Глава 3. Прикосновение и вкус

В Йемене и Египте, в Сирии и Ливане человек, входящий в комнату, где на циновках сидят беседующие, начнет с того, что пожмет руку каждому из них, не выделяя старших, не обходя младших, и только после этого включится в разговор. Таков обычай. Однако в средние века он был распространен в Арабском мире гораздо меньше, чем сегодня. Знаменитый путешественник XII века Ибн Джубейр, объехавший почти весь Арабский мир, обнаружил пристрастие к рукопожатиям только в Дамаске. Он с удивлением писал: «Поистине обычай рукопожатия у них считается добрым предзнаменованием... Они соблюдают этот обычай в конце обязательных молитв, и особенно после утренней молитвы и молитвы послеполуденной. Когда имам произносит приветствие и когда он заканчивает молитву, люди спешат к нему, чтобы пожать ему руку, и каждый из них поворачивается к своим соседям, пожимая руки направо и налево... Они соблюдают тот же обычай при появлении молодого месяца и желают друг другу получить благословение...» (перевод Л. А. Семеновой).

Прикоснуться к собеседнику - значит выразить ему свою доброжелательность. Ближневосточный мир необыкновенно осязателен: дышащая прохладой поверхность мрамора, янтарные зерна четок, скользкая волна шелка. Ислам запрещал многие радости осязания, видя в них греховную роскошь, но запреты обходились легко. Нельзя носить шелк? Можно, если сделать подкладку из ситца, ведь тогда шелк не касается тела. Нельзя пить и есть с золота и серебра? Зато можно переложить? кушанье с золотого блюда на фаянсовую тарелку илш налить питье из серебряного кувшина в стеклянную чашу.

А образ гладкого зеркала? Сколько сравнений связано с ним в мусульманской поэзии и богословии! В XII веке персидский поэт Фарид ад-Дин Аттар написал поэму «Беседа птиц», которая приобрела необычайную известность в странах, исповедующих ислам/Ее можно назвать предтечей «Синей птицы» Мориса Метерлинка: сходна символика, близка идейная направленность обоих произведений. В поэме рассказывается о том, как птицы отправились на поиски своего царя - Симурга. До края земли, где он обитал, сумело добраться только три десятка птиц. И здесь их внезапно настигло прозрение: они поняли, что они сами и есть царь Симург («симург» - по-персидски «тридцать птиц»), что вместе они больше, чем простая сумма отдельных живых существ, Не говоря ни слова, они попросили «обретенного царя» раскрыть им это чудо, и он ответил им, так же молча: «Солнце моего величия - зеркало. Вас, птиц, явилось сюда три десятка, и вы увидели тридцать птиц в этом зеркале. Если бы явилось сорок или пятьдесят, все они увидели бы себя. Душа мира - зеркало, и образ Аллаха отражается в нем в той степени, насколько оно гладко и не замутнено».

Тайна Симурга... В друзских селениях, стоящих на уступах Ливанского хребта, старцы и сегодня рассказы* вают о ней юношам. А помните другое легендарное существо - сфинкса из греческих мифов, задававшего загадку прохожим: «Кто утром ходит на четырех ногах, в полдень - на двух, а вечером - на трех?» Рискуя жизнью, разгадал ее Эдип: «Это человек. Он ползает на четвереньках во младенчестве, ходит на двух ногах в зрелости и опирается на посох в старости». И хотя после этого, как гласит миф, сфинкс бросился, со скалы в пропасть, его образ связывается для нас с Большим сфинксом, лежащим до сих пор у египетских пирамид в Гизе.

Когда я увидел знаменитые пирамиды в первый раз, то не смог рассмотреть их по-настоящему, так отвлекало то, что творилось вокруг. А вокруг стоял шум и гам, крик и гвалт.

Потомственные попрошайки, обряженные в бедуинское платье, вымогали у туристов деньги. Схватят за руку иностранца и тащат в седло - сниматься на память около пирамид. Плата тройная, и деньги вперед. А потом, когда снимок сделан, - новое несчастнее Верблюд балует, не хочет вставать на колени, а без этого туристу вниз не сойти. Или лошадь артачится, выкидывает коленца и пугает робкого седока.

Ромбы, звездочки и раковины-каури считаются у арабов надежными оберегами

Так у них животные были выучены, что отпускали седоков лишь за дополнительную плату: гони пиастры, и ты свободен. Мне это было неприятно. «Ну что же, - думаю. - Приду сюда рано утром, когда туристы спят, а эти разбойники еще не промышляют. Увижу пирамиды на восходе солнца».

Прежде чем уйти, решил поглядеть на Большого сфинкса. Бедуины издавна боялись его и прозвали «Абу-ль-хауль» - «отец страха». Чужеземцы стреляли в него из пушки, но он устоял. Только лицо его с тех пор посечено осколками.

Вот он, восточнее пирамиды Хеопса, - лев с головой человека, держащий в огромных лапах маленький полуразрушенный храм. Время бессильно перед ним, а он бессилен перед песком: достаточно полувека, чтобы пустыня погребла его с головой. Однако начиная с времен фараона Тутмоса IV песок расчищают - почти три с половиной тысячи лет.

Здесь было тихо. Я долго смотрел на сфинкса, а он смотрел поверх меня. И вдруг он замяукал: «Мяу-мяу!» И довольно заурчал. Новая загадка?

Разгадать ее не составило труда. Приглядевшись к каменному льву, я заметил у его лап кошку, обыкновенную полосатую кошку с котятами. Она лежала на боку и, как полагается, вылизывала котят языком, каждого по очереди. Под кошачье семейство была заботливо подложена большая цветастая подушка.

В тени сфинкса стоял чернокожий сторож в белой рубахе до пят. Поймав мой взгляд, он широко улыбнулся, а я всоошшд, что в Древнем Египте кошек особенно любили и почитали. Сторож приложил ладонь к яаг гретой каменной лапе сфинкса, потом иодошел к кошке и медленно погладил ее. Она снова замяукала. А сфинкс все так же невозмутимо смотрел, не замечая нас, не ощущая прикосновения...

Самый знаменитый из мировых фольклорных сюжетов, связанных с осязанием, - это, конечно, «Принцесса на горошине». В арабских преданиях его аналог - история про ан-Надизу, дочь ад-Дайзана, бывшего царем над землями между Тигром и Евфратом в IV веке нашей эры. Когда она вышла замуж за Шапура, царя персов, то не могла найти покоя всю брачную ночь, хотя постель ее была набита легчайшим страусовым пером и устлана шелком. Оказалось, что листочек мирта прилип к ее животу. Обнаружив у жены такую изнеженность, молодой муж Шапур, забыв все свои обещания, приказал убить ее: вот какой он был коварный. Правда, и новобрачная ради замужества, как рассказывает предание, обрекла на смерть своего отца и свой родной город.

Уже в первые века ислама простодушную чувственность арабских кочевников-скотоводов стала вытеснять пряная и утонченная эротика больших городов, опирающаяся на давние традиции Древнего Востока. Пророку Мухаммеду приписываются слова: «Отдаляйте мужчин от женщин, ибо когда они видят друг друга и встречаются, то возникает болезнь, от коей нет лекарства» и еще: «Женщина - силок дьявола».

