Там, где не было каторги

По обе стороны извилистой узкой дороги, на которой едва расходятся встречные машины, желтели наголо остриженные поля - в долине Инман только что убрали пшеницу. Фермеры в этой части Южной Австралии народ, как правило, зажиточный. Их владения, доставшиеся им по наследству от деда и прадеда, тянутся от дороги на сотни гектаров к поросшим эвкалиптами и соснами холмам, где круглый год - ни тебе скотных дворов, ни заготовки кормов на зиму - пасутся коровьи стада да овечьи отары. Жилье здесь встречается редко: на пять-шесть миль, а то и на все двадцать один дом добротной старинной кладки, не дом, а крепость. По стерне за каменными изгородями, разделившими фермерские наделы, прыгают розовые скворцы. С дороги здесь не съедешь посидеть в тени рощи либо у озерка: не пускают заборы из известняка либо колючей проволоки в три ряда и куда более древние законы, охраняющие святая святых - частную собственность.

От холмов до самого океанского побережья, изрезанного устьем знаменитой австралийской реки Муррей, поля, сады, пастбища. И только по берегам заливов да протоков негустые россыпи одноэтажных домиков, громко именуемые городами.

Город с аборигенским названием Гулва - население 680 человек - тихо спал. Ничто не напоминало о его славной истории и так и не сбывшемся предназначении - стать столицей штата Южная Австралия, кроме старинных храмов и постоялых дворов, украшенных табличками, удостоверяющими их историческую ценность.

Городок живет теперь в основном за счет туристов. Утратив свое прежнее название - Австралийский Новый Орлеан - и значение как крупный порт на реке Муррей, Гулва осталась живым памятником первых лет освоения Южной Австралии. Освоение это начиналось в тридцатых годах прошлого века, когда в Англии развернулось чартистское движение, серьезно посягнувшее на привилегии власть имущих. Эдвард Уэйкфильд, один из многочисленных буржуазных утопистов той поры, пытавшихся найти рецепты сохранения социального "статус-кво" в Британской империи, задумал создать на пятом континенте колонию "нового типа". Он предложил заселить Южную Австралию не каторжниками, а вольными людьми. Предполагалось, что земли в будущей колонии купят состоятельные фермеры, а работать на них будут те, кто ничего, кроме труда своего, продать не мог. В Англии тех лет бедняки не могли продать даже этого, и Уэйкфильд убеждал британскую корону, что "дешевле будет отправить наших нищих работать в Австралию, чем с ними возиться в Англии". В колониалистской же Утопии на берегах Австралии бедняки, по убеждению Уэйкфильда, были бы счастливы уже тем, что смогли получить работу, а "просвещенные землевладельцы" - тем, что могли нанимать не каторжников, а "уважаемых бедных граждан". Это взаимное "счастье" должно было обеспечить мир в колонии нового типа на долгие времена.

История, однако, быстро опровергла эту утопию. Монарх согласился на освоение Южной Австралии вольными поселенцами, но денег на перевозку бедняков не дал. Было создано акционерное общество по распродаже земли еще не созданной колонии. Неизбежным следствием этого были спекуляции и надувательство простаков, а впоследствии, уже в Австралии, и разорение многих фермеров.

Сейчас об этом в районе той же Гулвы напоминают лишь старые развалившиеся дома - хрупкие крепости, не выдержавшие наступления капитала. Не нашлось в новой колонии и места аборигенам - целые племена были уничтожены вольными поселенцами. Не удалось обеспечить здесь и классового мира, о котором мечтал Уэйкфильд. Промышленная революция постепенно пробивала себе дорогу и в Южную Австралию. Богатые залежи меди на полуострове Йорк, открытые в районе Мунты, положили начало горнодобывающей промышленности и металлургии в штаге. Из Корнуэлла в Южную Австралию выехали тысячи шахтеров, потерявших работу на истощившихся угольных копях Англии.

Уже к концу XIX века заводы полуострова Йорк давали 40 тысяч тонн меди в год. Сейчас от медного бума тех лет и следа не осталось. Трагедия шахтеров Корнуэлла повторилась на этот раз в Австралии. Едва лишь истощились запасы меди, начались массовые локауты. Сейчас Мунта, неприметный, серенький городишко с заброшенными шахтами и полуразвалившимися плавильнями, такой же туристский памятник, что и Гулва. А ведь когда-то говорили здесь: "Если ты не был в Мунте, ты вообще нигде не был..."

И тем не менее годы медного бума не канули в прошлое бесследно. На полуострове Йорк работала весьма многочисленная по тем временам армия рабочих, которая умела отстаивать свои права. Именно здесь под значительным влиянием чартизма сформировались первые отряды профсоюзного движения пятого континента. Не случайно поэтому в Южной Австралии после введения в 1856 году самоуправления была принята первая в мире конституция, в которой было зафиксировано всеобщее право голосования (для мужчин) и тайное голосование. Практически эта конституция была воплощением знаменитой "Народной хартии" чартистов 1838 года. В 1873 году здесь был принят закон о восьмичасовом рабочем дне. На 24 года раньше, чем в Англии, в 1894 году, женщины Южной Австралии получили право голоса. Впервые в Австралии именно в этом штате были признаны профсоюзы.

