"Водяной слон"

После очередной поездки по стране, в общем-то непродолжительной, Лагос опять показался тесным и шумным. На улицах - орды урчащих автомашин, на тротуарах - толпы горожан в ярко-пестрых африканских одеждах. Оторопь от этой сумятицы, стоило проехать немного по городу, проходила сама собой: сказывалась привычка видеть его таким всегда - и в будни, и в праздники.

Сейчас в облике Лагоса появилось что-то новое, загадочное. Сначала я даже не понял, что именно. И лишь минут через тридцать, медленно пробираясь по забитым автомашинами улицам, сообразил, что неосознанно поразило меня: "Аргунгу", - кричали витрины супермаркетов; "Аргунгу", - напоминала неоновая реклама; "Аргунгу", - горланили с иерихонской силой динамики на площадях. Было похоже, что слово "Аргунгу" витает в воздухе, что оно у всех на устах и нет сейчас для Нигерии ничего важнее на свете, чем это слово. Все назойливо зазывало в Аргунгу на невиданную рыбалку, большой праздник рыбаков, или, как его тут называют, фестиваль.

Было чему удивиться. Почему именно у черта на куличках - где-то на севере страны, в опаленном Сахарой местечке, а не в низовьях того же Нигера, где вдоволь и воды и рыбы, - собираются самые искусные рыбаки? Подзадорил меня один мой знакомый нигериец. Он вытянул руку над головой: вот, мол, какие чудища водятся в тамошней речке. Рыбак везде одинаков и сродни охотнику: приврет и глазом не моргнет. Этот вроде бы не разыгрывал, в подтверждение своих слов показал сувенир из Аргунгу - кругляш рыбьей чешуи с перламутровым отблеском размером почти в пол-ладони.

- Если повезет, "водяного слона" там увидишь! - не унимался рыбак.

О таком чудище я еще не слыхивал и не встречал подобного названия ни в одном из описаний животного мира Африки. Можно было бы, конечно, пуститься в расспросы здесь, в Лагосе, но что это бы дало. К тому же намек рыбака о "водяном слоне" был ключиком к одной из загадок Эджиофора.

От Лагоса до Аргунгу километров эдак с тысячу. Чтобы попасть туда, нужно пересечь Нигерию из конца в конец - с юга на север. Снова предстояло побывать примерно в тех местах, где я искал "марокканскую кожу".

Наконец наступил долгожданный час, и я выехал затемно в Аргунгу.

К рассвету я был уже далеко за городом. Местами шоссе пролегало по холмам, и тогда казалось, что машина несется не по дороге, а по волнам, то проваливаясь в бездну, то взлетая навстречу заалевшему небу. Довольно часто встречались деревеньки с одинаковыми квадратными мазанками. За деревеньками начинались плантации маиса, ананасов, торчащих из земли, как пеньки, каучуконосной гевеи с кольцевыми надрезами на стволах - темно-зеленых деревьев, чем-то напоминающих нашу ольху.

Дорога просыпалась. Навстречу покатили легковушки, автобусы, грузовики, и все они спешили в Лагос.

Поездка на автомашине по Нигерии - не прогулка с ветерком и не беззаботное наслаждение экзотической природой. Садишься за руль, и нет никакой уверенности в том, что попадешь в намеченное место. Препятствий на пути сколько угодно.

Для нигерийских дорог еще не разработана инструкция по безопасности движения. А жаль! Когда рулишь, все время надо быть начеку, все время в напряжении. Местные шоферы ездят лихо, размашисто. Даже вид искореженных автомашин, выброшенных за обочину, не отрезвляет сорвиголов.

Водитель сейчас пошел грамотный, начитанный, дотошный до разных жизнеописаний монархов. А там говорится, что вседозволенность была привилегией королей. Они тем и отличались от простолюдинов, что для них не существовало общих норм и правил. Дурной пример заразителен. У многих нигерийских водителей поэтому велико желание почувствовать себя королем - хоть не на троне, так в автомашине. Ей подвластно все: скорость, дорога. Ну, а "король" на дороге - тот, у кого мощнее и массивнее автомашина...