Неполноправное положение женщины-мусульманки решительно критиковали уже европейские просветители XVIII века. В «Персидских письмах» Шарля Луи Монтескье, изданных в 1721 году, французские читатели познакомились, помимо прочих идей, с осуждением нравов сераля (гарема); в одном из писем порицается многоженство, а в другом впервые утверждается принцип равенства полов перед «естественным законом». Но если знания Монтескье о народах Передней Азии нельзя назвать вполне научными даже для того времени, то книга французского философа-просветителя Константена Франсуа Вольнея «Путешествие в Сирию и Египет, бывшее в 1783, 1784 и 1785 годах» основана на живых наблюдениях и не потеряла значения по сей день.

Свой социальный идеал (буржуазное общество во главе с просвещенным монархом) Вольней утверждал

«от противного», выразительно изображая его антипод - дряхлеющую Османскую империю. Одним из первых в европейской науке он характеризует и традиционное положение арабской женщины. Особенно остро критикует Вольней многоженство, считая, что подобная форма брака, при которой невозможно подлинное равенство супругов, плохо сказывается на потомстве и превращает семейный дом в «театр непрекращающейся гражданской войны».

Идеи женской эмансипации стали широко проникать из Европы на Арабский Восток в XIX веке. Первым арабским общественным деятелем нового времени, решительно призвавшим изменить положение женщины, был Бутрос аль-Бустани: в 1849 году в «Сирийском обществе по обретению наук и искусств» он выступил с докладом «О женском образовании». Его поддержали другие арабские просветители-христиане. Арабы-мусульмане обратились к женскому вопросу позже и внесли в его трактовку свои акценты. Так, египтянин Касем Амин, поклонник Монтескье, Вольнея и Фурье, отказывался тем не менее оценивать влияние ислама на положение женщины. Он подчеркивал, что поначалу достаточно ограничиться изменением роли женщины в семье, не требуя для нее социальных и политических свобод («я вижу, что мы до сих пор нуждаемся в мужчинах, хорошо выполняющих свои обязанности, а египетская женщина теперь не подготовлена абсолютно ни к чему»).

Прошло более восьмидесяти лет. В Арабском мире среди женщин появились профессора, министры, послы, полицейские, известные режиссеры и авторы песен протеста. Женщины пишут стихи и прозу, картины и симфоническую музыку. Давно привычны для арабок такие профессии, как учительница, журналистка, медицинский работник. Однако споры вокруг женского вопроса не только не утихают, но стали еще ожесточенней.

Во всех арабских странах популярен лозунг «Семья - основа общества». Какой же быть этой семье - простым передатчиком традиций или залогом благотворных пе^ ремен для нации? Ответ во многом зависит от женщин. Поэтому за влияние на них борются сейчас консервативные и национально-прогрессивные силы всего арабского мира.

«Ислам и женщина» - один из самых дискуссионных аспектов женского вопроса на Арабском Востоке. Этнограф из ГДР Клаус Тимм указывает на неточность и опасность утверждения о том, что главным и единственным виновником неполноправного положения арабской женщины является ислам. «Ислам и мусульманское право, - напоминает он, - хотя и создали «божественное санкционирование» бесправного положения женщины, но и сами они были продуктом тех же общественных отношений, которые служили причиной угнетения женщин». Следовательно, женский вопрос есть часть общей проблемы социального освобождения. Но влиятельные консервативные круги арабского мира предпочитают не выводить спор из религиозной сферы.

Мусульманский «модернизм», пытавшийся на рубеже XX века согласовать установление ислама с меняющейся действительностью, в наше время все чаще воспринимается как откровенное «западничество» и все больше уступает позиции умеренному и крайне консервативному направлениям.

Идеализируя нравы доисламской эпохи, умеренные полагают, что предпосылки неполноправного положения мусульманки начали складываться под иранским влиянием при аббасидских халифах - с VIII века. Так, кувейтский профессор Махмуд Занати писал: «По нашему мнению, свободное общение между полами являлось природным обычаем у арабов в эпоху неведения (т. е. до ислама.- М. Р.) и осталось общепринятым после появления ислама. Ислам же предписывал лицевое покрывало- хиджаб лишь для жен пророка... Нам остается повторить вместе с аль-Джахизом изречение более чем тысячелетней давности: "Пребывание женщин с мужчинами для беседы и обмен взглядами не были позором во времена неведения и не запретны во времена ислама"».

Против подобных утверждений решительно восстают приверженцы крайне консервативного течения, которые с начала семидесятых годов задают тон в египетском университете аль-Азхар, одном из главных центров исламской учености, и в некоторых других богословских университетах мусульманского мира. Главный имам аль-Азхара постоянно высказывается в пользу разделения полов, многоженства и других подобных обычаев, освященных исламом. А ссылка профессора Занати на средневекового рационалиста аль-Джахиза звучит, должно быть, для имама просто кощунственно, ибо он не признает ни достоинств классической философии, ни ценности учения арабских рационалистов.

Потомственный ювелир Ба Хишван из города Хаджарейна гордится семейной продукцией

Если энтузиаста борьбы за освобрждение арабской женщины Касема Амина называли «мусульманским Лютером», то его современных противников объединяет стремление к своего рода контрреформации. В некоторых арабских странах и кое-где за пределами арабского мира идеи «контрреформистов» воплощаются в жизнь. Так, в Саудовской Аравии за последние полтора десятилетия резко ужесточилась политика разделения полов, существенно ограничено право женщин на труд, на свободу передвижения. Покрывало - хиджаб становится своеобразным знаменем крайних консерваторов не только в Аравии, но и по другую сторону Ормузского пролива.

В борьбе вокруг положения арабской женщины новым является то, что оппоненты все чаще обращаются прямо к массам, пытаясь не просто заставить женщину следовать их рекомендациям, но прежде всего убедить ее. Большая работа ведется в рамках бурно развивающегося арабского женского движения. Не прекращаются поиски доходчивых форм агитации, веских и неопровержимых аргументов. При этом привлекаются данные естественных и общественных наук - биологии, истории, этнографии.

Этнографическое изучение арабской женщины не дает пока всеобъемлющей картины ее жизни. Такое положение понятно - ведь в течение долгого времени этнография в основном опиралась на наблюдения исследователей-мужчин,- наблюдения отрывочные, а иногда и неточные. Только в тридцатых годах нашего века вышла первая монография об арабской мусульманской деревне, написанная женщиной-этнографом - скандинавской исследовательницей Хильме Гранквист. После второй мировой войны появились новые имена - американка Луиза Суит, француженка Жаклин де Вийет и другие. В семидесятых годах стала активно работать Сорайя Альторки - первая женщина-этнограф Саудовской Аравии. Сорайя Альторки и круг близких к ней исследовательниц пытаются детально разобраться в картине семейно-брачных отношений, утверждая, что в этой деликатной сфере женщины Ближнего Востока обладают давним и прочным влиянием.

