Поездка в Маунт-Лофти

Именем Маунт-Лофти зовут гряду гор, тянущуюся вдоль моря сейчас же за прибрежной долиной, на которой раскинулся город Аделаида. Этим же именем, однако, зовется и самое высокое место той же гряды. Горы близ Аделаиды уже испытали на себе всю силу культуры европейцев, и некогда девственные леса их частью вырублены и превращены в участки, на которых разводят теперь груши и яблони, а кое-где просто разведены декоративные сады.

Я был приглашен профессором физиологии Аделаидского университета Шарлем Стэрлингом посетить его загородную дачу, в которой он и семья его проживают и зиму и лето. Он и его дочери ежедневно ездят в Аделаиду на занятия, пользуясь прекрасным железнодорожным сообщением. Разумеется, я воспользовался этим любезным приглашением и согласно уговору выехал в Маунт-Лофти с воскресным поездом 2 часа 15 минут. Погода была ясная, прохладная, а по-местному даже холодная. Первое, что я услыхал по приезде от семейных профессора, это что у них в ночь был сильный мороз и что пруд покрылся на полдюйма льдом.

Захватив с собой фотографический аппарат, я собрался: запечатлеть типичные виды по дороге, но на первой же станции прозевал характерную загородную улицу с типичными одноэтажными домиками (все на один лад). Передний план красиво декорировался несколькими эвкалиптами. Расправив камеру, я приготовился «стрелять» по пейзажам, но решился снять только один: горную долину, покрытую лесом и скре-бом. Это произошло оттого, что я искал «оригинальных» видов, а таковых не подвертывалось: все встречавшиеся очень напоминали европейские дорожные картины, нечто вроде альпийских пейзажей в низменной их области. Культурные поселения мне тоже не хотелось снимать: во-первых, потому, что это была уже не природа Австралии, а во-вторых, деревья по случаю зимы были почти без листьев. Изображая, таким образом, из себя разборчивую невесту, я по приезде в имение Стэрлинга оказался всего с единственным снимком. Это, однако, не дает мне права умолчать о самом пути.

Путь от Аделаиды до гор довольно живописен. Сначала поезд прошел через пригородную часть Аделаиды, и виды направо и налево были чем-то средним между городом и дачной местностью: дома стали отступать друг от друга, а промежутки между ними заполняться растительностью, преимущественно древесной. Затем железная дорога в полном смысле слова врезывается в горную область. Поезд то и дело проезжает мимо невысоких скал, из которых силой динамита вырваны бока или середина для прокладки пути. За скалами пошли небольшие туннельчики, и на протяжении версты до Маунт-Лофти эти туннели восемь раз преграждали нам дорогу, погружая ненадолго всех пассажиров в полную темноту. Горы понемногу повышались, и местность становилась красивее.

Я с огорчением натуралиста смотрел, как прекрасные эвкалиптовые леса и скреб перебивались посадками правильно-рассаженных плодовых деревьев. Впрочем, нужно все же быть справедливым: местность, несмотря на посадки и коттеджи, и даже вместе с ними, была все-таки живописна, - такова сила горного пейзажа вообще. На станциях, которые большей частью представляли небольшие одноэтажные домики с маленькими платформами, разукрашенными всевозможными рекламами и афишами, публика привычно выходила и входила в вагоны, не задерживая поездную прислугу. Без всяких свистков, руководствуясь только временем, поезд покидал станции и мчался вперед, изгибаясь и накреняясь на поворотах. Дорогой я познакомился и разболтался с одним сельским учителем, жившим где-то в стороне от этой дороги. Из его беседы я узнал, что у него в классах 30-40 учеников девочек и мальчиков. Школа элементарная (начальная), и потому все преподаваемые им предметы излагаются очень элементарно. Подобные школы в городе переполнены, и число учащихся в классе доходит до 90. Естественная история в классах не проходится, ее заменяют экскурсии в природу с учителем, но не в праздники, которые здесь особо чтутся.

Мы со спутником беседовали недолго, так как скоро подкатили к моей станции. Я, к огорчению учителя, не мог обещать ему своего посещения за неимением свободного времени, хотя для меня самого было очень заманчиво посетить деревенскую школу Южной Австралии.

