные искусницы - да скроенный из замши сюртук преподнес. Василий Александрович после сюртук примерил - ну прямо как на него сшитый! Вот ведь как угодил.

Нет, прав Кирилл Арафанович: надо, надо брать оленеводство в крепкие руки, ставить на промышленную ногу. Чтобы в масштабе всей России звучало. И кому как не ижемцам, которые всю тундру объездили, это под силу. Самоед дик и до государственного взгляда подняться никогда не сможет.

Вот ведь опять в дверь колотят. Не понимают разве, что не может он неодетый в студеные сени выходить. Значит, вчера переложил изрядно, раз на ночь дверь ухватом припер. Верный признак. Шипунин сунул ноги в теплые унты, натянул кацавейку оленьего меха. Вот ведь неугомонные. Барабанят так, что в голове отдается. Не иначе самоеды приехали.

И точно, не ошибся. Только ухват убрал, ввалились трое в малицах: Николай Бобриков, Латышев Андрей и еще один неизвестный, потом выяснилось - тоже Бобриков. А имя не разобрал, Степан или Епифан молодой парень.

Василий Александрович к столу присел. Знал всем своим большим опытом - жалобу предстоит писать. И верно, самоеды малицы стянули, лбами в красный угол уперлись; Бобриков с Латышевым хоть лбы перекрестили, молодой так руки и не поднял, Потом заговорили все разом. Василий Александрович делал вид, что слушает, не перебивал, знал - надо дать сперва прокричаться, пусть глотки дерут.

А приехали с жалобой и опять, значит, на ижемские стада, пришедшие на их пастбища, и не иначе как на дорогого гостя Кирилла Арафановича.

Вот ведь какой оборот. Тут подумать следовало. Не о том, конечно, чтобы жалобу не писать. Про это и мысли не было. Тем более точно знал: не с пустыми руками приехали.

Поэтому, когда чуть угомонились, сказал строго:

- Существо вашего дела мне ясное. Составим по нему прошение по всей форме.

И прибавил:

- Что там привезли, в сенях не бросайте, а то ненароком собака может зайти, попортит или изгадит.

Молодой выскочил к нартам. Вернулся, неся что-то в рогожу запеленутое.

Развернул: мать честная, два песца мерных с добрыми хвостами.

Сразу ощутил Василий Александрович: важное должно быть для них прошение, раз так расщедрились.

Но виду не подал, велел песцов на лавку положить.

Потом достал лист казенной бумаги, разгладил тщательно и вывел крупно в правом углу: "Архангельскому гражданскому губернатору от доверенного самоедов Канинской тундры отставного коллежского регистратора Василия Шипунина. О самовольном выпасе оленей в пределах Канинской тундры оленеводами Болыпеземельской тундры. Прошение".

Трудился старательно. Описал, сколько всего оленей выпасается в трех тундрах: Канинской, Тиманской и Большой земле - 350 тысяч, из них 80 тысяч самоедских, остальные принадлежат зырянам и русским. Не забыл упомянуть, что в прошлые годы заходили ижемские оленеводы в южную часть Канинской тундры на зимние пастбища и были по жалобе канинских самоедов стараниями станового пристава Мезенского участка из той тундры выдворены.

А теперь, мол, вновь обращается с жалобой ходатай от самоедов Канинской тундры Николай Васильев Бобриков, что прикочевали в омские и вижасские леса на самоедские зимние пастбища из-за Печоры оленеводы.

Здесь сделал остановку. Опять в горле пересохло. Пока квас пил, то ли запамятовал, то ли со вчерашнего в себя не пришел, но вместо того, чтобы написать "права канинских самоедов попирают ижемские оленеводы с пастухами-самоедами Большеземельской тундры, которые прикочевывают на полуостров со своими стадами", вывел другое: "... права канинских самоедов попирают самоеды Большеземельской тундры, которые прикочевывают на полуостров со своими стадами".

Хотя, судя по почерку, рука была твердая.

