Поездка в окрестности Аделаиды

11 июля н. с., то есть в один из зимних месяцев Австралии, я совершил маленькую экскурсию в окрестности Аделаиды благодаря любезности д-ра Зица, вице-директора Аделаидского естественноисторического музея, предоставившего к моим услугам свой экипаж и лошадь, а главное - себя самого и своего помощника по консерватор-ству и коллекционированию, сына Рудольфа. Д-р Зиц шестидесятипятилетний старик, но на вид ему более 50 дать не хочется, настолько он оживлен и бодр. Сын его также выглядит двадцатилетним юношей. Эта моложавость, видимо, находится в связи с правильным немецким режимом жизни семьи Зицев и благоприятным климатом Аделаиды. Оба Зица уже давно работают в музее, который благодаря их стараниям, а главное любви к делу находится в превосходном состоянии и положительно служит научным украшением столицы Южной Австралии. Полагаю, что станет очень понятным мое особое удовольствие совершить прогулку в австралийский «скреб» (Скреб (скраб, скруб) - густые заросли разных пород вечнозеленых сухолюбивых (ксерофитных) кустарников в засушливых районах Австралии. В них господствуют кустарниковые эвкалипты, акации, кустарники из семейства бобовых и миртовых высотой 1-2 метра. Многие кустарники с колючками. Травы под ними мало) в сопровождении превосходных натуралистов, нисколько незатруднявшихся давать мне ответы на все вопросы, касающиеся фауны и флоры страны.

В 10 часов утра я был уже в музее, но д-р Зиц опоздал, и я прождал его с четверть часа. Время мной, однако, не было потеряно, я воспользовался им, чтобы снять фотографию с выпотрошенной гигантской луны-рыбы, препарировка которой подходила к концу. Зицы приехали в четырехместном экипаже на высоких колесах, очень изящном и удобном. Полюбопытствовав, я узнал, что за него заплачено 200 рублей на наши деньги. Кучером сидел Зиц-младший. Покуда я выходил из музея, он нас поджидал у входа, сдерживая бойкую, сытую лошадь, за которую тоже заплачено 200 рублей. В экипаже была уложена провизия для легкого завтрака и чаепития, включая котелок и стаканы. К этому запасу я прибавил свой, взятый мной из гостиницы и состоявший из десятка бутербродов-сандвичей с ветчиной, свининой и сыром.

Усевшись поудобнее, я впереди, Зиц-старший - позади, мы тронулись. Свернув от музея влево, поехали улицами Аделаиды, мимо зоологического сада по пригороду. Дома вначале стояли плотными рядами; точно экономя место, но скоро промежутки увеличились, а самые дома стали ниже, что предвещало недалекую окраину города. Магазины исчезли, и только изредка виднелись вывески, свидетельствовавшие, что и окраины не лишены своей торговли. Никаких признаков красивого пейзажа еще не было. Даже чистенькие каменные коттеджи с их словно выточенными верандами не глядели уютными уголками, так как возле них не было той привлекательной тенистости, которую дают густые поросли деревьев сада или рощи. Чудная по своеобразию форм растительность возле этих коттеджей скорее напоминала планированные и изукрашенные палисадники, вся прелесть которых заключается в изящных куртинах. В этих садиках чувствовалось какое-то стремление к практичности, так что даже украшающие дом деревца были подчас фиговые, апельсинные, оливковые и других фруктовых пород. Но главное все-таки, повторяю, не было тенистости, о которой, по-видимому, никто из хозяев не заботился.

Нелишне будет указать, что не посвященный в историю заселения Австралии и последовавшее влияние на местную природу человека может составить себе ложное представление о типе местной растительности. Многие ввезенные сюда растительные формы акклиматизировались так, что стали типичны в местной культурной флоре. К таковым относятся платаны, миндаль, апельсинные и другие деревья; то же самое можно сказать и о декоративной растительности, каковой являются различные прижившиеся здесь сосны, кипарисы, древовидные фикусы и др. Проезжая с Зицами мимо всяких палисадников и насаждений, я внимательно слушал их ценные разъяснения. Благодаря таким указаниям я, между прочим, узнал, что артишоки здесь разводятся лишь как декоративные растения; увидел фиговые деревья, лишенные листьев; обратил внимание на местную оригинальную юкку, деревья которой разнополы, - словом, сидя в экипаже моих натуралистов, я основательно поучался и как бы переживал введение в историю моего будущего научного путешествия по Австралии. Это введение было чрезвычайно многосторонне, так как старика Зица можно по всей справедливости считать знатоком местных флоры, фауны и этнографии.

