37. ГОСТИ В ЛАГЕРЕ

От нашей палатки до костра недалеко: шесть шагов. На полпути, несколько в стороне, растет молоденькая елочка - красивая, стройная малолетка. На ее ветвях Станислав развесил куски мяса, вырезанные из ягодиц убитой медведицы.

Часа через два прилетает птичка, чужая; такой я до сих пор еще не встречал на нашем мысу. Она садится прямо на мясо, выклевывает из него кусочки и с аппетитом глотает их. Эта птичка относится к семейству дроздов: у нее черно-белая полосатая головка и белесая грудка. Я встаю от костра, подхожу, а птичке хоть бы что - не улетает. Подхожу еще на шаг, уже почти могу дотянуться до нее - не боится. С удивлением гляжу на отважную малышку. Смелая пичужка доверчиво смотрит на меня. У нее озорные черные глазки. Я подзываю Станислава. - Meat bird (Meat bird (англ.) - мясная птица), - радуется товарищ, словно увидел хорошего знакомого.

Оказывается, он часто видел у себя, в Валь-де-Буа, «мясную пташку». Крылатый удалец славится тем, что любит мясо и почти не боится людей. Это назойливый и непременный гость охотничьих лагерей.

В этот же день после обеда гость приводит с собой подружку, и они вдвоем жадно набрасываются на мясо. Но Станислав охраняет наши запасы и отгоняет обжор. Несмотря на это, на третий день появляется третья птица, а на следующий день их уже пять. Мы больше не бережем медвежатину, сыты ею по горло. Птички получают огромное наслаждение, а мы - веселых компаньонов. Утром милые ветреницы будят нас громким щебетанием, а в течение всего дня радуют играми, шалостями. Они оживляют верхушки соседних деревьев и проявляют ненасытный аппетит - каждую минуту подлетают к молодой елочке.

Новые друзья наполняют меня гордостью и огромным удовлетворением. Ведь это возникает мост дружбы между нами, людьми, и лесом - мост, отсутствие которого ощущалось все время. Эти гости дороги мне. Неприятно лишь одно: их появлением мы обязаны столь печальному и мучительному приключению, как убийство медведицы.

Лагерные знакомства не ограничиваются птичками: к палаткам тянутся и другие звери. В первую же ночь, перед тем как заснуть, я слышу над головой приглушенную возню. Какой-то зверек залез на палатку и нахально носится по верхней кромке так, что гудит парусина. Останавливается на мгновение, прислушивается. По-видимому, это шпион, разведчик. Потом он отправляется дальше, быстро скатывается по парусине и исчезает.

На следующую ночь все повторяется, но зверьков уже несколько. Они носятся по палатке как безумные, словно у них нет иной дороги, а прогулка по парусине доставляет им особенное удовольствие. Утром, перед рассветом, зпверьки забираются в палатку и гарцуют по нашим телам. Мы просыпаемся. Когда зажигаем свет - никого нет.

Вечером зверьки появляются уже возле костра. Тут же за нашей спиной, в тени ветвей, они шуршат, скребутся, возятся и прячутся. Сразу в нескольких местах. А потом, когда мы входим в палатку и поднимаем с земли постели, из-под одеял выскакивает стая перепуганных зверюшек. Облава. Убиваем двух, и тайна раскрывается: лесные мыши.

На следующее утро мы убеждаемся в худшем: это нашествие лесных мышей! Они напали на наши запасы в коробках: им понравились овсяные хлопья, крупа, макароны и копченая грудинка. Они пожирают это днем, когда мы отсутствуем, и ночью, когда мы спим. Мы устраиваем облавы, убиваем ежедневно по четыре-пять штук. Но это мало помогает. Подвешиваем наши запасы к высоким веткам. Некоторые мыши взбираются на ветки, а затем спускаются по веревкам. Нет от них спасения! Мы уже подумываем: не перенести ли лагерь в другое место?

Однажды ночью мы слышим, как какой-то новый, неизвестный нам зверь хозяйничает у погасшего костра. Гость с грохотом опрокидывает жестяную банку, забытую под деревом. Медведь? Нас охватывает тревога; советуемся, что предпринять. Но больше не слышно ни одного звука. Выглядываем из палатки - кругом темная ночь, ничего не видно. Наружу не выходим.

На склоне появился медведь

Мыши - уж не громом ли их поразило? - в эту ночь притихли, притаились. Напуганы чем-то.

Утром узнаем, кто их напугал. Лиса, большая любительница мышей! Сомнений нет: на нашей банке из-под сахара она оставила выразительный след - свой помет; таков уж лисий обычай.

С той поры добрый дух посещает нас еженощно. Это можно узнать по поведению мышей. К ним пришла беда, их обуял ужас; лиса убивает их все больше и больше. О визитах лисы мы узнаем по банке из-под сахара. Каждое утро - удивительная последовательность! - мы находим на ней свежее и выразительное свидетельство того, что лиса чувствует себя прекрасно и отлично переваривает мышей.