- Ну что же, наверное, так оно и было,- улыбнулся Георгий Васильевич, когда мы поведали ему эту историю.- Между прочим, в здешних местах коми и сейчас немного. У нас в колхозе Хозяиновых работают две семьи, Рочевых - столько же, еще Чупровы и Филипповы. Я ведь тоже ижемский, с Печоры, в Пёше у меня дядя был, к нему приехал, а потом уж сюда.

Мы сидим в просторном кабинете Георгия Васильевича, в правлении колхоза "Россия". Основные угодья этого колхоза расположены в южной части Канинской тундры, а центром его и одновременно центром сельсовета является поселок Ома, куда мы вчера прилетели рейсовым самолетом из Нарьян-Мара.

Так что наша встреча с Георгием Васильевичем по существу первое знакомство и с поселком, и с колхозом, и с его людьми.

Георгий Васильевич понимает, что теперь его очередь рассказывать и что мы наверняка "съедим" полтора, а то и два часа его времени, которое потом можно будет возместить только ночными бдениями. Время сейчас жаркое.

Взглянув на часы, Георгий Васильевич неторопливо начинает:

- История нашего колхоза фактически начинается с 1961 года. Перед этим было принято решение объединить имевшиеся в этих местах три рыболовецких колхоза и один оленеводческий и создать на их базе единое хозяйство. И конечно, решение это было правильным. Колхозы малосильные, рабочих рук не хватало, доходу, как говорится, давали себе в убыток.

В общем досталось мне хозяйство - лучше не вспоминать. Правда, оленей около пяти тысяч, но из них чуть не половину надо забивать. Больные, малохольные, старые - каких только не было. Яловых важенок чуть не больше, чем тельных.

Со скотиной такая же картина. Удои низкие, кормов не хватает, скотного двора доброго нет. Зимой мерз скот, простужался да еще сидел полуголодным чуть ли не полные сутки. Только и успевали актировать на вынужденный забой. Ни о каких доходах и мысли не было. Молока едва-едва на детский садик да интернат хватало.

Но не сразу, конечно, постепенно стали выправляться. Сперва оленеводство подтянули, структуру стада изменили за счет увеличения маточной части. Пошло поголовье на рост. И сейчас вот больше восьми тысяч.

По скоту дело медленнее двигалось. Только с 1969 года вышли на прибыль. И теперь имеем куда как за полтысячи голов, из них больше половины коров дойных. Пятьдесят процентов поголовья здесь, в Оме, остальные, примерно поровну, в других деревнях - Вижасе и Снопе.

Теперь по округу среди сельхозартелей мы первые идем по поголовью. По удоям тоже мало кому уступаем. В среднем даем 2 700-2 800 литров на фуражную корову. А себестоимость молока и мяса скота в расчете на один центнер у нас самая низкая в округе.

С кормами тоже решилось. Участки у нас разбросанные, небольшие. В сенокос бригад приходится создавать много, чтобы ко времени управиться. Сейчас вот всего шестнадцать бригад на сенокосе работают. Где столько людей взять?

Одна надежда - техника. Нынче все наши бригады на сенокосных участках имеют колесные трактора с косилками. Только в самых верховьях Омы, куда с тракторами не добраться, в ходу конные косилки.

Так что заготавливаем помаленьку. В прошлом году сена хорошо запасли да силоса почти достаточно. Комбикорма, конечно, на всякий случай закупаем, но все же в основном пытаемся своим запасом обходиться. Иначе ведь на прибыль не выйдешь. А так мы от "животноводства имеем почти 450 тысяч рублей ежегодно. Думаю, что в округе мало кто может с нами потягаться.

Со сбытом тоже все отлажено. Здесь, в Оме, имеется молокозавод, в Вижасе и Снопе - сливные пункты.

Теперь об оленеводстве. Оно, если по доходности смотреть, в нашем хозяйстве вроде бы на втором месте. Ну а если чистую прибыль брать, тут нет ему равных.

Считайте сами. Животноводам техника нужна, те же трактора во время сенокоса, доильные аппараты, опять-таки скотные дворы постоянно надо в порядке поддерживать, а сейчас вот новый скотник заканчиваем - это какие расходы. Ну и понятно, зарплата дояркам, скотникам, сторожам да пастухам.

