Судьба Али Галяба

Последние записи в моем путевом блокноте я делал уже в Сане. Позади осталась горная дорога из Таиза, мимолетное знакомство с красавицами девушками из племени сабрият, живущего на горе Сабр и соседних вершинах. При выезде из Таиза Али и Абду решили мне их обязательно показать, да и полюбоваться на них самим, и остановили "тойоту" возле небольшого овощного базара, раскинувшегося у самого шоссе. Здесь торговали плодами своих трудов спустившиеся с гор девушки и молодые женщины в нарядных национальных костюмах, ярких, украшенных бусами и монистами, а не в черных накидках, как жительницы Таиза, Ходейды, Саны. Лица у них были открыты (какой соблазн для моих спутников!), держались они уверенно, смело, непринужденно, охотно отвечали на шутки и кокетничали. Потом на полпути к Сане был город Ибб, центр торговли "хашишом", как сказали мне Абду и Али, то есть - гашишем, наркотиком. В районе этого города нам несколько раз повстречались летучие армейские заставы, останавливавшие и проверявшие машины - солдаты искали запретный "товар". Но в Иббе, где мы остановились на базаре, чтобы съесть по шиш-кебабу, Али и Абду оставили меня посидеть полчаса в машине, пока они куда-то с таинственным видом удалились. Это была не первая их таинственная отлучка, и мне уже приходилось вот так же ждать их на пути из Ходейды в Таиз - на перекрестке главного шоссе через Тихаму и дороги из Мохи, древнего портового городишки, приюта потомственных контрабандистов-профессионалов. Оказалось, что в сарайчиках, официально исполняющих роль придорожных кофеен и закусочных, вовсю идет сбыт контрабандных товаров, и прежде всего виски, ящик которого Али с Абду и поспешили загрузить в багажник "тойоты". В Иббе они загрузились сигаретами, судя по плутоватому подмигиванию Али, начиненными гашишем. Никаких застав и досмотров по дороге они не боялись, а солдаты, лишь взглянув на номер "тойоты", делали Абду знак: проезжай! Видимо, номер на машине Абду был "со значением".

За сто километров до Саны начался район Дамар - плодородная зеленая долина с многочисленными деревеньками. Она перешла в подобие полупустыни в районе Маамар. Здесь все дышало жаром, между небом и землей бродили бурные черные смерчи, а люди жили в каменных башнях 4-5 метров высотою и до трех метров шириною с узкими окнами-бойницами на самом верху.

- Черти дерутся! - сказал мне Абду, указывая на смерчи. - Газзаля!

Наша поездка приближалась к концу, и всем нам было от этого немного грустно, ведь в дороге люди сближаются, как никогда. Али даже потребовал, чтобы я обращался к нему на "ты".

- Теперь вы видели, какое у меня было детство, - вдруг сказал сидевший в задумчивости Али, вспомнивший Таиз, дворцы имама, стариков, узнавших его, Малину...

...Старый, так называемый нижний дворец имама я бы дворцом уж никак не назвал. Им оказалось четырехэтажное грубое каменное строение, окруженное высокими стенами с непрезентабельной калиткой, закрывающейся тяжелой, окованной медными полосами, сводчатой дверью. За дверью открывался узкий коридор в помещение охраны, где на приподнятой над полом глиняной платформе могло разместиться лежа или сидя человек десять аскеров. Потом шла кухня, и еще несколько низких и тесных помещений с крохотными оконцами. Только пройдя все это, можно было попасть в тесный двор, окруженный убогими каменными строениями, примыкающими к крепостной стене. Из этого двора можно было выйти во дворик поинтереснее - с бассейном, фонтаном, зеленью. За бассейном - обезьяны на длинных цепочках, привязанных к металлическим трубам-столбикам. Тут же клетки с орлами, цепные овчарки. Налево - мрачное строение - дом старшей жены имама. К нему примыкает что-то вроде каменного сарая, низкого, с крохотными окнами почти на уровне земли, наглухо закрытыми решетками с разноцветными стеклышками-мозаикой.

