Рикша

Утреннее солнце уже поднялось, а пассажиров еще не было. Вспомнив, что он сегодня не завтракал, рикша купил у уличного торговца чашечку риса и, присев на пустой ящик, принялся за еду. Ел быстро и жадно - спешил.

По другую сторону улицы высилось роскошное здание банка с белокаменными колоннами. Рикша приметил, как туда через вертящуюся дверь вошли двое праздных верзил с болтающимися на груди фотоаппаратами. "Туристы", - определил он.

Опыт у рикши был немалый, и он подумал, что сейчас самое время подъехать к банку. Утолив голод, он развернул коляску и подкатил к выходу.

Ждать пришлось недолго. Едва иностранцы вступили на залитый солнцем асфальт, он встретил их поклоном и, расплываясь в улыбке, пригласил в коляску...

Довольный рикша несся навстречу освежающему ветру. Туристы решили ехать до самого дальнего парка, и он теперь думал о хороших чаевых и о том, что, пожалуй, сегодня можно пораньше вернуться домой.

Жил рикша за городом, в деревне, где эпидемия холеры свела в могилу добрую половину населения. Тогда и рикша Тун схоронил жену и двух малышей. Тун, как и большинство малайцев, верил в приметы и после случившегося принес домой старую подкову и приколотил ее к дряхлой балке.

Весной Туну исполнилось сорок лет - возраст преклонный для рикши. Сухой, жилистый, в белоснежной куртке и синих штанах, он ловко лавировал с коляской среди бешеного потока машин, умело торговался с клиентами, чем вызывал зависть у других рикш. Но в последнее время Туна одолевала невыносимая, жгучая тоска. Однажды он оставил коляску у первой попавшейся "забегаловки" и пропил всю дневную выручку до последнего медяка. В темноте Тун кое-как добрался до своей лачуги и, не раздеваясь, свалился на низкую лежанку.

На другой день, как обычно, он проснулся рано. Подкачал камеры, метелочкой почистил сиденье, смазал колеса и выехал в город. На спиртное Тун смотрел с отвращением и на стоянке неожиданно для всех рикш отказался от партии в мацзян - любимой игры в кости...

Около полудня к нему в коляску сели два американских военных моряка с авианосца, что стоял на рейде. Было жарко, и он, задыхаясь в душном воздухе, изо всех сил нажимал на педали. Он чувствовал, как рубаха липнет к спине и соленый пот струйками стекает на глаза. Тун на какое-то мгновение приостановил коляску, чтобы вытереть пот, но тут же получил пинок в спину. От боли перекосилось лицо, он промолчал и, собрав последние силы, проехал еще километров шесть.

На развилке дорог в тени ветвистых деревьев янки увидели придорожный кабачок с размалеванной девицей у входа. Повелительным окриком "Финиш!" они остановили рикшу и, бросив на сиденье зеленую долларовую бумажку, скрылись за раздвижной бамбуковой дверью, откуда доносились звуки музыки.

Жара стала нестерпимой. Тун понял, что уже совсем обессилел. По крутой, едва заметной тропке он спустился к шумящей реке. Вода была прохладной, и, обмывшись до пояса, он прилег в тени деревьев. Тун неподвижно смотрел на спотыкающуюся о подводные камни реку, и ему казалось, что эта бегущая река чем-то напоминала его жизнь, похожую на один непрерывный долгий день - в нужде и заботах. Все было противно: и пыль, и жаркое солнце, и бесконечная дорога.

Рикша снял стоптанные башмаки и принялся растирать отекшие ноги, которые без малого четверть века служили ему верой и правдой. Бывало, по десять-двенадцать часов в сутки они крутили педали, а теперь вот стали сдавать. Он ощупал икры с синими, набухшими венами, и им овладело чувство обреченности. "Путь рикши - это бег к смерти", - промелькнули в его сознании слова, не раз слышанные им от седых, измученных непосильным трудом возниц.