А в оленеводстве, кроме зарплаты и всяких премиальных, никаких расходов по существу нет. Ну разве что на комбикорма, солевую подкормку и разную там мелочь.

У нас сейчас шесть оленеводческих бригад, три десятка с лишним пастухов, считая бригадиров. Работают так, что любо посмотреть.

- Георгий Васильевич, а как вы относитесь к сменному выпасу? Думаете у себя вводить?

Сменный выпас считается наиболее прогрессивной формой ведения оленеводства. Родился он здесь же, в Ненецком национальном округе, в малоземельском колхозе "Нарьяна-ты" ("Красный олень") в конце пятидесятых годов. При этой организации труда оленеводческая бригада делится как бы на две части. Одна группа пастухов находится в тундре, остальные - на центральной усадьбе: отдыхают или заняты на работе в других отраслях. Через определенное время - две недели, месяц или даже более значительные сроки - они меняются. Семьи же пастухов, их жены и дети живут в поселках постоянно и в тундру не выезжают. Сейчас такую форму выпаса практикуют оленеводческие хозяйства Ненецкого округа с различными маршрутами кочевий.

Но Георгию Васильевичу наш вопрос явно по душе не пришелся. Даже помрачнел председатель. Встал из-за стола, подошел к сейфу, стоявшему в углу, открыл стальную дверь и достал большую прямоугольную коробку.

Опять вернулся к столу, откинул крышку: на фоне красного бархата сверкал позолотой знак, похожий на орден Дружбы народов.

Спросил с вызовом:

- Вот вы немало по Северу ездили, а такого, наверное, видеть не приходилось.

Пришлось признаться, что действительно не приходилось.

- Почетный знак, которым награжден наш колхоз к пяти-десятилетнему юбилею СССР. Единственный в нашем округе. А всего в Архангельской области таких предприятий шесть, включая и промышленные. Награжден за успехи в развитии северных отраслей, в том числе оленеводства. И без всякого сменного выпаса.

Он закрыл коробку, спрятал ее обратно в сейф и подошел к большой карте колхозных угодий, висящей на стене.

- Вот где наши основные летние пастбища.- Палец Георгия Васильевича очертил прилегающий к Чешской губе участок тундры в северной оконечности Канина.- Сейчас, в августе, здесь у нас четыре бригады и две в центральной части?

Канина, ближе к побережью. Отсюда, из Омы, до самой дальней бригады двести километров.

Вот на меня нажимают из округа: "Почему сменный выпас не вводишь? Консерватор ты, не хочешь видеть нового".

А спрашивается: как я буду пастухов менять? Колхозу "Нарьяна-ты" проще: маршруты у них короткие да и Нарьян-Мар, окружной центр, под боком. Заказал заранее вертолет - и пожалуйста. У нас здесь своего авиаотряда нет. Пока к нам кто-нибудь из Пёши прилетит, горькими слезами наплачешься. А если на Канин вертолет фрахтовать, потом опять сюда, потом обратно на Пёшу, столько денежек выложишь, что все оленеводство вылетит в трубу вместе с председателем.

Смена вездеходами, как некоторые в округе делают, у нас тоже не пройдет. Далеко. Никакого горючего не напасешься. А потом я все равно на такое не пойду. Не могу видеть, как эти вездеходы гробят, уродуют тундру и заливают ее бензином и маслом. После них не то что ягель - гриб поганый не вырастет. Это все равно что с человека кожу содрать и сказать ему после этого: живи по-прежнему. Только как он жить без кожи будет? Чем дышать? А тундра, ведь она тоже дышит. Не так, как мы, по-другому, но дышит. Это понимать надо.