- Вот здесь я и жил, - показывает Али па это строение, и мы заглядываем через низкую, ушедшую в землю дверь, в крохотный каменный мешок, мрачный, темный, душный...

Из дворца Али вышел задумчивый, притихший. Возбуждение, охватившее его, когда мы бродили по мрачному дому его детства, прошло, уступив место подавленности. И лишь после того, как мы покинули Таиз, у рынка, на котором блистали открытыми и красивыми лицами девушки из племени сабрият, ом опять стал самим собою, веселым и беспечным.

Но когда мы подъезжали к Сане, настроение его вновь изменилось. И мне показалось, что он тяготится недосказанностью, неполнотой рассказа о своей судьбе, о своем детстве, о том, что мы вместе видели в Танзе - во дворцах имама. Я решил, что настал момент попытаться "разговорить" его.

- Сколько же тебе лет, Али? И почему ты - полуараб, полуфранцуз?

- Я родился в 1945 году в Бордо, во Франции. Мой отец служил во французской армии в Северной Африке, уехал туда через Аден. Потом освобождал Францию от немцев. Познакомился с моей матерью и решил во Франции остаться, да не прижился, потянуло в Йемен.

Теперь Али рассказывал о себе просто и непринужденно, забыв о боязни, что я "уведу" у него тему его будущей книги и фильма. Но в любом случае я не собирался слишком подробно передавать его рассказ, считая, что при данных обстоятельствах это пошло бы вразрез с требованием этики литератора.

...С отцом Али увиделся лишь в 1950 году, когда тот, уже будучи шейхом племени, отпросился у имама во Францию - привезти сына. Матери Али шейх сказал, что приехал лишь повидаться со своим первенцем. Несколько дней они провели все вместе - одной дружной семьей. А потом шейх пошел с сыном погулять… и не вернулся!

- Отец просто-напросто украл меня, - вспоминает Али, - и привез в Аден. Имам увидел моего отца, одного из своих шейхов, со мною и приказал нас доставить во дворец. Тут его поразила моя светлая кожа, розовые щеки и серые глаза - и он решил, что такой диковинки ему не хватает, он ведь любил диковинки. Например, во дворце в Ходейде у него был паровоз, поставленный на рельсы, хотя ни одного километра железной дороги в Йемене нет и по сей день.

Мать Али ничего не знала о нем целых тридцать лет. Но как-то французский журналист, тот самый, которого Али упоминал в связи со своим намерением написать книгу и сделать фильм, опубликовал рассказ о его судьбе, который прочла мать Али. Так мать и сын нашли друг друга. Потом мать приезжала в Сану, а Али приезжал к ней в Бордо. Отец к тому времени уже умер, и Али сам стал шейхом, вернее - одним из шейхов племени, ведь у него - несколько сводных братьев. В наследство ему осталась земля - 85 "ляба". "Ляба" - это 8 квадратных метров, вроде бы, кажется, и немного, но 85 "ляба" в горах - это богатство. Они поделены между шестью арендаторами, которые присылают Али каждый год в качестве арендной платы стоимость половины собранного ими урожая, в среднем 20-25 тысяч риалов.

Али вздохнул. Жениться? Нет, жениться он не собирается. У него есть сын. Остался с матерью... в Ленинграде! Да, Али учился в Ленинграде, но учебу не закончил. Почему?

- По собственной дурости, - сокрушенно признается Али. - Выгнали за плохое поведение, хорошо, что еще не посадили! Любил погулять и это...

Он щелкнул себя указательным пальцем по горлу, показывая, что увлекается "зеленым змием", печально вздохнул:

- А это до добра не доводит. Такая же страшная вещь, как и кат...

Дорога опять пошла в гору, закрутила нашу "тойоту" между скал, повела над пропастями. Мы поднимались все выше и выше - туда, где на горном плато нас ждала Сана. Наше путешествие завершилось - короткое путешествие по "Арабия Феликс", "Счастливой Аравии", красивой стране со сложной судьбой. - Мой сын будет счастливее меня, - вздохнул Али. - И красть его у матери я не буду...

Бейрут.

1981-1985 гг.