Наконец, постройки кончились, и прекрасное шоссе, по которому мы ехали, потянулось мимо незастроенных участков. Это были пригородные участки, стоимость которых около 600 рублей за акр (889 кв. сажен), уже во многих местах скупленные у государства, ценятся за плодородие своей почвы. На этой почве благодаря климату Австралии хорошо и прибыльно культивируются различные плоды и овощи. Местами мы проезжали мимо небольших клочков, засеянных пшеницей, сорго, и я с удивлением узнал, что это посевы не для сбора зерна, а для сена лошадям. Они скашиваются до созревания семени, почему стебли, не отдавшие еще своих соков зернам, сохраняют свою питательность, не превращаясь в солому. Пшеница и сорго здесь заменяют овес. Овсяный корм, по словам Зица, развивает в здешних лошадях излишнюю ретивость, неудобную для езды по городу.

В придорожных кустах шмыгали золотистые вьюрки и мои старые знакомые - воробьи. Ввоз их, кажется, преследуется законом, по крайней мере я знаю, что это верно для Западной Австралии. Неподалеку от дороги прыгали и летали местные сороки. Эти спутники подали повод старшему Зицу сообщить мне интересные подробности о некоторых пернатых пришельцах. Так, европейские скворцы изгоняют отсюда местных попугаев, занимая своими гнездами все дупла и другие убежища, где гнездовали попугаи. Столь же гибельно для попугаев было и появление европейских пчел. Последние, защищая свои сокровища, медоносные цветы, жалили лакомившихся медом попугаев в язык, и те скоро погибали от воспаления языка.

Вскоре стали попадаться австралийские аборигены, эвкалиптовые деревья, сначала поодиночке, а потом и купами. Впрочем, эти деревья растут главным образом возле «криков», или небольших речек, склонных к усыханию в засухи, берега которых эвкалипты и обрамляют, следуя всем извивам течения. Натуралист и немец, старый Зиц не мог без огорчения говорить о нещадном истреблении этих деревьев чересчур практичными англичанами: скреб (густые заросли разной породы кустарника и деревьев) и эвкалиптовые леса немилосердно вырубаются ради превращения местности в культурные площади. Фиги, виноград, апельсинные деревья и овощные растения - вот что прежде всего нужно здешнему практичному хозяину. Когда я выразил предположение, что редкие эвкалипты не должны были бы мешать посадкам между ними и даже в некоторых случаях могли бы быть полезны своей тенью, Зиц покачал головой и сказал, что, к сожалению, эквалипты - растения весьма жадные к воде и быстро отнимают влагу от всякого насаждения возле них. Эта-то способность их и послужила поводом для насаждения эвкалиптов в болотах Италии с целью осушения последних (Эвкалипты насаждают и в нашей стране для осушения территории во влажных и заболоченных районах с субтропическим климатом, например в Рионской низменности Закавказья). Подобной способностью осушать почву обладают наши прибрежные и болотные ветлы.

Те места, по которым мы ехали, были лет 50-60 назад покрыты довольно густой на криках девственной растительностью, дававшей приют местным жителям Австралии. Ныне же нужно ехать дня два на лошади, причем доберешься до туземных аборигенов, когда-то дикарей, а теперь полуцивилизованных и как ни плохо, а говорящих... на английском языке.

Аборигены служат даже в аделаидской полиции в качестве «трэкеров» (Трэкер - служащий полиции, следопыт). Трэкеру ничего не стоит отыскать вас по следу, куда бы вы ни спрятались и по какому бы пути ни пробирались: он видит ваши следы на траве, камнях, по кочкам и сучкам так же хорошо, как если бы вы шли по чистому песку. Его могут сбить со следа, и то не всегда, только места, где прошло, кроме вас, очень много людей. Словам д-ра Зица можно верить, а он говорил мне, что настоящему туземцу, попавшему или живущему некоторое время в городе, достаточно видеть вас один раз, чтобы потом узнать среди всех других, достаточно даже увидеть днем, чтобы узнать ночью, и наоборот. Сам Зиц произвел интересный опыт. Он приготовил возможно правдоподобнее ожерелье из зубов кенгуру по образцу аборигенов; туземцы, которым он показывал это ожерелье, неизменно пренебрежительно говорили: «White work! bad!», то есть: «Работа белого! плохая работа»; они сразу видели разницу в сверлении дырок в зубах.