Значит, один путь остается - морем через Чешскую губу. Вы губу нашу знаете? Нет? Коварная у нас губа. Как схватит, затормошит, так кого только не вспомнишь, не то что Ни- колу-угодника. Не с нашими катеришками в такое дело пускаться. Хотя,- Георгий Васильевич улыбнулся,- ездим, конечно. Вот опять скоро к оленеводам собираюсь на ежегодный праздник. Такая у нас традиция: День оленевода - председатель колхоза обязательно в тундре. И председатель сельсовета, и секретарь парторганизации. Как же мы можем в поселке сидеть, когда у тундровиков праздник! Надо оленеводов поздравить, и подарки раздать наиболее отличившимся, и премии. Ну и к столу, конечно, кое-что с собой берем. А как же иначе? Раз праздник - значит, и веселье должно быть! Так что ждут нас оленеводы. Даже если из-за шторма где засядем, без нас не начнут.

Это наш долг - людям радость везти. А не просто так катер через губу гонять.

Георгий Васильевич отошел от карты, присел к столу. Помолчал. Потом сказал, усмехнувшись:

- Вот обещает нам округ морскую единицу, катер типа "Ярославец" в восемьдесят лошадиных сил. Давно обещает. Неровен час, и даст. Тогда уж никуда не деться председателю. Придется катер в морское такси превращать и гонять через губу к оленеводам за сменами. И начнет этот катер доходы от оленеводства съедать. Себестоимость мяса повысится? Повысится. Теперь зарплата. Сейчас у нас пастух-оленевод больше всех получает, а бригадир - и говорить нечего. Со сменностью такой зарплаты мы платить не сможем. А стало быть, и дополнительная оплата будет меньше. Мы неплохо за сохранность поголовья платим. Если она выше плановой, выдаем пастухам оленей когда и по десять голов на каждого. Опять-таки, если бригада сдает мясо высшей упитанности, в конце года делаем перерасчет. Иногда аккордно выходит до трех-четырех месячных окладов пастуха. Почти четверть годовой зарплаты. А если он половину времени будет в поселке сидеть, значит, и получать станет вполовину. Не знаю, понравится ли это оленеводам. Надо бы их спросить. Как вы считаете?

Ну, а конечный результат выходит такой.

Георгий Васильевич пододвинул к себе лежавшие на столе счеты и резко стукнул костяшками.

- Дает оленеводство сейчас колхозу треть миллиона чистой прибыли. Столько получать не будем. Не знаю, в каких размерах, а прибыль уменьшится.

Значит, положили мы десять лет, чтобы поднять общий доход нашей "России" в четыре раза. Мы ведь сейчас миллионеры. И придется нам эти свои миллионы разменивать.

Вот вам и ответ.

В дверь постучали. Потом просунулась чья-то вихрастая голова:

- Георгий Васильевич, ну, кажись, отладили мотор. Можно собираться.

- "Кажись" или отладили?

- Отладили.

- Ну, тогда ладно. Скажи, что сейчас буду.

Он встал из-за стола, крепкий, коренастый председатель колхоза-миллионера. Протянул нам твердую руку.

- Должен ехать. Надо с сенокосчиками повидаться. Посмотреть, как там у них идут дела. Хозяйство наше Омское вам мой заместитель покажет. Я его на берегу увижу, подскажу. Ну а вы вернетесь в Москву, расскажите там о наших заботах.

Мы пообещали. И этим рассказом выполняем свое обещание.

Неглубокий овраг, по дну которого бежит еле заметный ручей, является своего рода исторической линией, разделяющей две части поселка - старую и новую. Старая Ома - это то самое место, которое прежде называлось выселком Кокинским. Здесь еще сохранились знакомые нам по Неси традиционные поморские постройки, огромные, как корабли, двухэтажные, с внутренним скотным двором. Но сейчас такие дома строят редко. В самом деле, требует подобное сооружение больших затрат труда, да и материалы теперь дефицитны: лес в округе поселка вырублен, ехать заготавливать бревна надо в верховья, но и там, пожалуй, вблизи берега нужное дерево не сразу сыщешь. Поэтому колхоз предпочитает строить дома из привозного бруса, сборные, одноэтажные, из расчета на одну или две семьи.

Из таких домов и состоит почти вся новая Ома.

В старой части поселка сосредоточены административные и общественные здания: правление колхоза, сельсовет, почта, клуб, школа, магазины. Основная часть русского населения Омы также живет здесь.