Впереди возникает округлое темное пятно. Оно растет на глазах, заслоняет бетонку. Так и есть, навстречу катит "король". Я поспешно притормаживаю, прижимаю автомашину к обочине. Мимо, обдав гарью, проносится грузовик с длинным баком-цистерной - бензовоз. Такие "короли" не признают рядности, если пользоваться орудовской терминологией, а прут напролом посреди шоссе, неважно, узкое оно или широкое. И горе тому водителю, кто наивно понадеется, что встречный мастодонт уступит узкую полоску дороги, хоть на дюйм отвернет в сторону.

К исходу второго дня я приближался к Аргунгу. Горизонт распахнулся, ушло ввысь прозрачно-голубое небо. А от прежнего зеленого моря, которое я видел здесь раньше, не осталось и следа: совсем недавно на эти места обрушился харматтан. Правда, посланец Сахары пока лишь пробовал силы - нагонял прохладу проникшую сюда со стороны Средиземноморья, и не пылил. Но уже показал свой крутой норов: "поджарил" траву, сбил с редких приплюснутых деревьев листья, отполировал стволы.

Километров за тридцать до Аргунгу пришлось сбавить скорость: на дороге стало тесно, как на африканском базаре. Вместе со мной в одном направлении на ослах, верблюдах, тонконогих аргамаках, велосипедах, автомашинах ехали сотни людей. Весь этот поток, минуя Аргунгу, направлялся к поселку в километре от него, перед которым над дорогой была перекинута арка из жердей с надписью на синем полотне: "Добро пожаловать в фестивальную деревню!".

Комната, что мне отвели в мотеле, длинном, одноэтажном доме с плоской крышей, была обставлена, по местным понятиям, вполне роскошно. Слева от двери - застланная серым покрывалом узкая кровать. Рядом на тумбочке лежали две книги в черных дерматиновых переплетах - Коран и Библия. Около окна, задернутого цветастой шторой, небольшой стол и два стула. Справа от окна ободряюще урчал в стене кондиционер, нагоняя в комнату желанную прохладу. Впору было бы и отдохнуть с дороги, но как усидеть в номере, если рядом, за тонкой стеной мотеля, готовилось экзотическое празднество.

Я вышел на улицу и очутился в центре фестивальной деревни. Напротив находилась несколько необычная для этих мест постройка, похожая на большой барак, с вывеской "Ресторан" над входом. От нее в разные стороны разбегались асфальтовые дорожки к легким баракам поменьше, которые в Нигерии носят название рест-хаузов.

Бронзовый сосуд из Игбо-Укву

В фестивальной деревне было оживленно. По дорожкам не спеша прохаживались в одиночку и группами нигерийцы. Они о чем-то горячо спорили, весело смеялись, обнажая крепкие белые зубы. Преобладали мужчины. Многие из них были одеты в легкие хлопчатобумажные рубашки и шорты. В толпе выделялись важного вида нигерийцы в агбадах. Изредка мелькали белые лица заезжих туристов.

Я пересек большую - вполне можно в футбол играть - безлюдную площадь. На дальнем ее краю хлопал на ветру полотняный тент, укрывающий от жгучего солнца трибуну для почетных гостей. За деревней - всех ей не вместить - табором расположились главные участники предстоящего фестиваля. На вытоптанной траве пестрели циновки, коврики, лежала снасть - сетки, натянутые на деревянные полуобручи, и калебасы - круглые, как шары, полные сосуды из тыквы. Дымились костры, в небольших котлах булькало какое-то варево, и ветер разносил вокруг аппетитный запах. Атмосфера была довольно будничной. Съехавшиеся рыбаки, казалось, и не думали о завтрашнем соревновании. Одни хлопотали у костров, другие, собравшись в кружок, что-то с жаром обсуждали, третьи проверяли снасти.

- Из каких мест? - спросил я одного из них.

- Подержи-ка! - попросил он, не отвечая на мой вопрос. Рыбак накинул на себя сетку и, сидя под этим капроновым колпаком, стал тщательно осматривать ячейки. Я терпеливо ждал, пока он закончит это занятие.

Из Имогу, что на нижнем Нигере. Может, слышали? - наконец ответил он.

Самому рыбаку, как выяснилось из разговора, попасть на фестиваль было бы не по карману. При самых скромных расходах для этого нужно около ста пятидесяти найр, а ему и за два месяца столько не заработать. Но нигерийцы - народ отзывчивый, готовый, если нужно, отдать соплеменнику последнюю кроху. Моего собеседника, как самого достойного из деревенских рыбаков, выбрали на сходке и тут же пустили по кругу шапку, а точнее, калебас.