Трэкер

Где раньше был скреб и купы эвкалиптов, теперь белой лентой с холма на холм бежит прекрасное шоссе, обставленное с обеих сторон столбиками и прерываемое прочными мостами через крики. Зимой здешние крики отчасти напоминают наши степные речки, когда они пересохнут в знойное лето. Даже эвкалипты вдоль усохших русел не казались мне незнакомыми, да и весь пейзаж не имел вида совсем чуждого. Кстати, судя по здешним, эвкалипту напрасно отказывают в тенистости его кроны, а еще того более напрасно приписывают отсутствие тени особо отклоненным от солнца листьям. Здешний эвкалиптовый лес тоже редок; причина тому его жадное поглощение воды. Те деревья, которые попадались нам, давали тени ровно столько, сколько полагается и в наших краях для деревьев их высоты и возраста. Я был в Австралии зимой; может быть, они летом ведут себя иначе, но не думаю. Правда, летом трава выгорает, земля испыляется, кустарники худеют, но эвкалипты, по словам старика Зица, пускают еще более отростков, и кроны их становятся пышнее. А в австралийское лето даже в комнате температура доходит до 30° по Реомюру (37°С).

По дороге нам попадались не одни эвкалипты: печальной участи истребления подвергся и другой австралийский абориген- казуарина. Подобно нашим ветлам, эти деревья двуполы, и женскую особь дикари звали «шиск», мужскую «хиок». Попадавшиеся нам казуарины имели жалкий вид доживающих стариков или уродливой молодежи. Впоследствии только в садах да в непочатых местах скреба я видел пышные космы этих изящных плакучих деревьев.

В 9 английских милях от города мы встретили небольшую постройку городского типа. Это была гостиница, где можно закусить и переночевать. Это нечто вроде нашего постоялого двора, то есть отель, так сказать, второго сорта. Поблизости от нее мы напоили нашу лошадь из колоды, специально для этого поставленной и наполняемой водой. Вода в окрестности Аделаиды - гордость жителей.

Город Аделаида имеет три водоема, питающие его: два старых, где плотными заграждениями удерживается вода криков, и один новый в нескольких верстах дальше. Крики, которые мы переезжали, были в свое время речками; теперь через них в любом месте может буквально перейти ребенок. В пору сильных дождей в горах эти реки, по крайней мере некоторые, могут превратиться в бушующие потоки. Такова, например, Торренсова река, на которой стоит Аделаида. Но в сухое время года они пересыхают, и самые сильные из них только журчат, а иной раз и совсем останавливаются, разбившись на озерки и лужи. Город Аделаида с его населением не мог бы пользоваться водой в том размере, как теперь, несмотря на обилие колодцев, из которых вода качается ветряными мельницами. Но английские поселенцы не постояли за расходами и вырыли бассейны, построили плотины, обсадили все это эвкалиптами и победили природу или, вернее, заставили ее служить себе полностью и зимой и летом. Укрепительные насаждения у водоемов находятся под охраной закона, и никто не имеет права без позволения даже ходить по рощам насаженных у водоемов эвкалиптов, обнесенных к тому же забором.

Вид в окрестностях Аделаиды

В 15 милях, в роще эвкалиптов встретили стадо прекрасных сытых, чистых и кудрявых овец, а вскоре нашу компанию остановил верховой, сын местного фермера, недавний бурский волонтер. Он был знаком д-ру Зицу, и мы получили разрешение экскурсировать по его земле. Очевидно, и в Австралии до диких мест тоже нелегко добраться.

Мы скоро въехали в ограду владений его отца и остановились бивуаком на площадке, почва которой, право, была скорее мокра, нежели суха. Это сделал дождь, ливший с перерывами в предыдущие дни. Глинистая подпочва задержала надолго влагу в верхних слоях. Поблизости от нас виднелись дымки - то выжигались пни деревьев, загубленных ради будущей пашни, а равно и упорно растущий кустарник.

