Жизнь в кредит

Почти 90 лет назад были написаны эти строки:

 Тот лжет, кто говорит нам
 Уверенно вполне,
 Что здесь нужда забыта
 И нищих нет в стране...*

^* (Здесь и далее стихи в переводе автора.)

Стихи эти назывались "Лица на улице". Писал их в Сиднее Генри Лоусон. Сидней переменился с тех пор неузнаваемо. Ощетинился небоскребами. Прочно скрепил свои расползшиеся по швам, будто узкий пиджак на толстяке, пригороды асфальтовыми нитями скоростных дорог. Заблистал рекламами и витринами. Что ни витрина, рог изобилия, да и только. Но, как и во времена Лоусона, чтобы к этому изобилию приобщиться, надо иметь деньги.

Далеко не у всех они есть. Инфляция и спад производства, поразившие весь капиталистический мир, не обошли стороной и Австралию. В стране к началу 1976 года насчитывалось свыше 300 тысяч безработных. Работу теряли не только "синие воротнички", но и "белые" - высококвалифицированные специалисты, служащие респектабельных фирм и деловых контор. Спад ударил и по ним. С невиданными ранее страхом и отчаянием они вступают в первый круг ада безработицы и нужды.

Где начинается этот круг? На "блошиных рынках", процветающих сейчас в Сиднее, где вполне прилично одетые домохозяйки роются в кучах дешевого барахла, рассуждая про себя: "Что ж, если постирать и немного подкрасить, то можно и носить..."

Или на бирже труда в Редферне, всего лишь в пяти минутах езды от центра Сиднея? Или в очереди за пособием по безработице? Для австралийца нет большего унижения, чем встать в эту очередь. В Редферн не рекомендуется ходить с фотокамерой - люди прячут свои лица от объективов, отказываются говорить с журналистами.

В Австралии, как шок, прозвучал доклад профессора Рональда Гендерсона, директора института социальных и экономических исследований Мельбурна: по его данным, 110 тысяч австралийских семей живут на грани нищеты либо уже спустились ниже этой грани. Как это происходит?

Газета "Санди телеграф" провела в начале 1976 года одно любопытное исследование. Вот несколько цифр. За последний год (1975-1976) цены на основные товары и услуги поднялись от 5 до 107 процентов. На 20 процентов - арендная плата. Плата за электричество - на 18 процентов. Цена автомобиля - в среднем на 26 процентов. Когда я приехал в Сидней в августе 1974-го, в универмагах еще можно было увидеть домохозяек, набивавших полные сумки фруктами, конфетами, деликатесами. Сейчас даже в богатых районах картина иная - покупают понемногу и осторожно, подолгу бродя от полки к полке, а то и от магазина к магазину. Ищут, что подешевле. В счет идет каждый цент. Сэкономить - значит удержаться на поверхности, а то и выжить.

"Санди телеграф" приводит список цен. Знаменитый австралийский "пай" - пирожок с мясом - стоил в 1976-м уже не 17 центов, как в 1975-м, а 28, 700-граммовая буханка хлеба раньше стоила 37 центов, стала - 45-50. Более или менее приличные мужские ботинки идут за 30-35 долларов. Мужской костюм не для похода в театр, а для работы в оффисе - 100-120 долларов. Газета с мрачным юмором констатирует, что даже средней шикарности гроб стоит теперь не 50 долларов, как год назад, а 100-150.

В своих "Лицах на улице" Лоусон писал, что с нищетой можно столкнуться сразу же, едва выйдешь из городского центра - Сити. Район Сэрри-Хиллс как раз граничит с сиднейским Сити. Здесь и в соседнем Редферне еще со времен Лоусона стоят мрачные, обшарпанные бараки "Армии спасения". Здесь же ночлежки, принадлежащие семейству Смит. Дальше район Вуламалу - те же ночлежки. И самая знаменитая из них - "Метью Талбот - общежитие для мужчин". Точнее, для тысяч безработных, таких, как двадцатилетний Питер Сперлинг. После школы он работы не нашел и перебивается на пособие. Но как настоящий "окер", человек, у которого все и всегда "о'кэй", а это и есть идеал настоящего австралийского мужчины, - в ответ на вопрос: "Ну а тяжело тебе приходится?" - смеется: "Да что вы?! Ведь обо мне заботится столько высокопоставленных лиц - премьер-министр, министр труда, владельцы газет и банков!! Ведь я же продукт бума нищеты". Того самого бума, который, по словам одного австралийского журналиста, "заставил тысячи австралийцев в первый раз за их прежде гордую жизнь принять помощь благотворительных организаций".