- Каждый штат, каждый приличный город прислали свою команду, с ними тягаться будет трудновато. Но и нас, одиночек, вон сколько, - рыбак указал на табор. - Повезет, так и моя деревня не будет обойдена почетом.

Вскоре сетка была осмотрена, где нужно - залатана, и я распрощался с рыбаком, пожелав ему удачи.

Тропинка в высохшей саванне вывела меня к Аргунгу. На окраине за мной увязались курчавые мальчишки, которые бегали вокруг и кричали: "Батуре! Батуре!". Они ничего не пытались выпросить. Просто сам белый человек был, видимо, для них в диковинку.

Аргунгу - городок низкий, приземистый, к тому же вязкий от песка. Я обошел, с трудом переставляя ноги, квартал-другой и, словно на сказочном ковре-самолете, перенесся в нашу старую Среднюю Азию. Только глинобитные дома с плоскими крышами и острыми выступами по углам прячутся здесь за кронами саванной пальмы дум и огненной акации. Каждый дом, как крепость, обнесен высокой стеной, скрывающей от постороннего глаза внутренний дворик. По улицам-расщелинам бродили козы, в пыли искали корм озабоченные куры. У встречного горожанина я разузнал, как пройти к дворцу местного эмира: хотелось хоть краем глаза взглянуть на эту единственную достопримечательность Аргунгу. Однако побывать там не успел. В Африке темнеет быстро.

Красный диск повисел над мутным маревом, а потом скатился за горизонт, будто сдернул его с неба тот самый гоголевский черт, который уволок месяц в ночь перед рождеством. Пришлось возвращаться. В фестивальной деревне светились электрические огни, звучала музыка. Там, где на окраине расположились рыбаки, полыхали костры, выбрасывая столбы искр в звездное небо. Табор чем-то походил на военный лагерь накануне сражения...

Утром, едва солнце показалось из-за горизонта, фестивальная деревня пришла в движение. Хлопали двери мотеля и рест-хаузов, к стоянкам подруливали красноватые от пыли автомашины. На дорожках было тесно. Шли в пестрых национальных одеждах приехавшие на праздник гости. А мимо, обгоняя их, спешили рыбаки с сетками и калебасами. Подобно носильщикам, протяжно покрикивали, прося освободить дорогу, барабанщики, придерживавшие сбоку бочонки-тамтамы. Спрашивать, как пройти к месту проведения состязания рыбаков, не было необходимости. Толпа сама неудержимо несла меня к западной окраине фестивальной деревни.

Остались позади последние дома, по ногам захлестала жесткая трава. Впереди открылась река Сокото. Она угадывалась по двум прерывистым полосам свеже-зеленого тальника, которые размежевали с севера на юг поблекшую саванну. Утренние росинки еще не высохли и вспыхивали радужными блестками на листьях.

У левого берега возвышалась еще одна трибуна. На деревянном помосте под тентом стояли плетеные кресла, к спинкам которых были пришпилены таблички с фамилиями местной знати. Напротив трибуны, почти у самого берегового откоса, находились весы - похожий на большой манометр диск с крюком, подвешенный на врытом в землю столбе. До другого берега было от силы метров семьдесят. Харматтан не обмелил, не выпил реку, которая, пополняемая родниками, мощно несла свои воды, не потревоженные ни единым рыбьим всплеском. Если идти на лодке вверх по течению, можно добраться до северной границы Нигерии, подступающей к окраинам Сахары. Напрямую же через саванну и пески до пустыни и того ближе: каких-то полтораста километров.

Народ все прибывал, растекаясь вдоль берега вправо и влево от трибуны. Часть зрителей лодочники стали переправлять на другой берег в остроносых челнах. В моем воображении по пути в Аргунгу река виделась широкой. А тут в некоторых местах при желании и подросток перебросит через нее камень. В душе зашевелился червь сомнения: может, зря я приехал в Аргунгу. Да, но где же тогда искать водяного слона? - Что с тобой, батуре?

Я обернулся. Сзади стоял дородный, с округлыми щеками нигериец. С досады, видимо, я слишком громко чертыхнулся, чем и привлек его внимание.

Думаю, есть ли в этой речке хотя бы малявки.

Брови у нигерийца поползли вверх.

- На фестивале впервые?

- Да.

