На земле Рембаранка

В Бамьили за ту неделю, пока нас не было, ничего не изменилось. Те рембаранка, которые упорно отказывались подвергнуться обследованиям в прошлый раз, к нашему великому сожалению, не изменили своей точки зрения и теперь. Не оставалось ничего другого, кроме как, не теряя времени, срочно отправиться в другие поселки и на станции. Перед отъездом мы зашли в школу обмерить нескольких учеников, которых мы не могли застать раньше. Около учительской нам встретился директор школы Джон, парень лет тридцати, наш хороший знакомый. Он всегда помогал нам в работе.

"Хорошо, что вы еще здесь, - сказал он, - а то уж думал, больше вас не увижу: послезавтра уезжаю на Юг".

Это было для нас неожиданным известием. Джон, правда, поделился как-то своими планами уехать с Северной Территории, но мы и не думали, что это произойдет так быстро.

"Приходите сегодня к нам на ужин, посидим, поговорим", - предложил Джон, и мы с радостью согласились.

Джон с семьей - женой и маленьким сыном - жил в красивом современном доме недалеко от школы. Чтобы не идти с пустыми руками, мы, как всегда, прихватили с собой банку с маринованными огурцами, несколько льняных полотенец из наших богатых запасов и маленькую куколку в национальном костюме, которую Миреку чудом удалось отыскать среди всякого хлама. Дом был почти пуст: занавески, картины, статуэтки, посуда из буфета - все лежало в ящиках в ожидании отъезда. На ужин были огромные бифштексы с капустой, картофель, пудинг и фрукты, а после этого ароматный чай. Поужинав, мы расположились в удобных креслах и закурили, жена Джона сварила кофе. Я спросил, почему он вдруг так неожиданно решил уехать. И вот его рассказ.

"Я работаю учителем в тропиках уже восемь лет, чувствую, что начинаю уставать. Родом я из Вагга-Вагга в Новом Южном Уэльсе, там я закончил педагогический институт. Родители мои небогаты. Мне пришлось попросить стипендию и дать обязательство после окончания института три года преподавать в Новом Южном Уэльсе. Я проработал год в городе и два в деревне. Потом начал присматривать место поинтереснее. И тут в одной газете прочел объявление, что управление островов Гильберта^* ищет учителя. Я написал туда, и меня приняли. На островах я преподавал пять лет, мне там нравилось. Островитяне жаждали знаний и учились с охотой, даже взрослые. Вернувшись в Австралию, я женился и снова преподавал в течение года в Новом Южном Уэльсе. Потом мы решили попытать счастье на Северной Территории. Я думал, что здесь будет, как на островах Гильберта, но обманулся.

^* (Острова Гильберта находятся в Тихом океане на экваторе и на 175° восточной долготы к юго-востоку от Маршалловых островов. Они состоят из 16 атоллов, общая площадь которых составляет 260 кв. км. Островами управляет Великобритания. В 1965 году здесь насчитывалось 40 тысяч жителей, главным образом микронезийцев. )

Ну, скажем, посещаемость. Заставить детей регулярно ходить в школу не так легко. Часто они пропускают по нескольку дней, не считая нужным извиниться. Они преспокойно могут уйти с родителями в буш или поехать к родственникам на соседнюю станцию.

Наиболее способные дети после окончания начальной школы могут продолжать учиться в средней школе для аборигенов - в колледже Кормильда в Дарвине. Их становится все больше. Три года назад из нашей школы туда ушло 5% детей, сейчас их там 30%. В ближайшие годы построят новые колледжи в Теннант-Крике, Катерин и Алис-Спрингсе. Это интернаты, где молодежь должна привыкнуть к европейскому образу жизни. Так что, если дети аборигенов поступают потом в высшую школу или университет, они оказываются в равном положении со своими белыми сверстниками. Но высшую школу да и колледж заканчивают не все. Многие через год или два возвращаются в поселения и на станции. Аборигенов с высшим образованием ничтожная горсточка".