...Сиднейское "дно", сырой запах нищеты и безысходности. Опускаясь туда, многие уже не поднимаются. Утром, выползая из ночлежек, они тянутся на биржу труда в Редферн и, получив очередное "работы нет", устраиваются в тени деревьев Белмор-парка. Здесь они коротают день. Отсюда обратно придут в ночлежку. "Приличная публика" обходит их стороной. Рядом с Белмор-парком всегда дежурит полицейский фургон - "черная Мэри". Все же дно...

Конечно, не только из мрачных красок состоит тот уникальный калейдоскоп, что именуется австралийским образом жизни, да и не было у меня в мыслях представить читателю дело таким образом, будто Австралия наводнена нищими и безработными. Их много, но в стране, которая по уровню жизни стоит в первой дюжине высокоразвитых капиталистических стран, они в общей массе людей обеспеченных, пусть даже обеспеченных относительно, как бы растворяются. Сильная капиталом, нажившаяся на труде миллионов иммигрантов, Австралия стала не просто богатой страной, а богатой очень. Ее правящий класс может себе позволить в "пуле безработных" держать относительное меньшинство - от 3 до 5, ну пусть даже до десяти процентов рабочей силы, а подавляющему большинству дать относительный достаток. Законы марксизма, однако, от этого не меняются ни на йоту. Капитализм остается капитализмом, в том числе в Австралии. Варьируется лишь степень эксплуатации, классовая же суть общества, на ней построенного, неизменна. Просто классические кровососы исчезли. Капиталист ныне внешне редко отличим от клерка. Сама же эксплуатация человеком человека, капиталом труда остается, лишь меняет свои формы.

Не вдаваясь в пространный анализ со статистическими выкладками, давайте просто бросим взгляд на тo, какова механика эксплуатации потребителя в австралийском "обществе потребления". Сам по себе этот термин - всего-навсего эвфемизм, весьма удобный для обозначения буржуазного общества образца последней трети нашего века, в высшей степени индустриализованного, с предельно развитой сферой услуг и монополизированным сельским хозяйством. Оно отнюдь не строится, при всей его насыщенности товарами и услугами, по принципу "ешь - не хочу!". Только от его витрин, рекламных щитов и вывесок может сложиться подобное впечатление. В жизни же все иначе. Общество, построенное на эксплуатации человека человеком, предпочитает излишек товаров, когда таковой есть, уничтожить, а не раздавать его бесплатно. Таких идеалистов, как в Бейтманс-Бее с их лозунгом "Подумай о других!", немного. Каждый умирает в одиночку.

Чтобы жить, "обществу потребления" нужен потребитель всего того, что оно выдает на-гора, производя товары в годы индустриального бума с плодовитостью амебы. Потребление в недолгие периоды "процветания" уже не может быть просто более активным, чем в долгие годы застоя. Оно должно стать всеобщим, тотальным, раздуться не только в масштабах, но и во времени, с тем чтобы в период спада потребление могло продолжаться, пусть хотя бы посредством выплат за приобретенное в кредит во время недолговечного бума. Механизм этот не смог бы работать, если бы число потребителей было ограничено состоятельными людьми. Теперь в эту категорию входят лишь весьма малым процентом многочисленные разновидности рантье. В первую очередь потребители - это огромная масса людей труда. Конечно, капиталист по-прежнему стремится выжать максимальную прибавочную стоимость, а государство, обслуживающее капитал, - сильнее надавить налоговым прессом на трудовой люд и ослабить это давление на богачей. Но, хотя хищническая суть капитализма и остается неизменной, трудящимся выделяется уже не просто минимальная доля национального продукта, достаточная для того, чтобы ему, производителю и потребителю, воспроизвести свою способность к труду. При современной экономике высокоразвитого, как в Австралии, капитализма, при ограниченности внешних рынков, невозможности по-прежнему безнаказанно грабить колонии и зависимые страны выгодно соотношение цен и заработной платы установить таким образом, чтобы пролетарию было что терять, помимо своих цепей, при потере работы. Даже оказавшись за воротами завода или в случае с пролетариями умственного труда - оффиса, - цепей он не теряет: остается крепко привязанным к колеснице капитала кредитом, банком, страховыми компаниями, целой системой договорных денежных обязательств. Заставляя пролетария потреблять из расчета той зарплаты, что он получит даже не завтра, а послезавтра, никакой при этом гарантии на послезавтра ему не давая, капитал значительно ограничивает его возможности бороться за свои права не только с политической и экономической, но и чисто с психологической точки зрения: "А что будет с моими выплатами, если я пойду против хозяина, а он уволит меня, а профсоюз не защитит?"