Уместно будет здесь указать, что не все, однако, в Австралии легко побеждается колонистами, и, что всего курьезнее, непобедимыми врагами являются англичанами же ввезенные и разведенные творения. Я говорю о кроликах, которые когда-то были привезены сюда ради охотничьего спорта, а ныне являются настоящим бичом населения, портя и истребляя по своей потребности есть и грызть не только в скребах, где их поселили, но и в культурных насаждениях, куда их никто не приглашал. Несмотря на мелкоячеистые сетчатые заграждения, на истребление ловушками, ядом и оружием, кролики, которым природой суждена многосемейность и плодородие, благополучно пребывают в том же, если не большем, числе. В их разрушительных деяниях им помогают их длинноухие собратья - зайцы; завезенные сюда и ценимые прежде поштучно, они вскоре перекочевали в поля, откуда их так же трудно вывести, как какую-нибудь сурепицу в хлебах. Они мельче европейских и приобрели желтую окраску.

Набрав сухого эвкалиптового валежника, мы развели костер. Над костром повесили котелок с водой. Когда вода вскипела, наш повар положил в нее две ложки чаю, а спустя минуту, согласно обычаю, влил в покрасневшую жидкость холодной некипяченой воды. У нас этот напиток непременно объявили бы вредным для здоровья, голословно веря в несовместимость сырой воды с кипяченой. Не скажу, чтобы с русской точки зрения чай был вкусным, но все же он был недурен, и я выпил его с удовольствием, закусывая бутербродами. Кроме благих, никаких других последствий чаепитие не имело. К числу же благих я причисляю приятную теплоту, сообщенную чаем телу, а было-таки прохладно из-за сильного северного ветра. Я полагаю, что по Реомюру было не больше 12°. Ветер был прохладен вследствие прохождения над прибрежными цепями гор.

Закусив, мы отправились на поиски типичных австралийских животных, а больше за насекомыми для коллекции. Птиц и зверей, если бы встретили, я мог только лицезреть, так как с нами не было никакого оружия. Птиц мы действительно встретили. Это были две породы медососов, зеленые попугаи, старые знакомые - местные сороки и золотые вьюрки. Острый глаз молодого Зица усмотрел где-то молодого кролика, но я о присутствии этих зверьков мог судить только по их неделикатным остаткам на местах игр и обедов, а равно по нарытым ими ямкам в песке.

Во время прогулки по этим диким местам нам пришлось раза два перелезать через сетчатые заграждения с опасностью порвать свой костюм о колючки проволоки. Два-три раза мы прошли площадки болотистой почвы, на которых росло много росянок-мухоловок. Наконец, пошел настоящий скреб; другими словами, мы вошли в ту область, которая островком уцелела среди повсеместного разрушения во имя культуры. Казалось, что в этом островке все было цело и невредимо, но, увы, здесь еще был когда-то и высокий, старый лес, от которого теперь остались только кустарники.

Пробираясь по зарослям, наталкиваешься на какие-то выжженные места, это истребленные «травянистые» деревья (grass tree), удаление которых возможно не иначе, как путем выжигания: при простой порубке корня здоровые остатки стебля быстро отрастают и возобновляют растение. Хотя места эти, как видно, и тронуты практичной рукой европейца, но все же я счел нужным снять фотографии с некоторых уголков, наиболее диких по пейзажу. Оба Зица не уставая читали мне целые лекции по местной флоре и фауне. Иногда мы вступали в молодой эвкалиптовый лес, деревья которого были крупны, но не стары,- это были дети загубленных европейцем аборигенов-великанов. Пепельная кора эвкалиптов местами отстала, растрепалась и опала. На ветвях некоторых ползли и цеплялись или просто вырастали целые копны паразитных растений. Семена этих растений заносятся в трещины эвкалиптов птицами, когда они чистят свой клюв или лапки, сидя на ветви.

Среди негустой травянистой поросли, прерываемой, словно плешинками, песчаными прогалинами, не поросшими растениями, мы встретили упомянутые выше травянистые деревья с их высокими коричневыми плодниками. Это очень красивые растения, сделавшие бы честь всякому европейскому саду, если бы они могли в нем цвести. На каждом шагу встречались акации. Особенно много было «банксий» (Вап-xia), цветущих красивыми желтыми муфточками. Стержень такого цветка очень твердый и покрыт плотным плюшевым, коричневым пухом. Дикари продергивали такую палочку в виде украшения сквозь носовую перегородку.