- Понятно, - улыбнулся нигериец. - Не стоит сомневаться. Место это заповедное. После фестиваля на него накладывается табу до следующего праздника. Рыбы тут прорва, да еще какой! Наберитесь терпения... - Нигериец не договорил и, словно забыв обо мне, уставился куда-то в сторону. Взглянул туда и я - поднимая за собой шлейф пыли, к реке двигался кортеж всадников.

- Эмир! Эмир едет! - почтительно прокатилось по берегу. Так вот еще устроена Африка. В небе над Нигерией летают реактивные самолеты, по дорогам мчатся автомашины самых последних марок, в домах (не во всех, правда) надрываются транзисторы, светятся экраны телевизоров. А рядом соседствует средневековая старина! Время оказалось пока не властно над институтом эмиров. Они до нынешних дней сохранили свое прежнее могущество и влияние.

Кортеж приближался. Впереди с длинными медными трубами ехали трубачи, потом барабанщики. За барабанщиками - стража, палившая в воздух из старинных ружей. Перед трибуной кортеж разделился на две группы. Одна свернула вправо, другая - влево. И лишь единственный всадник в ослепительно белой роскошной одежде, который до этого находился в середине, направился прямо к трибуне. Его коня вели под уздцы четверо слуг - по двое с каждой стороны. То был Мухаммаду Мера - эмир Аргунгу. У помоста его, как хрупкую фарфоровую куклу, осторожно сняли с лошади, под руки - хотя старцем эмир отнюдь не выглядел - довели до кресла. Лишь после этого на свои места поднялась приезжая и местная знать.

А на берегу уже ждали его сигнала. Тысячи три рыбаков, встав в ряды, держали наготове свои снасти на уровне плеч и чем-то походили на огромных стрекоз, готовых спорхнуть с откоса.

Эмир не стал манерничать: произнес коротенькую речь, усиленную динамиками. Пожелал каждому участнику состязаний поймать большую рыбу и величественным жестом подал знак открыть фестиваль.

И сразу - будто раскат грома прокатился над рекой. Это одновременно ударили сотни тамтамов. Под оглушительный грохот барабанов, протяжное пение труб, ликующие крики зрителей в воду бросились рыбаки. С откоса покатилась лавина черных полуобнаженных тел, и казалось, что ей не будет конца. Река, только что отражавшая бирюзу безоблачного неба, мгновенно помутнела, а через несколько минут вышла из берегов от многих сотен тел, забивших русло. В воздухе замелькали сетки, на взбудораженной воде покачивались, словно поплавки, калебасы. Подбадриваемые толпой болельщиков рыбаки старались вовсю. "Мелкота" в два-три килограмма в расчет не бралась. Но ее не выбрасывали, а заталкивали в калебасы: пригодится на ужин, а то пойдет на продажу. Желающие купить найдутся. Многим из болельщиков захочется стать обладателями рыбы, пойманной во время фестиваля в Аргунгу.

И все же настоящая добыча, а цель состязания в том и состоит, чтобы поймать самую здоровенную рыбину, ускользала из рук. Обитатели реки, напуганные до смерти столь необычным нашествием людей, становились неимоверно проворными и хитрыми. Какому-нибудь рыбаку казалось, что готово загнал плутовку в сетку. Не тут-то было! В самый последний момент она изворачивалась и уходила. Рыба в воде следа не оставляет, попробуй, угадай, куда она подалась. К тому же в такой кутерьме снасть удачно не поставишь: соперников столько, что каждый, сам того не желая, мешал другим. Не плошали, однако, умельцы, поднаторевшие на рыбалке в своих местах. Все чаще над рекой начали разноситься восторженные вопли - в чью-то сетку заскочила порядочная рыба. Чем больше была добыча, тем громче ликовали зрители, тем оглушительнее били тамтамы. На берегу заключались пари, велись жаркие споры, чья команда, чьи рыбаки лучше.

Улов сносили к весам перед трибуной. Добыча тяжелела: восемнадцать килограммов, двадцать четыре, тридцать один... Узнав свой результат, рыбаку, а каждому казалось, что он уже поймал самую большую рыбу (да и как на глазок определишь ее вес), не оставалось ничего другого, как ждать. По правилам соревнования после взвешивания улова нельзя вторично лезть в Сокото за новой добычей. Впрочем, если бы и разрешали, вряд ли кто-либо еще раз это сделал: надежды на то, что в сетку при таком скоплении рыбаков попадет еще большая рыба, не было никакой.