"Скажите, пожалуйста, - тут прервал я Джона, - отличаются ли дети аборигенов по интеллекту и умственным способностям от детей белых австралийцев?"

"В общем говорить о заметных различиях нельзя. Если они и есть, то из-за разницы в воспитании, образе жизни, худших условий для учебы. В семье аборигенов ребенку, как правило, негде делать уроки. В большинстве домов нет даже стола и стульев. Учителя много раз предлагали сделать начальные школы школами-интернатами, где дети проводили бы всю неделю и возвращались к родителям на субботу и воскресенье. Но правительственные органы не соглашаются. Они считают, что при такой системе дети лишаются воспитания в семье. Каждый по-своему прав, и найти оптимальное решение трудно".

"Будущее детей аборигенов зависит, конечно, и от учителей", - осторожно вставил Мирек. Джон тут же ответил:

"Я совершенно с вами согласен. Текучесть кадров на Северной Территории ни к чему хорошему не приводит. Большинство учителей приезжает сюда на два-три года, девяносто процентов из них возвращается на Юг. Сюда отправляются в основном молодые люди, жаждущие, так сказать, поэкспериментировать. Они думают, что работать с детьми аборигенов интереснее. Часто их приводит сюда тяга к "приключениям", "романтика" севера. Едут сюда и потому, что здесь больше платят и можно быстрее продвинуться по службе. А почему никто не хочет оставаться? Об этом я могу судить по себе. Много значат бытовые условия, климат, оторванность от цивилизации, отсутствие развлечений. Несемейным здесь трудно найти партнера. В театре я не был уже два года. Самое большое, на что здесь можно рассчитывать, - иногда съездить в Дарвин. А там что - пара кабаков да кино? Для того, кто привык к крупным городам Юга и Юго-Востока, этого маловато, не так ли? Через некоторое время вы увидите это сами. Иметь машину, кондиционер и холодильник - это, конечно, хорошо, но далеко не все. Человеку нужны друзья, а что здесь? Горстка людей, которых знаешь как облупленных, так что они начинают действовать на нервы! Работать с детьми мне более или менее нравилось, но полное отсутствие всякого интереса со стороны родителей - это ужасно! Мы накопили немного денег, присмотрели себе хорошенький домик и возвращаемся в Сидней. Будем снова ходить в театр и на концерты - вы же знаете, как я люблю музыку! Но по бушу буду скучать. И кто знает, может быть, через пару лет мы снова вернемся сюда!"

Мы попрощались с Джоном и его женой и пожелали молодым супругам счастья на новом месте. Вечер, проведенный в их семье, был для нас не только приятным, но и полезным - нам приоткрылась еще одна сторона жизни на австралийском Севере.

Когда мы сказали механику из Бамьили, что хотим ехать в Мейнору, а оттуда через весь Арнемленд до самого северного побережья, в Манингриду, он недоверчиво покачал головой.

"Сомневаюсь, что вы доедете туда на этой развалине, - сказал он скептически, - советую не рисковать. Диффер шумит сильнее обычного, машине нужен хороший осмотр, а здесь это невозможно. Из Мейнору, куда ведет еще довольно приличная дорога, лучше возвращайтесь назад".

Поразмыслив над его словами, мы решили последовать разумному совету.

Когда перед отъездом мы свертывали лагерь, оказалось, что термиты продырявили в палатках прорезиненный пол (он стал, как решето), прогрызли коробки с полотенцами. Часть их пришлось выбросить, а значит, сократить запасы наших сувениров, которые мы при случае раздавали аборигенам и австралийцам.

Утром 11 сентября мы выехали из Бамьили в Мейнору, в направлении на восток. В нескольких километрах от поселения кустарник был окутан клубами дыма - в окрестностях Бесуика уже второй день бушевал пожар. Кое-где сгорела только трава, в других местах от пожара не убереглись даже громадные толстые деревья. Иногда они преграждали дорогу, и их приходилось объезжать. Ухабистые участки пути сменялись ужасной мелкой пылью, покрывавшей дорогу толстым слоем (австралийцы называют ее "бычья пыль"). Пейзаж быстро менялся. После редкого кустарника началась саванна, затем снова буш с высокими эвкалиптами. Примерно на половине пути мы поднялись на холм, и перед нами снова открылся один из тех необычайно живописных видов, которыми так щедра Северная Территория. Внизу расстилалась широкая равнина с редким кустарником, обрамленная на горизонте цепью столовых гор. Где-то там на севере Арнемленд - цель нашего пути, исконная территория племени рембаранка.