На станции меня встретили две дочери профессора Стэрлинга, барышни лет 18, и их знакомый молодой человек. Сам профессор был болен и встретил меня уже около самой дачи, извиняясь за свою якобы неаккуратность. По довольно крутым для сада дорожкам все мы поднялись в виллу и коттедж. По обе стороны дорожек росли посаженные весьма разнообразные красивые растения. Тут были и тропические, из тех, что выносят здешний климат, а так как здесь зима без снега, появление которого есть событие, то у заботливого хозяина сад может принять поистине феерический вид, что очень заметно было по саду Стэрлинга, содержавшегося в образцовом порядке.

В передней виллы, оказавшейся барским домом, убранным внутри с большим вкусом, нас встретила супруга профессора, полная дама, очень красивая и изящная. Профессор указал мне мою комнату. Мы вошли в гостиную, устланную коврами, разукрашенную дорогими безделушками. Мне предложили сесть ближе к камину, но я заверил хозяйку, что мы, русские, не стремимся греться, и, поблагодарив, сел где пришлось. Признаться, поверив Стэрлингу, что мне нет надобности одеваться по-визитному, я очень стеснялся своего дорожного костюма среди изысканной роскоши обстановки. Особенно меня смущали пятна от фотографических реактивов, которыми местами предательски был закапан мой костюм. Однако простота, с которой все со мной обращались, и повторяемые профессором слова, что я могу не церемониться, несколько меня успокаивали. В 3. 30 или около того подали чай с домашним, а может быть, и недомашним печеньем. Всех присутствующих угощали дочери профессора, причем печенье подносилось на оригинальном трехъярусном столике, на каждом из ярусов которого на тарелке лежали разные сорта печенья. Все сидели полукругом у камина и вели пустячный разговор о погоде, о русском и английском языках и о моем посещении Австралии.

После чая я попросил позволения снять фотографии с гостиной вместе с хозяйкой и ее двумя младшими дочерьми, на что они тотчас же с большой готовностью согласились.

После этой съемки по предложению барышень в их сопровождении я отправился смотреть и, буде пожелаю, снимать окрестные виды. Мы вышли сначала в сад, а затем и на прекрасное шоссе, которое проходило мимо виллы Стэрлинга и других соседних дач. Одну из этих дач я сфотографировал. Хотя перед этим дочь Стэрлинга говорила, что в здешней округе «все друзья», все-таки она сбегала доложить хозяину, что его дачу снимает русский джентльмен». Хозяин, бывший неподалеку, кивнул мне головой в знак знакомства и согласия.

Шоссе вело нас мимо высоких (но не гигантских) эвкалиптов, которых барышни снимать не советовали, обещая один интересный, «самый старый». Действительно, мы скоро до него дошли. Это было дуплистое дерево с живописной черной, словно обугленной расщелиной у основания. Я снял его издали и вблизи, попросив предварительно стать в дупло сопровождавших меня леди.

Во время съемки подошла небольшая компания здешних обитателей, знакомых Стэрлингам. Меня познакомили, и я услышал осведомление о моем здравии. Всей гурьбой мы пошли смотреть вид с горы на культурные горные долины и на далекое море, на котором виднелся полуостров Йорк и остров Кенгуру. Вид был действительно недурен, но снимать его было уже поздно: солнце близилось к закату, так как было около 6 часов, и диск его покраснел. Сильно посвежело, и мы повернули назад. Теряя по дороге то одного, то другого спутника, мы вернулись домой и вошли в дом через прекрасную веранду профессорского коттеджа.

Еще когда я только что вошел в дом Стэрлинга, после первого приветствия хозяйке, он предложил мне осмотреть «мою» комнату, от чего я уклонился, сказав, что если она плоха, то пусть я это узнаю в конце, а если хороша, то и потом я буду очень рад узнать это. Это развеселило хозяев, но я потом сообразил, что уклонился совсем неосновательно, так как предложение осмотреть комнату было равносильно совету почиститься с дороги.