По традиции, арабы заключают браки между близкими родственниками, причем брачный союз двоюродных брата и сестры издавна считался идеальным («дочь дяди по отцу самим Аллахом предназначена тебе в жены»). Такие браки - «внутри своей группы» - этнографы называют эидбгамными. Долгая, многовековая практика эндогамии привела к созданию особо прочных семейно-родственных коллективов с сильными традициями взаимопомощи и взаимозависимости. Счет поколений неукоснительно ведется по линии отца. И только после рождения сына - наследника, продолжающего род,- человек считался полноправным. Поэтому и вступление в брак рассматривается традицией как важнейшее событие в жизни мужчины и женщины. «Хороший брак» упрочивает родственную солидарность, дурной - нарушает ее.

Важнейшая информация, имеющая отношение к намечаемым брачным союзам, проходит через женщин, Они накапливают и передают эти сведения во время взаимных визитов - чисто женской формы общения, а также во время традиционных встреч и церемоний, собирающих родственников вместе,- наречения имени, свадьбы, посещения больного, траура.

Чрезвычайно важна роль женщины при заключении браков между двумя семейно-родственными коллективами. Впрочем, и при выборе невесты внутри группы знание жениха о своей возможной избраннице почти всегда основано на тех сведениях, которые женщины считают нужным ему сообщить. Конечно, заседает семейный совет, возглавляемый дедом жениха, его отцом и женатыми братьями, но он лишь в самом общем виде определяет круг потенциальных невест, а остальное - дело женщин, и в первую очередь будущей свекрови. При этом выбор обусловливается интересами скорее не самого жениха, а женщин семьи. Их отзывы и мнения подготавливают формальное решение главы дома. «Складывается парадоксальное положение, - замечает Сорайя Альторки, - само разделение полов, отстраняющее женщин от доступа к информации и влиянию в более широком обществе, создает условия, позволяющие им успешно контролировать судьбу мужчины в том, что касается его женитьбы».

Брачная политика - не единственная область, в которой проявляется традиционное влияние арабской женщины. Еще Луиза Суит обратила внимание на роль женщин ливанской деревни как посредниц при разрешении споров и столкновений. В конце семидесятых годов эта тема в более широком масштабе привлекла внимание многих этнографов-арабистов.

И все же вопреки уточнениям, внесенным в наше представление о традиционной роли арабской женщины, общее утверждение о ее неполноправном социальном положении, разумеется, остается в силе. Сегодня можно лишь с еще большей уверенностью говорить о том, что разделение полов - как и любая сегрегация - отрицательно сказывается на обеих сторонах и в какой-то мере ограничивает социальные привилегии, присвоенные себе мужчинами.

В области имущественных отношений эти привилегии до последнего времени казались незыблемыми. По Корану (IV, 12), женщина имеет право наследовать часть имущества, равную половинной доле, причитающейся ее родственнику-мужчине. Однако женщина никогда не претендовала на это имущество, переходившее в ведение ее опекуна (которым становился ее отец, брат, сын, дядя по отцу) или, если у нее не оставалось близких родственников по мужской линии, в руки ее мужа. В редких случаях отказ дочери от своей доли наследства компенсировался приданым, которое считалось ее собственностью после замужества.

Женщина не должна была проявлять хоть малейший интерес к размерам своего имущества и к получаемым доходам, ибо это могло быть воспринято как сомнение в деловых качествах опекуна или в его порядочности. За минувшее десятилетие даже в Саудовской Аравии, в одном из последних оплотов традиционного ближневосточного уклада, женщины из состоятельных семей начинают контролировать своих опекунов, а некоторые из них фактически распоряжаются своей собственностью. Это больше не считается «неприличным». Вопреки введенным сейчас особенно строгим законам о разделении полов, в стране происходят некоторые положительные изменения. Черное верхнее женское одеяние и глухое покрывало заменяется кое-где простым темным платьем и вуалью из черного шифона. Для девушек, учившихся за границей, возвращение к прежнему затворничеству не проходит безболезненно. Меняются представления молодых женщин о браке, материнстве, жизненном призвании, дружбе, досуге. И если девушки эр-Рияда, Мекки и Джидды еще далеко не всегда сами выбирают себе жениха, то сегодня они уже пользуются правом «вето», отказа от брака с неугодным им лицом.

Внимание к положению арабской женщины растет в наши дни по многим причинам. Одна из них -потребность регулирования роста населения, необходимость «планирования семьи». Эта проблема вплотную стоит перед Тунисом, Египтом, Сирией, а в скором времени с ней придется столкнуться и другим арабским странам.

На Юге Аравии с древних времен верили, что серебро приносит удачу, а звон бубенцов отгоняет злых духов

Исследования, проведенные арабскими специалистами-демографами, показали, что сегодня арабские женщины- одни из самых многодетных на нашей планете. В арабских странах на тысячу человек приходится примерно 47 новорожденных (в индустриально развитых странах - 17), на одну способную к деторождению женщину - 7 детей (в развивающихся странах - в среднем 5, всего в мире - 4).

Контроль над рождаемостью - это насущная необходимость, но мусульманские идеологи пока не сумели выработать единую позицию относительно планирования семьи. Официальная пропаганда за сокращение рождаемости ведется осторожно, чтобы не оскорбить чувств верующих, привыкших считать, что детей посылает Аллах. Так, например, на памятной монете, отчеканенной в Египте в 1975 году в честь Международного года женщины, изображена «идеальная семья», состоящая из отца, матери и двоих детей: наглядная агитация в пользу прямого воспроизводства.

Конечно, более активное включение арабских женщин в общественную жизнь арабского мира неизбежно. Однако в некоторых арабских странах темпы приобщения женщин к общественно полезному труду сдерживаются явным переизбытком мужской рабочей силы. В других - наблюдается противоположная картина. Женские рабочие руки требуются, например, и в «богатом» Кувейте, где остро не хватает местных специалистов, и в «бедном» Северном Йемене, где женщины вынуждены заменять мужчин, отправившихся на заработки в Саудовскую Аравию. В самом же Саудовском королевстве наглядно проявляется противоречие между существующей потребностью в вовлечении женщин в общественное производство и стремлением правительства сохранить их неполноправное положение. Пытаясь любой ценой удержать уходящее прошлое, консервативные круги подвергают своеобразному переосмыслению не только давние установления, освящающие неполноправие женщин, но даже и внешние его черты. Например, лицевое покрывало - хиджаб выдается за неотъемлемую часть культурно-религиозного наследия. Встречаются женщины, гордящиеся тем, что они носят хиджаб.

До сих пор почти нет у нас работ Женщин-этнографов, освещающих положение бедуинок. У арабов-кочевников женщина испокон веков пользовалась большей свободой, и споры оседлых о том, что дозволено дочерям Евы и что им запрещено, казались бедуинам смешной и глупой казуистикой. На упрек В несоблюдении каких-либо предписаний ислама они обычно отвечали: «Пророк Мухаммед освободил нашего предка от поста и молитвы в благодарность за помощь, которую наше племя оказало пророку».