Силы постепенно возвратились к Туну, и он, рассердившись, что засиделся на берегу, вернулся к коляске и помчался в город. Зеленовато-желтое солнце умерило свой пыл, ехать стало легче. Ослепительно блестевшая белым лаком коляока привлекала внимание прохожих, и вскоре невдалеке от буддийского храма какая-то дама с пуделем в руках остановила рикшу. Дама прилетела из Лондона, и Тун возил ее часа три по магазинам с красочными малайскими сувенирами, пока она не сделала нужные покупки.

Малайский остров Пинанг, где вырос Тун, славится народными умельцами. В погоне за экзотикой сюда наезжают богатые туристы. Тун знал праздные вкусы таких пассажиров и поэтому сначала показывал им знаменитый базар, где торговали высокие, статные, в белых одеждах индусы, а затем предлагал им совершить путешествие в малайскую деревню и посмотреть уникальное зрелище. Там у него был приятель, замечательный стрелок, который из-за ревматизма не мог теперь охотиться в джунглях и перебивался тем, что развлекал туристов. У охотника было старинное духовое двухметровое ружье-сумпитан. В набедренной повязке он не спеша выходил на полянку, медленно вставлял в ружье стрелу с оперением и, набрав в легкие воздух, с силой выдувал стрелу. Стрела врезалась в крошечную, с ноготь, мишень, неизменно приводя в восторг гостей. Закончив представление, стрелок честно предлагал поделить скудный заработок, но Тун всегда отказывался от своей половины, зная, как трудно тому живется.

У Туна появились знакомые и среди морских даяков. Но к ним рикша ездил без пассажиров. Он сразу полюбил этих отчаянных свободолюбивых людей. Всю свою жизнь даяки проводят на море, кочуя с острова на остров. Как и все рыбаки, познавшие нелегкий морской труд, они немногословны. Но всякий раз, прибывая на Пинанг, они находят время для веселой шутки, задорной песни, радуясь, что их улов хорошо раскупается жителями острова.

Усевшись полукругом на долбленых лодках, даяки ели вяленую рыбу, уху и угощали Туна. Рикша искренне завидовал им и часто задумывался над тем, что, если скинуть десяток годков, он не стал бы поливать потом мостовые, а уговорил даяков взять его в море. Всякий раз, расставаясь с ними, Тун испытывал щемящую грусть...

Отвезя англичанку к гостинице, рикша взобрался на вершину невысокого холма, где от выжженной солнцем травы исходил сухой и пряный запах. Сейчас запаха он не чувствовал. Он смотрел на коляску с потускневшим в некоторых местах лаком. "Как и я, стареет моя кормилица", - подумал он и вдруг совсем рядом услышал пьяные голоса.

Их было трое, разгулявшихся толстяков. Они не помнили, как забрели на холм, и, едва заметив рикшу, плюхнулись в коляску. Тун попробовал объяснить, что может везти только двух пассажиров. В ответ он услышал смех и ругательства. Пришлось подчиниться.

Сумерки уже спустились. Мелькали рекламы - мазки света в темноте. Голова его кружилась, и, когда Тун, изнемогая, все-таки довез толстяков до ночного клуба, он едва не потерял сознание.

Этот рассказ о несчастном рикше-малайце не придуман мной. Я поведал об одном из тех, кто каждый свой рабочий день начинал в порту, на стоянке рикш невдалеке от нашего теплохода. Рикша Тун вступал со мной в беседу не потому, что от природы был словоохотлив: просто он знал, что я с советского судна, а простые люди самых разных широт поверяют нашим морякам свои проблемы, невзгоды, свою душу.

Но, возможно, я не стал бы о нем писать, если бы однажды утром не увидел, что на обычном месте моего знакомого рикши нет.

Я спросил других рикш об их товарище, и они сообщили, что накануне вечером Тун умер.

- Он устал, - добавили они.