На этот раз, вернувшись с прогулки, я был благоразумнее и немедленно отправился «смотреть» свое помещение во втором этаже дома, где меня встретила одна из горничных. Это была огромная комната с двумя кроватями - двухспальной с балдахином и односпальной. Последнюю приготовили для меня. В комнате был устроен большой камин с терракотовой группой «Три грации». Вдоль стен прекрасной работы шкафы для белья и платья. Пол устлан ковром, «а котором стояли кушетка, стулья и прекрасный дамский туалет. Убранство довершали умывальник на две персоны и различные стенные украшения. Единственное, но обширное окно задернуто двумя тяжелыми занавесками, позади которых висела гладкая штора, механически закручивавшаяся вверх. Окно выходило на веранду второго этажа.

Почистившись и умывшись, я спустился вниз в кабинет Стэрлинга, высокую комнату, уставленную полками с книгами в переплетах, обычных для английских изданий. Беглый взгляд на одну из полок показал, что она содержит книги об Австралии, Тасмании и Новой Зеландии. Кабинет также был устлан коврами и, кроме рабочей, уставлен и мягкой мебелью, среди которой особенно любопытно было видеть диван, спинка которого была обита двумя-тремя десятками шкурок утконоса. Это - подарок коллеги Стэрлинга профессора анатомии Ватсона.

Стэрлинг сидел около камина и грел ноги. В камине весело горел большой огонь. Я тоже уселся и закурил папиросу. Не успел я как следует растолковаться о том о сем с гостеприимным хозяином, как вошла одна из его дочерей с фотографиями когда-то ею и приятелями ее снятыми с дома и окрестностей виллы. Показывая их, она несколько из них подарила мне, а с других обещала приготовить копии, так как негативы целы. Начавшаяся общая беседа имела центром русские и английские обычаи.

В 8 часов все отправились ужинать. Этот ужин бывает только по воскресеньям, в будни же последней дневной тра пезой является чай, впрочем, тоже сопровождающийся сыт ными блюдами. Хозяйка поместилась с одной стороны длинного стола, хозяин с другой; меня посадили по правую сторону от хозяйки. Остальные сели по обе стороны стола. Сервировка стола была проста, но изящна. Середину его занимали железные маргаритки в маленьких фарфоровых сосудиках. Рядом стоял судок, хрустальные кувшины с водой, небольшой графин с местным портвейном и прочая посуда. Масло в виде изящных маленьких клубочков положено было в фигурной масленке с металлической оправой. Перед хозяйкой стояло блюдо с тремя жареными холодными утками и блюдо со свежеобжаренным кроликом. Я предпочел уток. Хозяйка резала стоя сама и тотчас же вырезала для меня два ломтика из грудок птиц, к которым приложила кусок ножки. После этого она также приготовила порции и всем присутствующим. Кроликом же распоряжался хозяин, он также нарезал порции желающим. Салат, подававшийся к кролику, и соус каждый клал себе сам. Одна из дочерей профессора разнесла желающим принесенный прислугой «картофель в мундире» (по-английски - «в жакете»). Затем мне вновь предложили выбор между рисовым и яблочным пирожным. Я выбрал на этот раз блюдо, состоявшее в заведовании профессора, то есть яблочное. На предложение к яблокам сахара я было распространился на счет бесполезности сахара к фруктовому блюду, но тотчас же получил справедливое возражение, что фрукты могут быть и кислыми.

Поблагодарив за обед хозяина и хозяйку, объяснив это «русским обычаем» (в Англии хозяев не благодарят, но в Австралии это не возбраняется), я вместе со всеми вновь перешел в кабинет, где был сервирован кофе (от него я, впрочем, отказался), за которым вновь пошла полусерьезная-полушутливая беседа. Барышни, по примеру, должно быть, барышень всего мира, попросили меня что-нибудь вписать им в альбом на память, что я, конечно, и сделал, написав каждой кое-что о встреченном мной в их семье гостеприимстве. Одна из них пожелала иметь русский гимн - я исполнил и это желание. После этого как-то случилось, что, говоря о песне «Вниз по матушке по Волге», перешел к роялю в гостиную и пробренчал что-то из своих «импровизаций». Все сделали вид, что они им понравились. По возвращении в кабинет получил от Стэрлинга несколько фотографий дома и две фотографии аборигенов, из которых одна изображала женщину, помнившую чуть ли не первых белых поселенцев Австралии.