Для средневековой арабской литературы бедуин - излюбленный персонаж: хранитель чистой арабской речи, лукавый и простодушный, дерзкий и осторожный, жадный и щедрый, но всегда непосредственный. Ему одному можно нарушать правила дворцового этикета и смеяться над утонченностью городских нравов. Одна из историй рассказывает, как бедуин попал к оседлым на богатую свадьбу, где принимает тонкую белую лепешку за полотно и мечтает скроить себе из нее рубаху; флейту он сравнивает с ослиным срамом, а танцовщик, скачущий, будто он от скорпионов спасается, кажется ему одержимым бесами. Восхищенный игрой на лютне, бедуин восклицает в восторге, что он готов поклоняться не только Аллаху, но и басовой струне.

Бедуинов, привыкших в пустыне довольствоваться малым, особенно поражала роскошь трапез и сервировки у высоких вельмож. Примеры такой роскоши, относящиеся к началу X века, можно найти у швейцарского востоковеда А. Меца: «Сначала каждому подавали поднос с самыми отборными фруктами всех сортов в соответствии с временем года. Посреди стола ставилось большое блюдо, на котором также лежали все сорта фруктов. Это блюдо предназначалось только для услады взоров. На каждом из небольших подносов лежал ножик, чтобы можно было разрезать айву, персики и груши, а рядом с подносом стоял стеклянный таз для отбросов... Затем появлялось блюдо с кушаньем на кожаной скатерти, накрытое крышкой из бамбуковых палочек, поверх которой был наброшен кусок египетского полотна, а кругом лежали салфетки... Два часа кряду непрерывно подавали и уносили блюдо за блюдом. Затем они переходили в смежную комнату, мыли руки, причем слуги поливали им воду, и тут же стояли наготове евнухи с полотенцами из египетского полотна и флаконами, наполненными розовой водой, чтобы вытереть гостям руки и обрызгать их лица розовой водой». Знать пренебрегала «едой простонародья» - резко пахнущей чесноком, луком, а также редькой - или слишком дешевыми арбузами, гранатами и фигами. Финики, абрикосы, виноград, персики и обычные оливки тоже пользовались дурной славой - из-за косточек, выплевывать которые считалось некрасивым. Если уж ели оливки, то дорогие, индийские; в почете у гурманов были ядра фисташек, вымоченные в розовой воде, айва из Балха, яблоки из Сирии, стебли сахарного тростника, съедобная глина из Нишапура.

Несмотря на запреты ислама, в средние века в городах продолжали пить вино. Прочие пищевые запреты обычно соблюдались. О них сказано в Коране в суре «Трапеза» (V, 4): «Запрещена вам мертвечина, и кровь, и мясо свиньи, и то, что заколото с призыванием не Аллаха, и удавленная, и убитая ударом, и убитая при падении, и забоданная, и то, что ел дикий зверь, - кроме того, что убьете по обряду,- и то, что заколото на жертвенниках, и чтобы вы делили по стрелам. Это - нечестие». Иными словами, запрещена свинина, кровь, падаль и мясо любого животного, убитого не по мусульманскому обряду. Особо осуждается доисламский обычай дележки по стрелам, или майсир, когда туша разрубается на части, каждой части соответствует особая стрела, а участники майсира вытягивают стрелу наугад - кому как повезет.

На упаковке каждой мороженой курицы, экспортируемой из Европы в арабские страны, написано: «Забита по исламскому обряду». В чем же он заключается? Животное поворачивают головой к Мекке и, призывая на помощь Аллаха, перерезают ему горло, спускают кровь и разделывают, говоря: «Пусть превратит тебя Аллах в достойную пищу для всех, кто будет участвовать в трапезе!» Однако мясо арабы едят не часто, а по особому случаю - на праздник или принимая дорогого гостя. Обычная еда кочевников - верблюжье, козье или овечье молоко, просяные или пшеничные лепешки, финики, привозной рис; у оседлых крестьян к этому добавляются овощи и фрукты, острые приправы и пряности.

С некоторыми яствами связаны особые поверья. Так, сирийцы говорят, что если беременная женщина тянется к мясной и молочной пище, у нее родится мальчик, а если ее влечет к кислым и острым кушаньям, надо ждать девочку. Когда у младенца режутся зубы, в ливанских семьях принято созывать гостей и угощать их мучным блюдом синнийя (от слова «синн» -«зуб»), иначе зубы у ребенка могут начать расти... в обратную сторону! В Йемене считают, что мед увеличивает любовное желание.

На Юге Аравии издревле занимались пчеловодством: об этом писали Страбон и Плиний Старший. А в Коране в суре «Пчелы» (XVI, 70-71) сказано:

На Юге Аравии с древних времен верили, что серебро приносит удачу, а звон бубенцов отгоняет злых духов

«И внушил Господь твой пчеле: «Устраивай в горах дома, и на деревьях, и в том, что они строят; потом питайся всякими плодами и ходи по путям Господа твоего со смирением». Выходит из внутренностей их питье разного цвета, в котором лечение для людей. Поистине, в этом знамение для людей, которые размышляют!»

Особенно знаменит мед из Хадрамаута. Здесь существует два главных сезона медосбора: сумар - время, когда цветет местная акация того же названия, и харф (от «хариф» - «осень»), когда цветет дерево ильб. А если повезет с дождями, случается и третий медосбор - с трав, называемый марбаи. Пчелиных пород две - неприхотливая «красная» и капризная «черная», вывозимая из Африки. Улей похож на увеличенную керамическую бутылку для «Рижского бальзама», хотя еще сравнительно недавно их изготавливали просто в виде полых глиняных цилиндров. Такие цилиндрические ульи встречаются во многих районах Передней Азии, а форма их восходит к выдолбленным стволам деревьев, служащих жильем для пчел, например, в юго-западном уголке Саудовской Аравии - Асире. Люди постарше помнят «бедуинские» ульи из кожи, напоминающие бурдюки для воды.

В цилиндрических ульях пчелы от стенок к центру строят восковые соты - диски; в их ячейки рабочие пчелы откладывают мед, а матка, которую называют «царица» или «царь», откладывает новое потомство. Очень важен момент деления семьи, когда необходимо не упустить отделившийся рой. Пчелы начинают беспокоиться, жужжать по-особому; тогда пчеловод вывешивает на дерево возле дома плетеную скатерть-поднос и ждет, когда вместе с другими пчелами на нее сядет матка. Матку ловят, загоняя в специальную клетку из соломинок, а рой уносят, завернув в плетеную скатерть. Нередко возникают споры о том, кому должна принадлежать отделившаяся часть пчел. В таких случаях действует старый обычай: если от улья до места, куда уселся новый рой, нельзя добросить камень весом в один ратль (то есть примерно 450 граммов), прежний хозяин лишается прав на этих пчел. Существуют специальные «пчелиные судьи», которые решают конфликты пчеловодов.

Знакомые пчеловоды из Хадрамаута рассказывают, что хорошая пчелиная семья дает в год двенадцать-тринадцать дисков медовых сот, на полтора фунта меда каждый. Мед этот очень высоко ценится, считается целебным и славен далеко за пределами Южной Аравии.