Экономико-политико-психологическая подоплека "изобилия" общества потребления такова, что у рабочего на первый взгляд "все есть", а на второй, более пристальный, просто все в доме стоит, но оно его на треть, на четверть, на десятую часть и платить за все, чтобы оно стало собственностью, надо годы. И к тому времени - за дом выплачивают, к примеру, от двадцати до сорока лет, за телевизор - пять-шесть, за машину - десять, - когда вещь станет собственностью человека, приобретшего ее в кредит, она уже устареет, самортизируется, надо будет покупать ее заново, включаться все в тот же цикл потребления.

Вроде бы простое решение вопроса: "Не потребляй сверх меры". Но если бы простые решения способны были дать ответ на сложнейшие проблемы! Конечно, австралиец, залезший по уши в долги по ссудам и кредиту, мог бы теоретически не обращаться за помощью ни к банкам, ни к кредитным фирмам. Но он не может туда не обращаться.

В старые времена человек, о котором говорили, что он в долгах, как в шелках, абсолютно не котировался в "приличном обществе". В обществе, ныне существующем в Австралии, наоборот: быть по уши в долгу - признак хорошего тона и респектабельности одновременно.

"Ты просто не существуешь как реальная личность,- пишет газета "Острэлиен", - если у тебя нет удовлетворительной задолженности, к вящему удовлетворению твоего кредитора. Не существуешь, по крайней мере, в глазах тех, от кого зависит, предоставить тебе кредит или нет".

Кредиторы должны просто обожать австралийцев - граждане пятого континента быстрыми темпами превращаются в нацию должников. Общеавстралийская задолженность по покупке товаров в рассрочку перевалила за два миллиарда долларов. Общенациональная тенденция жить в долг, жить не по средствам налицо.

Рост числа безработных (к концу 1977 года, по подсчетам "Нэшнл таймс", их будет 400 тысяч), неуверенность в завтрашнем дне и дороговизна заставили многих австралийцев поджать свой семейный бюджет. Кроме того, многим не удалось внести вовремя свой взнос, что, по жестким правилам торговли в рассрочку, нередко означает не только потерю уже оплаченного частично товара, но и потерю "кредитокотируемости".

Само по себе это понятие весьма любопытно. Для того чтобы быть "кредитокотируемым", мало иметь постоянную работу, недостаточно даже иметь счет в банке. Для получения кредита гражданин "общества потребления" должен предъявить нечто подтверждающее его принадлежность к этому обществу. В первую очередь какое-либо свидетельство того, что он уже кому-то что-то должен. Таким свидетельством может быть кредитная карточка, получаемая от банка, страховой полис, договор с универмагом о покупке товара в рассрочку. Логика современного шейлока, предоставляющего кредит, на первый взгляд кажется извращенной - зачем же человеку давать в долг, если он уже кому-то должен? Но современный шейлок свое дело знает туго. Он знает, что фирма, уже предоставившая ссуду его потенциальному должнику, детально проверила, способен ли он погасить эту ссуду вовремя. А проверка идет по всем статьям. Прежде чем получить кредит, австралиец заполняет специальную анкету. В ней, помимо данных о своем доходе, следует указать ни много ни мало: свое имя, фамилию и дату рождения, имя и фамилию жены, число детей, домашний телефон, домашний адрес, указать, в собственном доме живешь или снимаешь квартиру, номер водительских прав, прежний адрес, сколько лет по тому адресу прожил, где работаешь сейчас, где работал и сколько лет раньше, назвать свой банк, номер счета, проставить имена трех фирм или учреждений, гарантирующих, что ты "кредитокотируем", проставить имена и указать степень родства или знакомства двух человек, гарантирующих то же самое.