Южноавстралийцы гордятся своими демократическими традициями и охотно рассказывают о них заезжему человеку. Сами они говорят про себя - "мы из особого теста сделаны". Помимо скрытого намека на то, что их штат начинался как вольное поселение, а не каторжная ссылка, есть в этом изречении еще и справедливое удовлетворение плодами своего труда. Всего 140 лет прошло с тех пор, как появились здесь первые переселенцы. И за этот короткий срок Южная Австралия из фермерской колонии превратилась в крупный индустриальный центр страны с высокомеханизированным сельским хозяйством. По уровню жизни штат далеко ушел вперед от матери Англии и опережает другие штаты Австралии. Здесь производится большая часть австралийских автомашин и запчастей к ним, строятся океанские корабли и современные самолеты, отсюда идет знаменитая сталь из Вийалы, нефть, уголь, цветные металлы, не говоря уже о таких традиционных продуктах, как шерсть, мясо, молоко, лес и вина из знаменитой на весь мир виноградной долины Боросса. Если учесть, что добрые две трети штата занимают пустыня и солончаки, где лишь изредка встречаются пересыхающие в жару озерца, станет понятнее, сколько пришлось приложить здесь сил и знания, чтобы создать в штате столь развитую и разнообразную экономику. И это при населении немногим более одного миллиона человек.

Успехи этого своеобразного народа одним благоприятным климатом не объяснишь, да, кстати, и климат переменчив: то засуха, то наводнение. Причина в другом - в блестящей организации труда и в умении трудиться. Не случайно товары с маркой "Сделано в Южной Австралии" - а марку эту здесь блюдут - во всей стране ценятся не ниже высококачественной импортной продукции.

Об умении же южноавстралийцев работать говорит один, теперь ставший уже хрестоматийным пример: во время войны целый авиационный завод был переброшен из центра Аделаиды на окраину за один день, и при этом дневной план производства самолетов был выполнен полностью.

Южная Австралия стала образцом для остальных штатов и в других областях. Великолепное городское планирование с массой парков, идущих кольцами от центра города до окраины, широкие магистрали, не знающие обычных для Сиднея и Мельбурна "пробок" в часы "пик", выгодно отличают столицу штата Аделаиду от всех других индустриальных центров страны. Город растет с каждым годом, но уже сейчас, за много лет вперед, планируется расселение "излишних" жителей в города-спутники.

Аделаида стала центром искусства в Австралии, и не только национального. Ежегодно в марте здесь проводится международный фестиваль искусств, где всегда непременные гости советские артисты, художники и поэты.

Аделаида очаровывает. Можно часами бродить по ее улицам и паркам, тенистым аллеям, где в тени платанов укрываются музеи и картинные галереи, старинные клубы с тяжелыми гардинами на окнах и позолоченными вывесками, маленькие кафе, где собираются художники и поэты.

Все ли благополучно и тихо в этом солнечном штате? Удалось ли создать здесь общество утопического классового мира, пусть не по Уэйкфильду, не в аграрном, а в индустриальном варианте?

...Неподалеку от Аделаиды, в долине Баросса, на тысячи гектаров раскинулись владения семейства Сеппельт, основавшего около сотни лет назад крупнейшие винодельческие заводы в Австралии. На холме, у дороги, обрамленной вековыми пальмами, в полумиле от одного из сеппельтовских заводов мы увидели здание в римском стиле с колоннами из дорогого мрамора. Это был мавзолей семейства Сеппельт - весьма впечатляющее подтверждение того элементарного факта, что неравенство сохраняется в мире капитала даже на кладбище. В обществе буржуазном, сколь бы ни продвинулось оно вперед по пути демократических реформ, подлинная власть и могущество остаются в руках богатых. Именно им принадлежит право принимать решения, которые определяют судьбы трудового люда.

И случайно брошенная фраза управляющего винного завода: "Не так давно у нас работало здесь около двухсот человек, сейчас только семьдесят", - уже мало могла что добавить к тому впечатлению, которое произвел мавзолей Сеппельтов. Куда делись те 130 человек, которых выбросили Сеппельты за ворота? Пристроились где-нибудь или влились в ту армию безработных, которая с каждым годом растет? Только в Южной Австралии их насчитывается около 15 тысяч человек. Для штата с населением немногим более миллиона это многовато.