Время, однако, шло, и я выбирал только момент освободить любезных хозяев от моего присутствия. Как только профессор, ссылаясь на болезнь, стал прощаться, поднялся и я, пожелал всем покойной ночи и отправился в «свою» комнату, в которую на этот раз проводил меня сам хозяин. Указав, где я найду утром ванну (здесь берут ванну ежедневно), Стэрлинг пожал мне руку и спустился вниз. Умывшись теплой водой (на умывальнике была поставлена и холодная и горячая вода), я разделся, забрался под одеяло и, закурив папиросу, начал обдумывать будущие планы и размышлять о протекшем дне. Папироса кончилась, свеча затушена, и наступившая темнота живо навеяла на меня крепкий, здоровый сон, столь понятный в прохладной комнате в атмосфере горного климата.

Утром в половине седьмого согласно моему желанию меня разбудили: вошла горничная, внесла горячую воду в умывальник, раздвинула шторы окна и поспешно ушла. Я тотчас же встал, умылся, убрал вещи и спустился вниз. Было без четверти восемь, когда я, не видя никого, отправился было в сад снимать, но этому мешал редкий, мелкий дождь. Я только полюбовался на разные рододендроны, пальмы и другие растения сада Стэрлинга.

Этот сад выглядит положительно игрушкой. Все здесь подчищено, подрезано, распланировано, и почти все насажено, а не выросло от природы. Всюду проведена вода: много кранов над глиняными желобами, по которым вода, журча, растекается по всем уголкам сада. Некоторые растения помещаются в особых сквозных сараях из тонкой дранки. Возле растений находятся этикетки - или чугунные отлитые, или писанные на цинковых дощечках, - воткнутые в землю. В общем такое впечатление, как будто за каждым листком специальный уход. Вода в сад поступает сверху из чанов-цистерн, куда она накачивается особой ветряной мельницей.

Вернувшись к 8 часам, я застал горничных, доканчивавших свою возню с полами и мебелью. Ровно в восемь одна из горничных ударила в гонг, и в переднюю тотчас после звона вошла хозяйка. Она застала меня рассматривающим небольшую, но ценную коллекцию утвари и вооружения дикарей. Мы пошли в столовую и поджидали остальных семейных Стэрлинга, которые скоро собрались, профессор последним.

За завтраком вели речи о русских марках, о моем представлении премьеру, о русском бароне (барон Берг де Катендик), по-моему, совершенно облыжно звавшем себя членом Русской Академии наук. Время шло довольно незаметно. Скоро хозяйка объявила, что если я желаю захватить утренний поезд, то мне остается сидеть не более 2-4 минут, что было со стороны ее и просто и любезно, так как я еще ранее говорил именно об утреннем поезде. Вещи мои все были уже уложены, и эти 2-4 минуты я провел поэтому в столовой, а когда они прошли, распростился с семьей гостеприимных Стэрлингов, унося вместе с приятным воспоминанием о посещении виллы в Маунт-Лофти и несколько ценных для моей поездки вещиц, из которых имел музейное значение подаренный мне профессором наконечник копья аборигена, выделанный из обломка бутылки, занесенной в Западную Австралию каким-нибудь белым пионером. В свою очередь я оставил Стерлингам небольшую круглую коробку из папье-маше работы Лакутина, кажется с рисунком русской девушки. Эту коробку я преподнес в самом начале своего визита.

Одна из дочерей Стэрлинга, слушательница университета по биологическому отделению, поехала со мной в одном поезде. Она была настолько любезна, что справилась даже, в каком вагоне я хотел бы ехать: в курящем или некурящем. Купе было битком набито женщинами (я выбрал из любезности некурящий вагон) и детьми. Молодая Стэрлинг, заинтересовавшаяся моим (безусловно прескверным) рисованием во время разговора на полях записной книжки, упросила меня нарисовать ей в альбом русскую тройку, что я исполнил. Все вместе взятое помешало мне фотографировать виды, пропущенные мной при поездке сюда.

Парк в имении проф. Стэрлинга

Вновь замелькали живописные виды, перебиваемые туннелями, и через час мы уже выходили в Аделаиде, где я и распростился с милой спутницей-студенткой. По привычке путешественника не терять времени, я тотчас же отправился в контору Долгэтти. Там меня встретил мистер Деви, с которым мы и пошли к премьеру. Как известно, доступ в приемное время к премьерам Австралии легок и прост, так как не требуется никаких изменений в костюме.