В то время когда очередное взвешивание показало сорок пять килограммов, в реке неподалеку от трибуны, поднялась суматоха. Какой-то огромный и сильный обитатель здешних вод ускользал от рыбаков, сбивал их с ног. Некоторые из них не выдержали, бросили сетки и метнулись к берегу, истошно крича: "Крокодил! Крокодил!".

Лишь один здоровяк не спасовал. Наверное, рыбацкое чутье подсказало ему, куда поставить сетку. Он держал ее наготове и выжидал удобного момента. Вдруг рыбака качнуло в сторону. Было видно, как напрягся мускулистый торс. Но, увы, сил у него явно не хватало, чтобы вытащить отяжелевшую снасть. На помощь подоспели другие рыбаки. Нет, это был не крокодил: в сетке бунтовала, изворачивалась гигантская рыбина! Ее несколько раз пытались приподнять над водой: глотнет воздуха - приутихнет, сомлеет, - но безуспешно. Из воды показывался лишь растопыренный веером хвост, и тут же плутовка утаскивала снасть вниз. Но вцепились еще другие дюжие руки, и вся ватага медленно, шаг за шагом стала выбираться на мелководье. На берегу бьющуюся рыбину прижали к земле, с трудом закатали в сеть и потащили к трибуне.

Смолкли голоса, барабаны, трубы: все с нетерпением ждали результата взвешивания. Как только рыбину подвесили на крюк весов, стрелка на диске резко ушла вправо.

- Вес - шестьдесят четыре с половиной килограмма, длина - метр девяносто три сантиметра! Эту пока самую большую рыбу на нынешнем фестивале поймал житель Аргунгу Умару Феланду! - торжественно пробасили динамики.

- Джайвер рауво! Джайвер рауво! - раздались радостные возгласы.

- Что они кричат? - спросил я дородного нигерийца с округлыми щеками, которого, к счастью, не оттерла толпа после нашего первого разговора.

- Водяной слон! - указывая на подвешенную рыбину, пояснил он. - Так ее называют в здешних местах за неимоверные размеры, силу и буйный норов. Чем не слон, а? Подобных ей среди других видов рыб в пресных водоемах Африки, пожалуй, не сыскать. Ну, а по-ученому - это нильский окунь.

Умару Феланду все стоял около огромного нильского окуня и, поддерживая его руками за жабры, счастливо улыбался.

Это пока только 'слонята'

Утихли страсти. Другие рыбаки потянулись к весам со своим уловом. Но это были лишь "слонята". Рыбака, удачливее Умару Феланду, так и не нашлось. Затем состоялась церемония награждения, во время которой эмир вручил ему чеканный кубок, велосипед и денежный приз. В честь победителя ударили тамтамы, запели трубы. Призы поскромнее получили еще тридцать рыбаков.

Между тем солнце, казалось, неподвижно застывшее в зените, так раскалило воздух и землю, что тепло чувствовалось даже через толстую подошву ботинок. При такой жаре только бы и отсиживаться в речке или, на худой конец, в прохладной комнате мотеля. Я подумал, что теперь, когда состязание рыбаков окончилось, и участники и зрители будут до вечера отдыхать. Не тут-то было! Праздник переместился на площадь фестивальной деревни. Туда с подобающими почестями доставили эмира и усадили на трибуне в окружении местной знати.

Опять взвыли трубы, забухали тамтамы. Народ столпился по краям площади. На дальнем ее конце гарцевали всадники. Эмир дал знак, и начались скачки. Их открыл наездник на белом скакуне, взяв с места в карьер. Тонконогий аргамак словно распластался в воздухе, едва прикасаясь копытами к земле, - столь стремителен и красив был его бег. Горячий конь мчался прямо на трибуну. Еще мгновение, и он врежется в людей. Но нет! В считанных метрах от толпы лихой наездник на всем скаку вздыбил лошадь так, что она чуть не села на хвост. Зрители восторженно загудели. Наездник удостоился одобрительного кивка эмира и, довольный, отъехал в сторону. А к трибуне на вороном аргамаке уже рванулся следующий всадник...

Скачки закончились часа через два. Площадь опустела, но ненадолго. После короткого перерыва на обед туда снова стал стекаться народ. Настала очередь танцоров показывать свое искусство.