Для приобретения товаров и услуг в рассрочку изобретена и такая форма банковского кредита, как "кредитные карточки", или, как назвал их один американский сценарист, "пластиковые пропуска в рай". За пребывание в этом потребительском "раю" обладатели карточки, конечно же, расплачиваются ежемесячными взносами, процентами на предоставленный кредит и т. д. Но иллюзию того, что купить можно все, что хочешь, этот билет из пластмассы с личным номером его обладателя, его фамилией и образцом подписи создает. Деньги не нужны. Заходит человек в магазин, предъявляет карточку, расписывается на товарном чеке. Карточку запускают в специальную машину, которая ее фотокопирует на трех чеках-квитанциях. Одна идет в банк, другая в магазин, третья покупателю. Товар заворачивается. Риска, что карточкой пользуется не ее обладатель, немного: в каждом магазине, который такую карточку принимает, стоит телефон или мини-ЭВМ. Наведение справки требует меньше минуты. Либо ЭВМ с телефона, либо ЭВМ прямо в магазине даст ответ, действительна ли карточка. Это не говоря уже о специальных детективах, работающих в больших универмагах. Уж они-то натренированы в распознании подделанных подписей. Счет покупателю придет через месяц. По нему надо платить в срок, чтобы не росли проценты. А растут они быстро. Тем не менее люди идут на эту форму кредита охотно - удобно, не надо носить с собой денег. Может быть, поэтому в пестром уголовном мире Австралии нет карманников. И к тому же "пластиковый пропуск в рай" - наивысшая степень "кредитокотируемости", согласно которой покупатель, расплачивающийся наличными, - а банкноты в наше время подделывают в Австралии мастерски, - менее надежен, чем покупатель, предъявляющий денежную карточку. Логика современного шейлока, заинтересованного в том, чтобы его потенциальный должник уже был в долгу, становится, таким образом, понятной. Должник проверен. Данные о нем накапливаются в электронных "банках информации", способных по первому нажатию кнопки, следующему за звонком наводящего справку кредитора, дать о должнике полную информацию. Не нужно никаких справок с печатями. Ни документов с фотокарточками (в Австралии они почти не употребляются). Достаточно одного слова "кредитокотируем".

"Некредитокотируемые" как бы выпадают из "общества потребления", становятся его неполноценными гражданами. А в обществе, где приобретательство возводится в смысл существования, где вещизм - религия, "неприобретающий" и "некредитокотируемый" - белая ворона.

...Как-то мне довелось по радио услышать такую рекламу.

- Милая, - звонит муж жене с работы. - Я уже заканчиваю. Что у нас сегодня на ужин?

- Бобы с тостиками.

- Бобы с тостиками?!

- Да, милый. Я подсчитала, что, если мы раз в неделю будем с тобой немного скромнее есть (бобы с тостиками - отварное месиво с густым привкусом сои и китового жира на поджаренных хлебцах), мы сможем выплатить за пять лет наш взнос за автоприцеп фирме "Вайкаунт"!

- Что ты говоришь?! А кто же нам даст кредит?

- Та же фирма "Вайкаунт".

- Ура! - кричит муж, вдохновленный предложением фирмы и сметливостью своей жены. - Поджарь только как следует тостики!

Если учесть, что подобных предложений у австралийцев масса, что "пластиковый пропуск в рай" - искус непреодолимый, можно себе представить, как часто, возвращаясь с работы, они довольствуются бобами с тостиками.

"Общество потребления" - великий дьявол-искуситель. Подобно тому как питавшегося сухими кузнечиками святого стоика лукавый соблазнял в пустыне блюдом с барашком, так и потребителя, питающегося бобами с тостиками, это общество соблазняет автоприцепами, разного рода "гэджетами", то есть бесконечно усовершенствующимися бытовыми приборами и изобретениями, новыми прическами, костюмами, автоматическими зубными щетками, машинами для стрижки газонов, сверхморозилками, кухонными комбайнами. Не всегда от этого легко отказаться - условия кредита так соблазнительны, сосед уже обзавелся своим раскладным автоприцепом, жена долбит: "Мы что, хуже других?" Да и вещи хорошие, жалко упустить, к тому же, глядишь, завтра будет дороже. А надо, этого требует "статус", в основе которого все тот же вещизм. Затраты на фокусы "дьявола-искусителя", в первую очередь рекламу, таким образом, окупаются. Потребитель несет свои деньги на алтарь прилавка. И чтобы денег этих у него было больше, он готов взяться за любую сверхурочную работу, работать за полставки, работать даже в тех фирмах, где профсоюзов и охраны труда нет, равно как и минимума заработной платы. Вещизм на практике оборачивается усилением эксплуатации, потогонщиной.