Капитализм остается капитализмом, как бы ни омолаживали и ни облагораживали его реформисты. А реформизм в Южной Австралии имеет позиции давние и весьма сильные. За последние годы лейбористы одерживали здесь победу за победой даже в трудных условиях роста безработицы и инфляции в стране, вызванных экономическим спадом. Нынешний премьер штата Южная Австралия Дан Данстэн - крупная фигура в лейбористском движении страны, человек высокой культуры и образования. У него в крови неприязнь и к расизму, потому что он не то наполовину, не то на четверть фиджиец, и ко всему тому косному, что вывезли обитатели первых колоний из Англии, - ханжеству, чопорности, парикам, непременным крахмальным воротничкам и запонкам в самую жару. В свое время он произвел фурор, когда был избран премьером и как-то в очень жаркий день пришел в чинный парламент штата Южная Австралия в шортах и рубашке с короткими рукавами. Премьера из парламента не выставишь. Пришлось смириться ревнителям вестминстерских обычаев. Но такой эпатаж в Данстэне не главное. С его именем связан ряд демократических реформ, осуществленных в штате, от законов по охране интересов потребителей от нечистых на руку дельцов до радикальных программ социального обеспечения, законодательств об охране прав аборигенов и жилищного строительства для рабочих.

Мы проговорили с ним больше часа, и он с увлечением рассказывал, как в его штате на практике осуществляется то, что он называет "лейбористской моделью социализма". Она немногим отличается от западногерманской или шведской.

"Социализм" социал-демократов, конечно же, ничего общего с нашим не имеет. По признанию английского левого социалиста Р. Милибенда, доктрина современного лейборизма, принятая на вооружение и партией Г. Уитлема и Д. Данстэна, "даже в отдаленной степени не разделяет идею социалистического преобразования общества"^*. Даже выступая за "социальную справедливость", лейбористы тем не менее не против социального неравенства. Осуществляя "социальные реформы", они одновременно выступают самыми активными защитниками экономической и политической власти капитала. Иначе говоря, они за социализм, но без социалистической революции, за права трудящихся, но без социалистической собственности на средства производства, или, как говорили в России господа меньшевики и эсеры, за Советы, но без коммунистов. Социализм их поэтому мертворожден, лишен революционной души и плоти.

^* (Более подробно об экспериментах социал-демократов с социализмом в рамках государственно-монополистического капитализма интересующийся этой проблемой читатель сможет узнать из книги М. В. Баглая "Капитализм и "социальная демократия". М., 1970.)

Заменив лозунг классовой борьбы на лозунг "классового сотрудничества", социал-демократы, в том числе и австралийские лейбористы, стали незаменимы для капитализма именно в его "империалистической стадии", когда он, как писал В. И. Ленин, "вплотную подводит к самому всестороннему обобществлению производства..., втаскивает, так сказать, капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, с. 320-321.)

"Модель социализма" по Данстэну была построена в полном соответствии с теоретическими канонами современного лейборизма.

Одновременно с программой строительства дешевых домов, развитием других программ социального обеспечения в штате, с борьбой за демократизацию системы распределения голосов его правительство активно способствует процветанию крупного бизнеса, поощряет иностранные капиталовложения, выделяет субсидии крупным фермерам и плантаторам.

Данстэн как человек широкого кругозора понимает, конечно, что капитализм находится сейчас на такой стадии, когда он прогрессу общества только мешает. В одном из своих интервью журналу "Баллетин" он сказал, что "институты капитализма закостенели, ибо двигательная пружина капитализма построена с таким расчетом, чтобы дать как можно меньше, а получить взамен как можно больше". Рецепт излечения этого капиталистического спондилоза, найденный Данстэном, - "введение представителей рабочих, держателей акций и общественности в корпоративную организацию", то есть обеспечение участия рабочих в управлении капиталистическими предприятиями, в целом прогрессивен. Данстэн рассказывал нам в Аделаиде, что первые попытки добиться этого предпринимаются сейчас в пищевой промышленности штата. Но это только первый шаг, и до полного обеспечения задуманной лейбористами программы, как признал сам премьер, весьма далеко. И к тому же не хочет капитализм переделывать свои двигательные пружины, не убедишь его отказаться от погони за сверхприбылью, да и небезопасно для политиков типа Данстэна заставлять его это делать - достаточно вспомнить, как резко и озлобленно реагировал крупный капитал на весьма робкие реформы правительства лейбористов во главе с Г. Уитлемом, и о том, как оно лишено было власти на полтора года раньше срока^*.

^* (Об этом подробнее в главе "Именем королевы".)

Австралийский капитализм всячески стремится не допустить даже символического участия рабочих в управлении экономикой страны, не говоря уже о рабочем контроле. Такой контроль возможен только в условиях подлинного, а не реформистского социализма.

...Рано утром мы выезжали из Аделаиды. Умытая ночным дождем, она чем-то напоминала раскладную картинку с блестящими кирпичными домиками из папье-маше. У самого выхода из города стоял парень с рюкзаком, голосовал.

- Куда вам?

- Трудно сказать, - ответил он. - Туда, где есть работа.

Мы поднялись на перевал. Посмотрели на Аделаиду в последний раз. Холодное зимнее солнце лениво поднималось из океана, неулыбчиво глядя на столицу Южной Австралии. По радио передавали новости. Весело потолковав о погоде, диктор зачитал последние данные министерства труда о росте безработицы в стране.

- Так куда же вам ехать? - спросил я вновь своего попутчика.