Музыкальный ансамбль исполнителей на традиционных инструментах

Никто не брался считать в Нигерии традиционные танцы. Впрочем, затея эта представляется практически невыполнимой. В каждой деревне - города в расчет не берутся, ибо из всего населения страны в них живет едва ли четверть, - есть свои танцы. Причем многие из них дошли до наших дней из седой древности. На сей раз в фестивальной деревне собрался весь цвет нигерийских танцоров. Каждый штат прислал свои ансамбли, своих исполнителей.

Первыми на площадку перед трибуной выбежали стайкой стройные девушки в мини-платьицах, сшитых из пятнистой, как шкура леопарда, ткани. Их встретили приветственными возгласами, аплодисментами. Девушки начали исполнять знаменитый в Нигерии танец нвокоробо, иначе называемый "танец грапий", о котором есть романтическое предание.

Традиционный танец девушек

Когда-то охотник устроил в лесу засаду и поджидал добычу. Неожиданно на поляну перед ним вышел барабанщик и призывно застучал по тамтаму. Тут же из кустов выбежали красивые девушки - все, как одна, в коротких одеяниях из леопардовых шкур. Двигаясь гуськом, они образовали круг и в такт ударам барабана и погремушек, что были у них в руках, начали танцевать. Девушки то грациозно застывали на месте, то, подхваченные быстрым ритмом, вихрем носились по поляне.

Очарованный красотой танца охотник просидел в кустах до вечера, а когда лесные феи исчезли, поспешил домой. В деревне он рассказал жене и детям обо всем, что видел в лесу, и на другой день повел их к поляне, где снова танцевали грациозные девушки. На третий день с охотником отправились все его родственники. Девушки и барабанщик выглядели еще наряднее. Охотник понял, что на сей раз у неведомых танцовщиц фестиваль, а до этого они всего лишь репетировали.

После танца девушки и барабанщик принялись за трапезу, которую принесли с собой в корзинах. В это самое время на поляну выбежала антилопа. И вот тут охотник сплоховал: забыв обо всем, он схватил лук и спустил тетиву. Пораженная метко пущенной стрелой антилопа рухнула в траву. В тот же миг исчезли девушки-танцовщицы и барабанщик, в спешке оставив на поляне погремушки и тамтам. Охотник и его родственники подобрали их и вернулись в деревню. Затем мужчины попробовали наигрывать услышанный в лесу ритм, а девушки - имитировать движения граций. Так из безымянной деревеньки, затерявшейся в лесах провинции Оверри, где ранее никогда не знали танцев, вышел нвокоробо, ставший теперь прима-номером любого нигерийского фестиваля.

Танцовщица

До позднего вечера на площадь фестивальной деревни один за другим выходили танцоры, и зрители буквально стонали от восхищения каждым новым номером. Танцы продолжались и на другой день...

К концу праздника я уже валился с ног, успев посмотреть еще состязания борцов и боксеров, веселые гонки гребцов, которые с завязанными глазами пытались обогнать друг друга на лодках, побывать на выставке возделываемых фруктов и растений. Теперь не мешало бы и перекусить. В ресторане не сделал и двух шагов, как меня окликнули. Из-за ближайшего от входа столика поднялся нигериец в агбаде - тот самый, которого я встретил ранее на берегу Сокото.

- Прошу за мой столик! Надеюсь, не откажетесь? - пригласил он меня тоном хозяина.

- Как праздник? Понравился?

- Еще бы!

Нигериец хитро прищурился:

- И все же одну вещь вы упустили.

- Какую?

- Это мы исправим после ужина. А пока позвольте вас угостить?

- Я молча развел руками: такого гостеприимства не ожидал.

- Официант!

К столику подскочил худенький паренек в белой отутюженной форме. Мой знакомый сказал ему что-то на местном диалекте. Минуты через две перед каждым из нас стояло по тарелке с какой-то снедью. Пахло аппетитно, но все-таки что это было за блюдо? В тарелке было какое-то густое серое месиво из лапши, кусочков мяса, блеклых листочков, приправленное арахисовым маслом. Хотя мне приходилось бывать во многих нигерийских домах, но такого я еще не пробовалл.

- Это наше местное блюдо талия. Очень вкусное! Думаю, понравится...