Бедствие миновало. Побеждает мудрое правосудие природы. Грозен ее меч, карающий необузданное излишество. Безмерен аппетит лисы, пожирающей мышей! Хотя мы и в глаза не видели доброго гостя, однако хвалим его, любим его и лишь изредка удивляемся: почему эта упрямая шельма так не взлюбила именно банку из-под сахара? Оставляем ей на ночь различные банки на выбор - большие, маленькие, широкие, узкие. Но она всегда марает только одну: ту, что из-под сахара. Гм, ничего не поделаешь - такова господская воля, таков каприз лисы, нашей благодетельницы...

На нашем мысу появляются большие черные вороны. Они кружат над лесом, перелетая с одного конца на другой, наблюдают за нашим лагерем. У Аллана Эдгара По вороны предрекали смерть, возвещая: «Never more» («Never more» (англ.) - «Никогда больше»); на озере Мармет они кричат лишь: «Клук-ук, клук-ук», словно лягушки-кумушки, но все-таки кажется, что они тоже вещают о смерти. Видимо, их внимание привлекли meat birds, гостящие в лагере. Воронье карканье мы слышим в любую пору дня - иногда далеко, чаще близко. Пугливые и осторожные, вороны еще не набрались смелости, чтобы открыто напасть на птичек; но они здесь - высматривают, кружат, пугают, не улетают; нависли над лагерем как постоянная угроза. Решатся ли они вообще, нападут ли...

Однажды темным вечером мы слышим, как недалеко от лагеря движется, громко шаркая и ломая ветки, какой-то медлительный грузный зверь. С электрическим фонариком и ружьем мы мчимся в лес. Под одним из кустов открываем причину тревоги: дикобраз. Он шипит, пугая нас, свивается в клубок, выставляя колючки. Когда мы подходим совсем близко, он дрожит, как в лихорадке.

- Осторожно, - предостерегает меня Станислав. - Колючки легко вонзаются в тело!

- А что?

- Скверно! Если уж вонзятся, вытащить их очень трудно... Ох, как подскакивает!

Действительно, дикобраз неуклюже подпрыгивает - вероятно, желая уколоть нас своими иглами.

Подступая к нему как можно осторожнее, мы связываем ему ноги, волочим в лагерь и привязываем длинной веревкой к молодой елочке между палаткой и костром.

Дикобраз, грызун величиной с нашего барсука, весьма распространенный здесь. Природа вооружила его броней из роговых игл, но обделила энергией и разумом. Это глупое, неповоротливое и смирное создание. Единственную надежду он возлагает на колючки, которые действительно хорошо защищают его. Длинные (до десяти-двадцати сантиметров), они, подобно копьям, вонзаются в тело нападающего и, вооруженные изогнутым шипом, входят все глубже и глубже в тело, нанося тяжелые раны. Беда хищнику, пытающемуся укусить дикобраза: он отскочит с исколотой мордой и скорее всего погибнет от удушья, когда колючки проникнут к горлу. Дикие хищники и умные собаки знают об этом и ни за что не тронут дикобраза.

Питается дикобраз корой деревьев и причиняет значительный ущерб насаждениям. Поэтому люди не выносят его соседства и яростно уничтожают его вблизи поселений. Несколько лет назад было иначе: дикобраза охранял закон; запрещалось уничтожать его под угрозой сурового наказания. Этим он был обязан своей неповоротливости и глупости - единственная дичь, легко доступная безоружному человеку, заблудившемуся в лесу, он играл роль живого хранилища пищи.

...Наш пленник некоторое время возмущается, сопит, взъерошивает колючки и неуклюже пытается высвободиться. Минут через пятнадцать он перестает бороться за свободу и впадает в глубокое молчание. Исподлобья, из-за колючек, смотрит на нас спокойным, затуманенным взглядом. Мы подсовываем ему остатки нашего ужина. Как описать наше изумление, когда дикобраз после недолгих церемоний с аппетитом принимается за еду! Легко же он примирился с судьбой. Вот стоик! Нельзя не почувствовать радости, смешанной с легким презрением.

Ночью зверь не спит, ворчит негромко и лишь к утру наступает тишина. Выйдя из палатки, мы обнаруживаем причину молчания: дикобраз удрал. Значит, он не смирился с судьбой! Острыми зубами грызун перепилил ствол елочки и скрылся.

Елка лежит на згемле. Это влечет за собой, кроме бегства дикобраза, цепь роковых последствий. Вместе с деревом на землю свалились и запасы медвежьего мяса. На рассвете кто-то сожрал их подчистую. Нам ничего не осталось. Еще до обеда все наши meat birds покидают лагерь: медвежьего мяса больше нет. До наступления следующего дня исчезают с полуострова и вороны.

Не уходит только виновник случившегося - дикобраз. Приключения с человеком он не понял, не принял к сердцу. Каждый вечер он ходит вокруг лагеря. Слышим его в темноте. Ломает ветки, передвигаясь, как растяпа; ступает тяжело и медленно, иногда сопит. Так бродит он каждую ночь - от лагеря до оконечности мыса - беспечный недотепа, верящий в действие своих колючек, ничем не волнуемый, безразличный ко всему. Не могу понять, кто он - циник или идиот?

He могу понять, кто он - циник или идиот?