"Символы статуса" дорожают с каждым днем. Чтобы держаться на уровне внутри той или иной престижной социальной прослойки, надо все больше денег. Вот, например, сейчас Австралия переходит на цветное телевидение. И это вызывает очередные судороги издерганных инфляцией семейных бюджетов австралийцев - цветной телевизор стоит дорого: 850 долларов и выше. Чтобы купить его, надо залезать в новые долги. А не купить нельзя, потеряешь "престиж".

"Общество потребления", возведшее кредит в норму жизни, связывает должника по рукам и по ногам, заставляет его быть осторожным во всем, что касается его взаимоотношений с работодателем. В этом и заключается хитроумная, опосредствованная форма социального контроля, содержащаяся в кредите и в самих приобретаемых в долг вещах: пока человек в долгах, пока он не уплатил за приобретенный товар полностью и, следовательно, рискует этот товар потерять, он благонадежен и управляем, он не будет бунтовать и требовать социальных перемен. Именно поэтому так усиленно навязывает буржуазия трудовому люду идеологию консюмеризма. Именно поэтому "общество потребления" стремится выработать такие критерии "престижности", которые могли бы держать человека в состоянии безвыходной задолженности в течение всей его жизни. Заодно современные шейлоки за предоставление кредитов выдирают, что называется, с мясом от семи до тринадцати процентов годовых со своих должников.

Жизнь в кредит, однако, имеет и другую сторону. Чем более развивается система определения "кредитокотируемости" в стране, тем очевиднее становится репрессивный характер буржуазного общества: "банки информации", обслуживаемые ЭВМ, скажем, в кредитной фирме, в банке с их детальными, чисто полицейскими досье на каждого австралийца - отнюдь не показатель свободы и демократии, а скорее свидетельство тотальной слежки.

Не мудрено поэтому, как писала газета "Острэлиен", что по мере развития системы кредита может наступить и такое время в Австралии, когда человек, пришедший в магазин без кредитной карточки, покажется настолько подозрительным владельцам магазина, что они немедленно позвонят в полицию. И ничего не поделаешь, ибо такова жизнь. Жизнь в кредит.

О том, почему австралиец, даже сознавая все те последствия, к которым приводит его эта жизнь, продолжает покупать и жить не по средствам, написаны тома. Этим занимаются не только социологи, но и специальные фирмы, изучающие конъюнктуру рынка, психологию потребителя и воздействие на него рекламы. Всех причин выявить невозможно даже в объемистой книге. Удовлетворимся названными, согласившись, конечно, и с тем, что, несмотря на инфляцию и безработицу, уровень жизни граждан пятого континента в массе весьма высок.

Посмотрим и на другое. Всегда ли австралиец покупает то, что ему действительно необходимо? А что, если предлагаемые ему товары порождены тем, что Маркузе^* называет "ложными потребностями", искусственно создаваемыми "обществом потребления"? Как тогда?

^* (Маркузе Герберт - американский философ, один из идеологов мелкобуржуазного радикализма.)

В реальной жизни "ложные потребности" выглядят куда привлекательнее, чем в сухом аналитическом срезе общества. Цветная реклама по телевизору. Бравурная музыка. Всеобщие улыбки - все это только на человека из нашего мира производит удручающее впечатление. Невольно возникает мысль: что ж, они всех австралийцев за идиотов считают, что ли? Австралиец же относится к этому без эмоций. Реклама - это информация. Социологи скажут, что это "информация направленная", и добавят, что она "создает в мозгу рецептора информации стереотипы", формирующие убеждение у потребителя, что рекламируемую вещь надо купить. Но это схема. Австралиец не дурак. Он знает, что все не купишь, он только к этому стремится. Реклама для него то же, что для игрока на бирже индексы Доу-Джонса. Он знает, что, где, почем, и пойдет не просто в какой-то абстрактный магазин, а туда, где, как сообщает реклама, "нет риска зайти прицениться", где пока "по дешевке", а завтра "будет вдвойне". Без рекламы в том изобилии товаров, что ему предлагаются, он просто потерялся бы. Изобилие это тоже липовое. Хорошую вещь найти трудно. Обойдешь не один магазин, а вроде бы полки ломятся.