Еще первые поселенцы-поморы обратили внимание, что местные реки подвержены влиянию приливов и отливов. Зрелище действительно необычное. Во время прилива вода в Оме вспять идет, причем, как рассказывают местные жители, это явление наблюдается и почти за сотню километров вверх по реке. Действие приливов и отливов во многом определяло выбор мест для поселений. Все селения по Оме и Вижасу расположены за несколько десятков километров от устья. Объясняется это просто. Чем ближе к устью рек, тем острее становится проблема питьевой воды. Приливную воду пить нельзя: она солона и мало чем отличается от морской. Брать воду для питья из реки можно только во время отливов. И конечно, чем выше по реке, тем вода чище и вкуснее.

Сегодня проблема водоснабжения в Оме решена. Специальными трубами речная вода с другого берега подается в поселок, проходит фильтрацию и поступает в распределитель.

Но силу приливов и отливов местные жители по-прежнему используют при поездках вверх и вниз по реке. Хотя у каждого хозяина есть лодочный мотор, но почему бы не прибавить к оборотам двигателя еще и даровую природную силу?

Среди омских старожилов преобладают Марковы и Кокины. В похозяйственных книгах сельсовета первых числится двадцать восемь, а вторых - двадцать семей. Есть еще Сахаровы, Тарасовы, Михеевы, Мишуковы, Чуповы, Качеговы, Бурмакины, Кирины, Ружниковы. Тоже старожилы. Немало в Оме и новых русских фамилий, принадлежащих семьям, приехавшим сюда в сравнительно недавнее время, после войны и позже. Но и эти новые фамилии, так же как и старожильческие, в большинстве своем традиционно связаны родственными узами с Мезенью, Зимним берегом и другими близлежащими местами Архангельского Севера.

В новой части Омы живут по преимуществу ненецкие семьи.

Традиционное разделение труда, некогда существовавшее между русскими старожилами-поморами и ненцами, ныне во многом стерлось. Сейчас немало ненцев занято на работах в животноводстве, на сенокосе, в строительстве. Вместе с русскими ненцы занимаются охотой на пушного зверя, рыбной ловлей. Только оленеводство по-прежнему остается исключительно ненецкой отраслью.

Но и оленеводы сегодня связаны с поселком куда теснее, чем, скажем, десять лет назад. Многие из них имеют свои дома. Колхоз стремится обеспечить постоянным жильем все семьи оленеводов, чтобы по выходе на пенсию или в случае болезни пастух мог вернуться в поселок и поселиться в собственном доме.

- Вы Федора-то Баракулева спросите,- советовали нам,- все старик помнит.

Федору Николаевичу Баракулеву в этом году исполнилось шестьдесят пять лет. Пенсионер он со стажем, но с оленеводством расстался совсем недавно. В тундре знает всех, и все в тундре его знают. И еще любит и умеет рассказывать. Вот и сейчас - сидит он на маленькой скамеечке возле своего дома, споро чинит иглой наважные сети, успевает и внука кликнуть, чтобы поленницу не разбрасывал, и собаку отогнать, которая нас облаяла и беседе мешала, а нить рассказа ведет твердо, не теряет.

- Среди здешних фамилий больше всего, наверное, будет Бобриковых. Откуда такая фамилия и почему Бобриковы, не знаю, сказать не могу. Одно мне старичок на Большом Канине рассказывал, Латышев старичок (теперь уж нет его, давно умер), что они, Бобриковы, разные. Есть наши, канинские, а есть приехавшие с Большой земли. Это вовсе и не Бобриковы, а Сядеи. Деды или еще раньше которые чего-то там натворили и сюда подались, в нашу тундру. Здесь за оленей себе фамилию новую купили. Стали Бобриковы.

Ну, а остальные - Латышевы, Ардеевы, Канюковы и мы, Баракулевы,- это все чистые канинцы. Тундровые оленеводы.