Много других цветущих и нецветущих растений указывали мне мои спутники, но так как я не ботаник, то и закончу ботаническое изложение свое комплиментом по адресу обоих Зицев: трудно было ожидать встретить такое полное знание (флоры местности, тем более что оно заключалось не в одном только знакомстве с именем растения, айв ясном представлении о жизни почти каждого встречаемого растения.

Попутно мы искали и насекомых, но в эту пору года это неблагодарное занятие, так как зимой в Австралии все живущее в большинстве случаев прячется: ящерицы и прочие ..«гады» убираются на спячку в землю и в укромные уголки, насекомые заползают в разные дыры, щели, земляные трещины и другие трудно доступные не только руке, но и глазу места.

Однако с помощью своих спутников я раздобыл-таки несколько пород муравьев, тараканов, жуков, многоножек, пауков и кузнечика. Один из пауков был величиной с доброго тарантула. Все это мы добывали из-под коры павших и даже здоровых эвкалиптов, из-под камней и в трухе сожженных травянистых кустов, отмокшей от дождей. Один вид муравьев, живущий под землей, строит здесь интересные кубовидные холмики, защищающие от дождевой воды вход в подземный лабиринт этих тружеников. Другие виды устраивают свои муравейники в песке, иногда очень крупном. Желтые тарака-цы очень напоминали наших «русских прусаков», только в юной, а не во взрослой форме.

Побродив по этим чудным остаткам австралийской природы, мы повернули к бивуаку, чтобы до ночи успеть вернуться в город, Согревшись рюмкой недурного местного портвейна, я залез на свое место на козлы рядом с Зицем-младшим. Вернулись мы другой дорогой. Эта вторая дорога была ближе к горам, синеватой грядой высившимся вдоль всего восточного горизонта. Она была холмиста, но настолько прекрасно шоссирована, что мы ехали быстрым аллюром, и только на спусках Зиц ловко тормозил особым рычагом заднее колесо экипажа. Город впереди выглядел довольно живописно. Дорогой встретили почтовый дилижанс, запряженный четверкой лошадей и снабженный сумкой для почты и чуть не четырехъярусной лестницей. Это целый походный корпус, на котором восседали «они» и «оне», поглядывая на дорогу, словно зрители из райка. «Они» невозмутимо курили свои трубки, «оне» закутались в плащи по случаю ветра. Кучер щелкал бичом, лошади дружно и резво бежали. Немного дальше встретили редкое для здешних мест явление - телегу, запряженную волами.

На пути Зицы по-прежнему давали мне всякие разъяснения и обращали мое внимание на то, мимо чего мы проезжали. Так, они указали на длинные изгороди из живых лопасте-видных кактусов, долженствовавшие преграждать путь к наслаждениям всяким вредным животном. Эти изгороди недоступны только собакам; кролики же прекрасно подкапываются под них и даже прячутся в них, и только один небольшой сумчатый хищник, называемый здесь «местной кошкой», успешно истребляет кроликов, пробираясь даже среди кактусовых зарослей.

Вскоре мы проехали мимо бассейна-водохранилища, затем пошли понемножку и строения вперемежку с насаждениями персиков, абрикосов и огородами, на которых росли разные овощи; здесь я увидел и старого знакомого-картофель. Дынями здесь, оказывается, кормят коров и свиней. Апельсинные деревья были буквально усыпаны оранжевыми цветами. Попадались и насаждения лимонов. Наконец, постройки начали прижиматься друг к другу, растительность стала исчезать, появились лавки, тротуары, потянулись рельсы конной железной дороги.

Зицы показали мне гигантский пень эвкалипта, разрушенного бурей. Диаметр его был около двух сажен. Проехали мимо лаун-тенниса, кажется общественного, мимо плаца для игр в футбол, крикет и лапту и, следуя все тому же коннодо-рожному пути, забравшемуся чуть не за три версты за город, мы в конце концов въехали в самый город, особенно заметный по оживлению на улицах.

Зицы довезли меня до угла улицы, где помещался мой отель, и я, горячо поблагодарив их за приятную прогулку, отправился домой.