Но, привыкнув ориентироваться по рекламе, австралиец склонен поверить ей, когда она начнет убеждать изо дня в день, что ему просто нет никакой возможности прожить ну хотя бы без миксера фирмы "Кей-Тел", хотя у него, может быть, и есть свой вполне приличный миксер, или без какого-нибудь средства от загара (90 процентов этих средств, кстати, как подсчитано, от загара не защищают), или без разбрызгивателя, который якобы "возвращает мебельной обивке первоначальный цвет" (не возвращает, сам пробовал), и так далее.

Вот, к примеру, заводит себе австралиец кошку. Вроде простое дело. Но кошку, как убеждает реклама, кормить объедками со стола вредно. Надо ее питать специальным витаминизированным концентратом фирмы "Кит-э-кет". На экране довольная своей жизнью и хозяевами кошка, отведавшая концентрата. Затем кошке надо купить неокисляющуюся, нержавеющую миску производства той же фирмы. На экране кошка подходит к миске, которая в ее, кошачьем, представлении наполнена живыми рыбками. Затем счастливый обладатель кошки, осчастливленный фирмой "Кит-э-кет", узнает, что для полного счастья его четвероногой питомицы ему необходимо купить для нее ошейник от блох фирмы "Сайфли" или порошок той же фирмы, который также от блох, добавляют кошке в пищу. Затем шампуни для кошек, ножницы для подстригания когтей, мячики-мышки. И так далее и тому подобное. Потребление через кошку предусматривает пополнение закупочного листа (такие листы заводят себе все австралийские хозяйки) на пять-десять наименований. И до тех пор, пока цикл потребления не подойдет к кругу спада, пока кошку тихо не утопят или попросту не выбросят на улицу, австралиец будет покупать "кит-э-кет", "сайфли" и бог весть что еще.

...Сейчас, когда спад, по Сиднею бродят сотни бездомных тварей - породистые собаки, ангорские и сиамские кошки. Голодные, жалкие, они жмутся к людям, просят еды и ласки, демонстрируя трюки, которым их научили когда-то некогда состоятельные хозяева. Те, кто не попадает на живодерню или, если повезет, в "общество по присмотру за брошенными животными", дичают. Кошки наводнили австралийский буш, стали задирать беззащитных коал и редких птиц. Собаки набрасываются на детей. Как в людском обществе, в годы спада растет число "преступников" и в бессловесном, прирученном человеком мире. Другие приспосабливаются иначе - голод в городе, видимо, развивает способности к выживанию и животный "интеллект".

...Сотни собак собираются по утрам у причалов бухты Серкелер-Куэй в Сиднее. Привычно, не опасаясь, что прогонят (чутьем, что ли, понимают, что и здесь действуют законы по охране животных), вступают на палубу речного трамвая, скромно пристраиваются на корме и едут... на другой берег сиднейской гавани к бойне. Там, они знают это, специально для бездомных собак выбрасывают по утрам кости. Оттуда таким же путем они возвращаются обратно в свои кварталы, где у них уже нет доступа в дом хозяина, но где они все же живут рядом с его домом, где можно хозяина повстречать, поиграть с его детьми, как-то сказать на своем собачьем языке: "Возьми меня обратно, ведь я же не буду тебе в обузу, сам себя прокормлю..."

На Дарлинг-пойнт роуд, тихой улочке у сиднейского залива Рашкаттерс, где расположен корпункт "Правды" в Австралии, я часто встречал седую женщину с неизменным букетиком дешевых цветов в руках. Время, старость и очевидная нищета обесцветили ее лицо и когда-то модную, а теперь серую, как бедность, одежду. Когда-то она жила в одном из особняков Дарлинг-пойнта, занятом теперь нуворишем, разбогатевшим на игральных автоматах. Она привыкла в своей прежней жизни к дорогим магазинам района Дабл-Бей (Двойной Залив), расположенного неподалеку, к роскошным лимузинам, приемам, раутам и бог весть к каким еще символам статуса сиднейской денежной аристократии.