Большинство арабов трудно назвать гурманами. Едят они два раза в день, быстро, но не жадно, особо не смакуя пищу. Традиционная манера еды - руками: вилку и нож заменяют большой и указательный пальцы правой руки. Левая рука, считающаяся нечистой, не должна прикасаться к еде. Эдвард Лэйн, книгу которого «Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX века» я советовал бы прочесть каждому, кто интересуется этнографией, писал: «Когда жители Египта и других стран Востока едят руками, это делается не так грубо, как может вообразить европеец, никогда этого не видевший и не читавший точных описаний такой трапезы. Каждый отламывает маленький кусочек хлеба и опускает его в блюдо, а потом подносит ко рту вместе с кусочком мяса или еще чего-нибудь, взятого с блюда. Кусок хлеба обычно складывают вдвое, держа внутри мясо или еще что-нибудь, пользуясь при этом только большим и указательным пальцами. Если кусок мяса нельзя сразу положить в рот, его кладут на хлеб». Добавлю, что упомянутый английским арабистом хлеб - это тонкая пресная лепешка, очень удобная для подобных целей. За едой арабы обычно не пьют: чай, кофе, вода, шербеты подаются после еды.

Рамадан - девятый месяц лунного календаря. Весь этот месяц набожные мусульмане постятся. Запрещено пить, есть, курить, вдыхать благовония и предаваться чувственным наслаждениям. От поста освобождаются только маленькие дети, беременные женщины, кормилицы. Нарушать его могут также путники, больные и «воины в походе», но каждый пропущенный день должен быть возмещен позднее. Запреты действуют в светлое время суток. На закате звучит с минаретов торжественный призыв на вечернюю молитву, возвещающий о том, что ограничения поста сняты на всю ночь до восхода. Это записано в Коране (II, 183): «Разрешается вам в ночь поста приближение к вашим женам: они - одеяние для вас, а вы - одеяние для них... Ешьте и пейте, пока не станет различаться пред вами белая нитка и черная нитка на заре, потом выполняйте пост до ночи».

Рамадан - праздник. Люди стараются взять отпуск на время поста, часы работы в государственных учреждениях сокращены, лавки открыты только рано утром и после вечерней молитвы. В кинотеатрах и по телевидению - специальная ночная программа, кондитеры готовят особые «рамаданные сласти», родственники и друзья обмениваются визитами, затягивающимися далеко за полночь - иной раз прямо до таравиха, последней предрассветной молитвы.

Лунные месяцы «скользящие»: рамадан может прийтись на любое время года, и когда он выпадает на лето, это настоящее испытание. Не пить в палящую жару трудно, знаю по себе, ибо провел однажды весь рамадан в пекле Хадрамаута. На глазах местных жителей, стойко переносящих пост, выпить даже глоток воды немыслимо, утолять жажду тайком - стыдно. Люди становятся молчаливыми, стараются поменьше двигаться, часто сплевывают слюну: ведь преднамеренно проглотить ее - грех! Можно вымыть руки нагретой от солнца водою, можно ополоснуть лицо, но это помогает лишь на мгновение.

Настроение меняется по мере того, как близится вечер. Скоро шесть. Мужчины деревни аль-Гуза собираются у Мечети света - стройного двухэтажного здания, сияющего белой известкой. Срок подошел, и все степенно поднимаются на крышу, где на плетеных циновках расставлено купленное в складчину угощение - красные и черные финики в деревянных мисках, пухлые просяные лепешки, в кувшинах кофе с имбирем и - главное! - чистая охлажденная вода в высоких металлических стаканах. Садятся, стараясь не глядеть на еду, и вот уже совсем рядом раздается протяжный призыв к молитве, взмывающий над темными хохолками финиковых пальм и облетающий всю деревню. Не торопясь, тянутся люди к прохладным тяжелым стаканам - сначала вода; через две-три минуты уже вспыхивает оживленный разговор, рассыпается смех, не совсем вяжущийся со священным местом ежевечернего разговения. Но длится это недолго: присутствующие встают на молитву, а потом расходятся по домам, где их уже ждет настоящая трапеза, главное блюдо которой - плов с бараниной или козлятиной. А утром все сначала.

- Что такое христианские посты? - говорит пропо-ведник-хатыб Мечети света. - Набить брюхо можно и вареной капустой. У нас же постится всё - желудок и глаза, уши и ноздри. Наш пост трудней, а значит, правильнее. - Он выразительно жестикулирует растопыренными пальцами, а я вспоминаю изображения ладоней, выбитых на огромных камнях в ущелье рядом с аль-Гузой.

К концу рамадана чувствуется всеобщая усталость. Люди хотят вернуться к обычному течению жизни, но общей даты окончания поста, связанного с фазами луны, нет. Установить точные сроки могут только высшие мусульманские авторитеты. В разных странах они действуют по-разному. На базарах не выключают радиоприемники, светятся экраны телевизоров.

- Ну что, весть пришла? - спрашивают озабоченно. Всем важно знать: завтра еще один, последний, день рамадана или большой праздник Ид аль-фитр - ведь продукты для праздничной трапезы уже закуплены.

- Нет вести, - отвечают. - Правда, в Каире объявили, что Ид аль-фитр завтра.

- То в Каире... А у нас?

- Нет вести. Но в Сане объявили на завтра Ид аль-фитр.

- То в Сане... А у нас?

И наконец, вечерний базар облегченно вздыхает: завтра праздник!

Бедуины не всегда соблюдают пост. Если их упрекают за это, они отшучиваются: «У нас круглый год рамадан, ведь еда наша - солнце, а питье - ветер!» Многое понял я о кочевниках-арабах благодаря своему старшему другу - Абдаллаху, бедуину из иракского племени шаммар-джерба, имеющему девять братьев-бедуинов и прочую несчетную родню по восходящей и нисходящей линиям.

Я был гостем Абдаллаха у него на родине.

- Ахлян! (Добро пожаловать!) - приветствует он меня.

Мы с ним стоим у входа в знаменитый лейпцигский погребок Ауэрбаха, где происходила одна из сцен «Фауста» Гёте. Здесь Мефистофель ввел своего подопечного в компанию гуляк-студентов, спел им озорную «Блоху», извлек из досок стола фонтаны изысканных вин, обернувшихся огненными языками, и улетел вместе с Фаустом к ведьмам на гору Брокен. В память об этой истории поставлена бронзовая пара - лукавый Мефистофель в трико и задумчивый доктор Фауст в широкой мантии. Бронза черная, но левый башмак у доктора горит золотом. Мимо проходит парень в джинсах и рукавом свитера проводит по сияющему металлу.

- Добрый день, доктор Штайн, - здоровается он с Абдаллахом.

- Наш местный обычай, - объясняет тот, кивнув юноше. - Чтобы хорошо сдать экзамен, студент должен почистить башмак доктору Фаусту.