Вилкой я подцепил самую малость необычного варева, смело отправил его в рот и тут же поперхнулся: это был настоящий раскаленный уголь. Нёбо, язык, десны - все горело. Как это мой новый знакомый ест эту талию? Однако на подвох с его стороны не похоже. Скорее всего решил, по простоте душевной, угостить батуре для полноты ощущения нигерийской жизни экзотическим национальным блюдом. Так что обижаться не следует. С видом, будто ел такое варево с детства, я принялся уплетать талию, с трудом сдерживая гримасу от жжения во рту. Да, теперь поездка в Аргунгу запомнится надолго.

Вскоре с едой было покончено, и мы вышли на улицу. С реки тянуло прохладой. Фестивальная деревня светилась, двигалась, смеялась, разговаривала, надрывалась музыкой. Среди хаоса звуков выделялась четкая дробь тамтама (он был неподалеку от нас, к тому же его ритм не походил на грохотанье барабана). Та-ра-рум-рат-бум! - неслась морзянка сухих, коротких звуков. Нигериец потянул меня за собой. Мы свернули за угол. У столба, освещенный электрической лампочкой, стоял посреди праздничной толпы барабанщик. В синем халате и шапочке, похожей на поварской колпак, только не белой, а цветастой, он выглядел как артист - исполнитель фольклорных мотивов, к которому в свете софитов обращены взгляды зрителей. В правой руке барабанщик держал деревянную колотушку, слегка изогнутую на конце, и быстро стучал ею по тугой мембране тамтама, выбрасывая в темноту ночи прерывистую дробь.

Опять новая заминка: я так и не понял язык говорящего барабана. Выручил мой новый знакомый, ставший бойко переводить вязь непонятных звуков в обычные слова.

Барабанщик рассказывал историю зарождения фестиваля в Аргунгу.

В давние времена рыбу в Сокото считали общей, и племена, жившие по ее берегам, выходили на лов где кому вздумается. Вроде бы так и должно быть. Да случались накладки. Племя из низовий, поддавшись слухам, срывалось на промысел к верховьям. А в это время другое племя с верховий отправлялось за рыбой в низовья. Всем хотелось наловить не просто рыбы, а поймать обязательно вкуснейшую из них - "водяного слона". При такой неразберихе, а может, и зависти - не всех щедро одаривала река, не всем попадался "водяной слон" - между племенами вспыхивали раздоры. Рыбаки вместо снастей вооружались копьями, луками, и тогда вода в реке окрашивалась кровью.

С распрями в 1934 году покончили султан из Сокото и местный эмир. Они уладили разногласия и установили, кому и где ловить рыбу. Заодно наказали племенам фулани и кебба жить в мире и добрососедстве. Рыбаки после столь мудрого решения бросились в реку, наловили рыбы и принесли ее владыкам в знак благодарности. На Сокото воцарился мир и порядок, а враждовавшие ранее племена начали собираться на общий праздник. Украшением таких праздников стало состязание рыбаков.

Барабанщик перечислил затем имена нигерийцев, которые в разные годы, выловив самую большую рыбу, то бишь "водяного слона", в здешней речке, были победителями. Не забыл он и Умару Феланду.

Долго еще стучал в ночи тамтам, повторяя раз за разом предание о зарождении фестиваля в Аргунгу. Эта россыпь звуков провожала меня до самого мотеля...

Немало повидала Сокото, немало воды утекло в ней. Да и соперничество рыбаков стало иным. С завоеванием Нигерией независимости фестиваль в Аргунгу превратился в праздник национального масштаба. Состязанию рыбаков сопутствует теперь развлекательная программа - скачки на лошадях, танцы, спортивные номера по боксу, борьбе, акробатике, мотокроссу... Причем это не только красочное зрелище, но и средство установления взаимных контактов, сближения больших и малых народов страны. В Аргунгу съезжаются ныне посланцы из всех уголков Нигерии. Они знакомят друг друга со своими танцами, музыкой, традициями и обычаями. Как родники питают здешнюю реку, так и искусство разных нигерийских племен, сливаясь в Аргунгу в общий поток, рождает новую общенациональную культуру, которая становится достоянием всего народа и служит делу укрепления национального единства.

Фестивальную деревню я покидал утром. На выезде было тесно. Переполненные легковушки, грузовики, автобусы неторопливо выбирались на дорогу. Нигерийцы улыбались, кому-то кричали, махали на прощанье. Они разъезжались, чтобы через год встретиться в Аргунгу снова...