Семья ее разорилась в один день - обанкротилась фирма ее мужа, пошел с молотка особняк, денег не хватило на уплату долгов, и ей пришлось с самой вершины иерархической лестницы австралийского общества скатиться на самую последнюю. Этого шока она не выдержала - после смерти мужа миссис Шелтон (назовем ее так условно) не то чтобы сошла с ума, а, как говорят у нас на Руси, повредилась. Она уже не жила на Дарлинг-пойнт роуд, а прописалась в ночлежке какой-то благотворительной организации. Но она все еще жила в своей прошлой жизни. Иногда она подолгу стояла у ворот нашего дома, поджидая, когда оттуда выйдет какая-нибудь приличная машина. В "фольксваген" она бы не села. Завидев корпунктовскую "вольво", она принимала озабоченный вид, поднимала с земли свои жалкие сумочки - что она собирала в них, не знаю - и шла прямо к машине. "Не будете ли вы так любезны, сэр, если это, конечно, вам по дороге, подбросить меня в Дабл-бей к "Женевьеве" или поблизости, если вам иначе будет неудобно". У нее сохранился великолепный аристократический выговор - "королевский английский", на котором говорят в Австралии только в "приличном обществе".

Я ей не отказывал и ехал к "Женевьеве", где шьют на заказ платья местные аристократки. Миссис Шелтон всегда за те пять-десять минут, что занимала дорога, пересказывала мне последние светские новости - судя по всему, узнавала их из выброшенных на лестницу газет. Однажды она сказала, когда мы проезжали мимо церкви святого Петра на Грин-оукс авеню, что ведет в Дабл-бей: "Вы знаете, в этой церкви венчался отец мистера Фрейзера, нынешнего премьер-министра, О, какая это была свадьба!" Я понял из этого, что ей по меньшей мере лет семьдесят.

У "Женевьевы" я останавливался. Она мило благодарила, подходила к витрине и рассматривала последние новинки, будто примеряя их на себя. Обо мне она тут же забывала. В магазины не заходила. Брела дальше от витрины к витрине, пока окончательно не терялась в толпе. Люди смотрели ей вслед безразлично. Она никого не трогала и не эпатировала. Ее просто не было. В показателях общей сытости статистические единицы, подобные ей, растворялись так же, как она сама в изысканной толпе Дабл-бея, не смешиваясь с ней. "Миссис Шелтон, - говорили мои соседи, - просто не повезло. Стресс, знаете ли..."

Стресс, срыв нервной системы и надлом разума от перенапряжения - это тоже статистика.

Стрессу подвержены сейчас сотни тысяч австралийцев. Попытки снять его с себя, дать натянутым как струна нервам разрядку приводят к заболеваниям не менее тяжким. Растет наркомания в стране. Пять процентов мужчин в Австралии и один процент женщин - хронические алкоголики. Газеты, комментируя эти цифры, называют ту же причину - стресс. "Доктора, - пишет "Дейли миррор", - считают, что нервная депрессия достигла в стране размеров эпидемии. Заботы ежедневности приводят миллионы людей к чрезмерному возбуждению, бессоннице. Необходимость работать в сверхурочные часы, чтобы свести концы с концами, ведет к чрезмерному употреблению успокаивающих средств и к сердечным болезням, то есть к неизбежным последствиям нашего перенапряженного общества".

"Санди телеграф" ставит еще более точный диагноз: "Тысячи домохозяек в поисках облегчения своего отчаяния, вызванного бешеными ценами, инфляцией и безуспешными попытками сбалансировать семейный бюджет, обращаются к успокаивающим средствам и наркотикам".

Подсчитано, что австралийцы по потреблению этих средств, снотворного и таблеток от головной боли на душу, населения побили мировой рекорд.

Жестокая статистика. Жестокие улицы города, как писал поэт Лоусон, полны ею. Таких, как миссис Шелтон, встретишь, возможно, не часто. Чаще видишь другое - усталые, озабоченные лица людей, которые, будто в романе Кафки, знают, что приговор им уже вынесен, но, когда будет процесс, им еще неизвестно. Глядя на них, я часто вспоминал Лоусона:

 Вижу лица из окна 
 От рассвета до темна. 
 Льется, льется их поток... 
 Шарканье усталых ног 
 Слышу, слышу из окна... 
 Я смотрю с печалью в лица 
 Граждан молодой страны, 
 Где успели поселиться 
 И нужда, и безразличье 
 К тем, чьи так печальны лица...