Он знает, что говорит: сам кончал Лейпцигский университет, специализируясь по этнографии народов Ближнего Востока и Северной Африки. Того, что он повидал в жизни, хватило бы не на одного человека. Ведь доктор Лотар Штайн, директор Лейпцигского музея этнографии, сын пекаря из пригородной деревеньки Мелькау, и впрямь полноправный член арабского племени, кочующего в пустынях Ирака и Сирии! Он был усыновлен бедуинами, получив новое имя Абдаллах (дословно «раб Аллаха» или просто человек) и массу новых родственников в придачу. Но произошло это не сразу.

Сначала правительство ГДР направило Штайна в Судан, чтобы пополнить коллекции Лейпцигского музея этнографии, почти целиком уничтоженные во время второй мировой войны. Потом - аспирантура в Институте имени Юлиуса Липса при Лейпцигском университете и другой университет - Багдадский; усиленные занятия арабским языком. И только после этого он отправился к бедуинам и стал своим в племени шаммар.

Лотар Штайн улыбается:

- Нельзя быть гостем у бедуинов много месяцев подряд. Обычай пустыни заставляет их ежедневно резать барашка и устраивать торжественную трапезу. Гость входит - все поднимаются с ковра, гость выходит- опять все встают. Гость кончил еду, и сотрапезникам далее вкушать пищу не пристало. Все это очень накладно. Куда проще принять гостя в племя и подарить ему десятка два овечек. Кстати, за эти долгие годы - а прошло уже более двадцати лет - мои овечки, должно быть, превратились в порядочное стадо!

Приятно, когда о себе самом говорят с юмором, но совершенно ясно, что гостеприимные и гордые шаммары руководствовались не только соображениями экономии. Прежде чем принять свое решение, они целых две недели присматривались к чужеземцу. Понадобилось выдержать не один экзамен, чтобы Лотар стал Абдаллахом. Вот как писал об этом он сам:

Ромбовидный орнамент называется 'солнышко'

«Разумеется, бедуины принимают в свои ряды не каждого. Предварительно он должен подвергнуться хотя и незаметным, но очень серьезным испытаниям. Я должен был участвовать вместе с ними в скачках без уздечки и стремян, я стрелял по мишеням - жестяным банкам, расставленным в песках пустыни. Каждое попадание вызывало ликование, в особенности у женщин и детей, которые издали наблюдали за всем происходящим. Во время сильных песчаных бурь я помогал крепить шесты в большой палатке вождя племени. Это требовало предельного напряжения физических сил... Наконец настал день, когда собравшиеся у лагерного очага старейшины пригласили меня в свой круг, и главный шейх (или «шейх шейхов», т. е. «вождь вождей». - М. Р.) обратился ко мне с торжественными словами: «Перед лицом собравшихся здесь лучших людей я нарекаю тебя именем Абдаллах и как своего сына присоединяю тебя к моим сыновьям. В знак моего благоволения прими этого жеребца...» Прежде чем я успел разглядеть коня, шейх шейхов шаммаров поднялся со своего места и трижды поцеловал меня. Нас окружили собравшиеся, некоторые в знак радости стреляли в воздух. В этот момент я не только получил звучное имя Абдаллах Мишан аль-Файсал ибн Ферхан ибн Сфук ибн Фарис ибн Хмейди ибн... но одновременно приобрел и девять братьев, шестнадцать сестер, двенадцать дядей, а кроме того, бесчисленное количество двоюродных братьев и сестер».

Обойти обременительные требования бедуинского этикета, связанного с приемом гостя, помог шаммарам древний обычай, который этнографы называют адопцией, или адоптацией: бедуины издавна усыновляли иноплеменных мальчиков и молодых холостяков. Хорошо, что в начале шестидесятых Лотар был еще не женат.

Затем... затем были разные арабские страны - неоднократные поездки в Египет и Судан, путешествие в Ливию, в Демократический Йемен. Но сильнее всего доктора Штайна все-таки поразил Судан с его невероятной смесью языков, лиц и нравов. По просьбе суданских властей он создавал секцию этнографии Национального музея в Хартуме-по существу первый этнографический музей этой страны. В поисках новых экспонатов он совершил сказочное путешествие - с чинного мусульманского севера в горы южной провинции Кордофан, куда еще не проник ислам, где население разводит тощих пятнистых свиней и обнаженные шоколадные красавицы подносят гостю хмельное пиво в крутобедрых тыквах - калебасах.

- Я с трудом удержал моих мусульманских помощников от панического бегства: настолько эта картина противоречила установлениям ислама, - вспоминает Штайн.

Несколько лет назад, когда он шел по галдящей на все голоса улице Каира, из пестрой толпы окликнули:

- Абдаллах, ты?

Оказалось, земляки - сородичи из племени шаммар. Штайн рассказал им о своей работе, о том, что его новая книга о кочевниках пустыни выходит в Москве под названием «В черных шатрах бедуинов».

- А в Москве есть бедуины? - спросили его. Вопрос вовсе не праздный. Многие арабы-кочевники понимают, что их традиционный образ жизни не вечен, что решительные перемены рано или поздно произойдут. Какие перемены? Что их ждет? Можно ли перейти на оседлость, не поступаясь обычаями предков? Вот почему сынов арабских пустынь живо интересует опыт их собратьев из разных уголков земли: как это происходит там?

Кочевников-арабов называют по-разному. Во-первых, «бедуины», или «жители пустыни», во-вторых, «люди домов из волоса» из-за их черных шатров, полотнища которых ткутся из козьей шерсти. Есть много других устойчивых эпитетов и метафор - одна из них, уже знакомая нам, отлично передает подвижность и стремительность всадников пустыни - «пьющие ветер».

Во II-III веках нашей эры в Аравии появились удобные лучные седла для верблюдов: огромные пространства стали доступны для летучих бедуинских отрядов- верблюжьих и конных, резко возросла и их скорость. Кочевники - скотоводы и воины - превратились в грозную силу, с которой не могло не считаться оседлое население, занимавшееся пашенным земледелием в долинах, оазисах и на горных террасах.

Этнографы часто говорят, что жители Передней Азии и Северной Африки в хозяйственно-культурном отношении входят в сложную «оседло-кочевническую систему». Это выражение должно подчеркивать взаимозависимость оседлых и кочевников. И действительно: оседлый получал от кочевника верховых и вьючных животных (транспортные средства, как сказали бы мы сегодня), шерсть, кожи, мясо, а также опытных «лоцманов пустыни» - смелых и выносливых воинов. Кочевник, в свою очередь, зависел от городского рынка, от продуктов оседлого ремесла и сельского хозяйства. А сколько переходных типов, сколько оттенков между двумя полюсами оседло-кочевнической системы, сколько вариантов «полуоседлости» (когда кочевое хозяйство имеет подсобное значение) и «полукочевничества» (когда второстепенный характер имеют оседлые занятия)!