Есть еще Тальковы и Белугины. Здешние лесовые фамилии. Всегда, сколько наши деды помнили, они в лесах этих жили по Оме и Вижасу возле русских. Оленей маленько держали. И зимой, и летом здесь пасли. Только летом от комаров дымокуры делали.

Они, Белугины да Тальковы, живут в большинстве в Снопе - третьей деревне нашего сельсовета. Туда вам надо ехать, с ними разговаривать. Там стариков много, по-русски все хорошо говорят. Которые, как Белугин Ананий, наверное, по- своему и не умеют, только по-русски. У него, Анания, две жены было и обе русские.

Я как-то слышал, что старое имя Белугиным было "мыд", что по-нашему значит "печень". Прозывали их еще "вэбрки". Вэбрка - это морской зверь, по-русски будет "медведь". Только белый, не в лесу живет, а на море, там,- старик махнул рукой на север.- На Камне, за Канином они ходят. Я, когда молодой был, сам видел однажды. А в этих лесах не бывают. Здесь им тепло. Так вот, не пойму, почему наших Белугиных "вэбрками" прозвали. Они никуда из этих лесов не выходили. Всегда здесь были.

Здесь он определенно что-то путает. "Вэбрка" ненцы называют северного дельфина - белуху. Белый медведь в ненецком языке имеет совсем другое имя - "сэрварк" ("сэр" - белый, "варк" - медведь).

Но мы не перебиваем старика. Внимательно слушаем.

Этот вопрос волновал нас не менее, чем старика. И мы не могли найти объяснения этому феномену. Вспомнили блестящего естествоиспытателя, который посетил эти места более сотни лет назад,- Александра Шренка, помянувшего таинственный род Мыд. Правда, Шренк обнаружил этот род в местах, близких к Уралу. Он же считал, что род Мыд является подразделением рода Вануйта. Того самого рода Вануйта, который, .по всем данным, включил в себя население, жившее в высоких широтах до прихода южных самодийцев - тасинеев и прочих, с кем воевали канинцы.

Припомнилось и то, что знаток Европейского Севера А. А. Жилинский писал в своей книге "По самоедскому берегу", что именно в этих местах он услышал много рассказов о летописной чуди - древнем населении, которое живо разве что в повествованиях и былинах. И до сих пор по рекам Пёше, Гусинцу, Оме, Вижасу встречаются целые городища из землянок, которые приписываются фольклором таинственной чуди.

В рассказах канинских ненцев жители землянок чаще всего фигурируют под именем сиртя. Предания о сиртя известны на всей территории расселения ненцев от Белого моря до Енисея. Сиртя по виду похожи на людей, только ниже ростом. Они жили в местной тундре до ненцев, а с их приходом переселились под землю, где обитают и поныне. Иногда сиртя выходят на поверхность, но это происходит только по ночам, поскольку дневной свет для них губителен.

Что же, чудь и сиртя - это два разных имени древних насельников тундры? Предоставим слово одному из видных ученых и путешественников конца XVIII века - академику Ивану Лепехину. Вот что он пишет: "Вся Самоядская земля в нынешней Мезенской округе наполнена запустевшими жилищами некоего древнего народа. Находят оные на многих местах, при озерах на тундре и в лесах при речках, сделанные в горах и холмах наподобие пещер с отверстиями, подобными дверям. В сих пещерах обретают печи, и находят железные, медные и глиняные обломки домашних вещей и сверх того человеческие кости. Русские называют сии домовища чудскими жилищами. Сии запустевшие жилища, по мнению самоедов, принадлежат некоторым невидимкам, собственно называемым по-самоядски сирте".

Как видим, никаких сомнений относительно идентичности этих названий у столь авторитетного исследователя Русского Севера не было.

"Сказка ложь, а в ней намек..." Во всяком случае эти жилища и в самом деле принадлежали уралоязычному древнему населению, первопоселенцам этих суровых мест.

- Если что узнаете, приезжайте опять, расскажите,- попросил старик.

- Обязательно,- уверили мы и пожелали ему долгих лет.

Наверняка долгие годы старику понадобятся, если он желает дожить до времени, когда все проблемы происхождения северных народов будут окончательно решены.