Ромбовидный орнамент называется 'солнышко'

Хотя оседлые и кочевники никогда не могли обойтись друг без друга, отношения между ними далеко не всегда были дружескими. Горожане зло посмеивались над простоватыми «верблюжатниками», а бедуины при случае грабили караваны, травили посевы, нападали на деревни, считая имущество оседлых своей законной добычей. Чистокровный бедуин, знающий свое родословие вплоть до основателя своего племени, привык мстить за обиду, платить кровью за кровь, он не расставался с оружием и глубоко презирал робких и изнеженных «людей высохшей глины» - так бедуины называли тех, кто ютился в глинобитных жилищах, навсегда привязав себя к земле. Вольная жизнь аравийского кочевника, зависящего более от окружающей природы, чем от людских установлений, привлекала европейских писателей и философов, начиная с века Жан-Жака Руссо, но идеализированный образ сына арабских пустынь так и «е нашел своего классического выражения, своего Феня-мора Купера - и мальчишки всего мира играют все-таки «в индейцев», а не «в бедуинов».

Сейчас в арабском мире около десяти миллионов ко-чевников и полукочевников: цифра внушительная, но неточная, ибо переписи во многих местах никогда не проводились. К середине XX века общее соотношение городского, деревенского и кочевого населения Передней Азии выражалось примерно так - 2:4:1. За последние десятилетия эта пропорция изменилась - ведь численность кочевников неуклонно уменьшается. Почему? Да потому, что верблюд не выдержал конкуренции с грузовиком. Конечно, без верблюда не обойтись в пустыне и по сей день, но верблюдоводство сейчас отнюдь не переживает расцвета. С его сокращением свертываются и традиционные занятия бедуинову например ковроткачет ство: шерсть давал верблюд, и грузовик в этом отношении его никак не заменит. Резко сократился и караванный извоз. Все чаще и чаще нарушаются старинные обычаи: племенные земли стали объектом купли-продажи, введена плата за водопользование, пастбища арендуются - повсюду побеждает товарная экономика.

Социальные функции племени тоже подорваны: исчезают или превращаются в пустую формальность племенные советы, а воспоминания о военно-политической роли племен сохранились только в рассказах стариков, в давних песнях и стихах. Процесс перехода к оседлости, по-видимому, необратим.

Ученые, изучающие кочевников, - кочевниковеды - решают две главные задачи. Необходимо, во-первых, сохранить для человечества неповторимые особенности уходящего в прошлое традиционного уклада, а во-вторых, на основе глубокого знания жизни кочевников выработать научные рекомендации, связанные с их будущим. При Международном союзе антропологических и этнологических наук создана специальная комиссия по проблемам кочевничества. В нее входят ученые разных стран, включая, разумеется, и нашу. Лотар Штайн также член этой комиссии.

Пути перехода к оседлости с помощью государства Штайн изучал в социалистических странах - сначала в Монголии, потом в республиках Средней Азии, где побывал вместе со своей женой Хайди, специалисткой по тюркским языкам. Штайн убежден, что коллективная собственность на скот и планомерная помощь государства - самые надежные средства, чтобы избежать пагубных последствий имущественного неравенства среди недавних кочевников.

Об опыте социалистических стран, имеющих кочевое население, много пишут и говорят на Арабском Востоке, особенно в Алжире, Ливии, Сирии, Демократическом Йемене. В наши дни у многих кочевников уже не существует презрительного отношения к земледельческому труду. Так, в Демократическом Йемене более 94 процентов опрошенных бедуинов охотно занялись бы обработкой земель, принадлежащих племени, - дело за ирригацией и денежными ассигнованиями. В арабских странах, применяющих к местным условиям социалистический опыт, создаются кооперативы и совместные товарищества по реализации продукции кочевников, проводится земельная реформа, народные комитеты заменяют племенных вождей. Бурятся артезианские скважины, сен оружаются хранилища для кормов, организуются медицинские и ветеринарные пункты, общеобразовательные школы и центры профобучения для детей бедуинов.

- Но одними законами, даже самыми лучшими, нельзя изменить жизнь кочевников, - говорит Лотар Штайн. - Нужно, чтобы сами бедуины поверили в преимущество перемен. Влиять на них надо осторожно, терпеливо, тактично, хорошо зная и уважая их нравы и обычаи. Бедуин внимательно выслушает совет со стороны, но поверит только человеку одного с ним корня. Поэтому так важно вырастить новую интеллигенцию из среды самих кочевников.

Это не только слова. Помимо полевых исследований, научной и музейной работы доктор Штайн занят и педагогической деятельностью. Среди его аспирантов - выходцы из арабских стран, люди «бедуинского корня».

Я познакомился с Лотаром Штайном в декабре 1980 года, когда он приезжал к нам в Ленинград, в Институт этнографии имени Миклухо-Маклая. Мы говорили о севере арабского мира - Ираке, Сирии, Ливане, но кто мог тогда знать, что по-настоящему нас со Штайном сведет аравийский юг?

Нещадно греет солнце. Под подошвами резиновых сандалий - шебшебов мерно хрустит галька. Много тысяч лет назад здесь текла река, а теперь... На белом раскаленном песке валяется внушительная костяная трубка, отбрасывая длинную угловатую тень. Это позвоночный столб начисто обглоданной вяленой акулы: бедуины закупают акульи туши на побережье и кормятся ими в пустыне. И тут я услышал знакомое имя - Лотар Штайн.

- Лотар Штайн был здесь, а я его сопровождал, - произнес молодой сотрудник Йеменского центра культурных исследований Мухаммад Бамахрама.

Мухаммад сберег еженедельное приложение к аденской газете, где было напечатано интервью с доктором Штайном. Немецкий ученый рассказал, как резко бросилась ему в глаза разница между местными кочевниками и бедуинами тех арабских стран, где он бывал раньше. Вместо черных шатров из шерсти, которыми пользуются многие кочевники арабского мира, бедуины Южной Аравии обычно ночуют под ветвями дерева, в пещере или прямо под открытым небом. Длиннополую рубашку и широкий шерстяной плащ заменяет здесь короткая мужская юбка или набедренная повязка... Штайя побывал во многих районах Демократического Йемена - в Хадрамауте, Тамуде, Махре, Шабве, Атаке, Бейхане, встречался с бедуинами из племен авамир, манахиль, сайар. В разговоре с йеменским журналистом он высказал надежду, что качества кочевников, воспитанные суровой жизнью в пустыне, - мужество, выносливость, редкое умение ориентироваться - помогут им включиться в жизнь современного государства: участвовать в освоении неисследованных районов, в разведке полезных ископаемых, в укреплении обороноспособности.

Мысли Штайна вызвали горячий отклик у молодых образованных йеменцев, которым небезразлично будущее своей страны. Я не раз слышал, как Мухаммад заинтересованно обсуждал эту статью со своим другом и коллегой Абд аль-Азизом.

С Абд аль-Азизом я впервые ходил в гости к южноаравийским бедуинам. Границы стоянки обозначали бочки из-под бензина и яркие банки из-под голландского порошкового молока. Под деревом сумр, родственником нашей акации, сидел на войлоке худой старичок с жидкой эспаньолкой. За брезентовый пояс короткой юбки заткнут был кривой широкий кинжал с костяной рукояткой, называемой в этих местах «лысая голова». Старичок покуривал наргиле (курительный прибор, состоящий из кокосового ореха и прямой деревянной трубки). Перед ним тлел костер. Старушка в черном платье до пят и черной лицевой маске ставила на угли закопченный алюминиевый чайник.

С нами поздоровались за руку, пригласили присесть на войлок. Подошла замужняя дочь стариков, тоже в лицевой маске, и завязался общий разговор. Они - из племени халика, входящего в соплеменность сейбан. Кочуют из Левого вади (восточной развилки долины Ду« ан) до развалин древнего поселения Рейбун, которое раскапывают наши археологи. В хозяйстве всего с десяток верблюдов и с полсотни худых черных коз. Козы все время подбирались к костру, чтобы посмотреть на гостей, а бедуины отгоняли, швыряя в них мелкой галькой.

Старушка подала нам стеклянные стаканчики со светлым кофе, пахнущим имбирем и кардамоном, разломила на всех подгорелую лепешку из сыроватого пресного теста. У хозяйкиной дочери-трое детей. Старшему - Сайду - уже семь с половиной лет, но в школу он не ходит. Стоя у костра, Сайд смотрел на нас во все глаза, даже не отмахиваясь от назойливых мух. На шее у него висел на шнурке пластмассовый судейский свисток, в который он время от времени оглушительно свистел. Его младшая сестра качала укрепленную на ветке сумра колыбель, где спал самый маленький. Дерево служило чем-то вроде буфета и шкафа: на ветвях висели стаканчики, сковородки, рубашка и дешевый кассетный магнитофон - игрушка зятя, уехавшего куда-то на своем японском вездеходе «Тойета».

Если муж остается жить в доме родителей жены, этнографы называют это матрилокальным поселением. Считают, что у бедуинов оно встречается исключительно редко, но жизнь, как известно, не всегда совпадает с теорией. Кстати, о доме...

- А есть ли у вас шатер? - спрашиваю я.

- Есть, сынок, - отвечает старик. - Но мы его не разбиваем, а подкладываем под себя, как подстилку. Зачем закрывать небо? А тени и от дерева хватает.

Узнав, что я из России, люди из племени халика задали тот же вопрос, что задавали Штайну бедуины-шаммары:

- В твоей стране есть бедуины?

- У нас тоже разводят верблюдов, овец и коз, - объяснил я. - Но у наших скотоводов есть постоянные прочные дома, а дети их учатся в школах.

Сайд перестал дудеть в свисток. Его мать, теребя золотой браслет на запястье, внимательно смотрела на нас с Абд аль-Азизом через прорези черной маски.

- Что ж, сынок, - сказал старый бедуин. - У нас сейчас большие перемены. Если Аллах захочет, мой внук тоже будет учиться...

Узнав о начале планомерных этнографических разысканий в Хадрамауте, Лотар Штайн пригласил меня а Лейпциг для ознакомления немецких коллег с результатами нашей работы.

- И вот я в Лейпциге. В просторном кабинете директора Музея этнографии - полутьма, на стене-белый экран. Рассказываю об этнографических коллекциях, собранных в Хадрамауте, о расселении племенных и других традиционных групп в долине Дуан. Показываю слайды. Два путника встретились в пустыне, один-на верблюде, другой - на мощном японском мотоцикле, разукрашенном пестрыми лентами и перьями. Еще кадр: на площади городка, выросшего прямо в русле высохшей реки, зажатой отвесными бортами плоских гор, чернолицый чайханщик цедит чай из привычного для Южной Аравии луженого сосуда - старинного медного «самаувара», в котором и пo обличию и по прозванью нетрудно узнать обыкновенный русский самовар... Вот седобородый старец сжимает в руках тонкоствольный фитильный мушкет. Теперь этот мушкет хранится в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого - на берегу Невы.

Вставляю в магнитофон кассету. Гортанный голос читает нараспев:

Аллах заступник на горной тропке, на черном джоле. А ну наткнешься на бедуина, спасешься, что ли?

Браслеты ручные и ножные, серьги. 'Эти ножны для кинжалов сделал дед моего деда',- сказал мастер Ахмад Ба Хишван

Рассказываю немецким ученым о поэтических традициях Хадрамаута. Мной записаны на пленку стихи, сложенные и сохраненные в памяти оседлыми жителями, для которых кочевник издавна был постоянной и страшной угрозой. Голос продолжает:

Он вожделеет к твоей ослице, козе и кровле, к косице женской и притираньям, и к скудной доле.

А доле крестьянина в старом Хадрамауте, правду сказать, завидовать трудно. Что бы он ни делал - ухаживал за финиковыми пальмами, выращивал просо, занимался пчеловодством, главная его забота - дождь. Будет дождь, будет и жизнь, но ждать дождя можно без конца - год, два, три... В этих условиях и для оседлых, и для бедуинов главными жизненными ценностями сделались активность, предприимчивость, умение отказывать себе во всем.

...Немецкие коллеги оживленно обсуждали услышанное, задавали вопросы.

Доктора Хольгера Прайслера из Центра африканских и ближневосточных исследований при Лейпцигском университете интересовало, как старые взгляды и обычаи меняются под влиянием тех преобразований, которые происходят сейчас в Демократическом Йемене. Ведь и у него, в Центре, учатся будущие йеменские гуманитарии.

Сотрудник Музея этнографии Вольф-Дитер Зайверт, учившийся в Москве, спрашивал о названиях поселений, ущелий, гор и долин Хадрамаута. Во время поездки в Ливию он тоже занимался местными названиями и столкнулся с тем, что некоторые ливийские бедуины выводят свое происхождение от переселенцев из этого района Южной Аравии.

Архитектор, журналист и фотограф из Веймара Карл-Хайнц Бохов сосредоточил внимание на традиционной южноаравийской архитектуре, которую он изучал в Демократическом Йемене.

Последним слово взял Лотар Штайн. Он говорил о крепнущем сотрудничестве ученых, изучающих кочевое и оседлое население Юга Аравии - одного из древнейших очагов человеческой культуры.

- Это процесс интернациональный, - говорил он. - Свой вклад вносят и австрийцы, и французы, и ученые наших двух стран.

...Из сосновой Саксонии еду в Тюрингию, в город Веймар: смотреть фотографии, чертежи и слайды, сделанные в Хадрамауте Карлом-Хайнцем Боховом. Светлый летний вечер. В герцогском парке рядом с дворцом Бельведер цветет сирень и неспешно бьют фонтаны. Кроме нас с Карлом-Хайнцем, ни души. Лишь изредка постанывает огромный павлин, устраивающийся на ночлег в ветвях старого дуба. Похоже на родные места. Павловск? Петергоф?

Рядом с вольно растущими тюрингскими дубами стоит в деревянной кадке маленький, но такой знакомый ливанский кедр, а чуть дальше - гордые пальмы из песчаных степей аравийской земли. Неисповедимы пути, по которым этнографа-арабиста ведет судьба. Для меня путь в Южную Аравию лежит через Лейпциг и Веймар. Как связано все на свете! И снова в памяти звучат слова Абдаллаха (Штайна): «В конце концов, мы делаем общее дело».