Миновали несколько ручьев и очутились на обширной травянистой равнине, над ней возвышались бесчисленные сооружения термитов. Не будь их, пейзаж не отличить бы от бескрайних прерий Северной Америки в фильмах о диком Западе. На равнине пасся скот. Станция Мейнору уже недалеко. Но пастухов поблизости не видно. Через несколько минут в лучах послеполуденного солнца перед нами заблестела серебристая конструкция водонапорной башни и показались железные крыши одноэтажных домиков.

Мейнору. Скотоводческая станция, о которой мы так много слЫшали и читали, исходный пункт в наших исследованиях Арнемленда. Нас встретил управляющий станцией Билл Баррет. Он предложил нам кружку пива и поручил заместителю показать место для лагеря. Мы спустились к реке в густых зарослях панданусов и эвкалиптов и расположились под высокими развесистыми деревьями недалеко от угасшего костра. По пустым консервным банкам можно было догадаться, что здесь стоял лагерь первой группы экспедиции.

"При купании будьте осторожны - берега здесь крутые и сразу начинаются глубокие места, - предупредил нас заместитель управляющего, - далеко не заплывайте, здесь водятся крокодилы".

Заходящее солнце обагрило горизонт. Темная гладь реки в легкой ряби была совершенно спокойна. Мы искупались у берега. Потом выгрузили продукты и лагерное снаряжение и подготовили машину для сна. Вдали в поселении загорелись огни и раздался монотонный стук дизеля. Мы зажгли газовую лампу, которую нам одолжил кладовщик из Бамьили, и развели огонь. Нам все еще не верилось, что мы в Мейнору, одном из важнейших пунктов на нашем пути. Название станции знали все рембаранка, с которыми мы встречались.

"Там за Мейнору, на Булмене, наша земля. Там родился и я", - говорил каждый из них с горящим взглядом. Мы давно мечтали побывать в этих краях, и вот наша мечта наконец сбылась.

Тьма расступилась перед ярким, резким светом фар. По дороге со станции к нам приближался грузовик "тойота". Он остановился рядом с "лендровером", из него вышел заместитель управляющего:

"Приходите на ужин, - сказал он, - только побыстрее, все уже за столом".

Мы быстро переоделись и через десять минут были в просторной столовой. На ужин подали отличную баррамунду. Мирек поинтересовался, много ли в реке рыбы.

"Не беспокойтесь, на вас хватит, - засмеялся господин Баррет, - каждый день закидываем сеть".

"Но здесь у нас не только рыба водится, - добавил один из служащих станции, - есть тут и "алики"^*, и не только пресноводные, - тех, что живут в морской воде, тоже полно. У меня от одного осталась хорошая память", - он засмеялся и показал длинный шрам на ноге.

^* (Alik-в разговорной австралийской речи крокодил; пресноводный крокодил - правильнее гребнистый крокодил (Crocodylus porosus); морской крокодил - правильнее узкорылый крокодил (Crocodylus johnsoni). )

"А как здесь со змеями?" - начал я разговор на свою "излюбленную" тему.

"И их достаточно - меня уже два раза укусила "браун снейк"^*".

^* (Brown snake - разговори, (англ.) - коричневая змея. Это змея из рода Demansia, имеющая коричневую окраску. В данном случае речь шла, вероятно, о змее (Pseudechis australis), подобной королевской кобре. )

После этого чуть ли не все мужчины (а их было человек десять) похвастались следами змеиных укусов. Госпожа Баррет показала несколько фотографий. На одной из них был абориген со змеей, которая в длину достигала около двух с половиной метров.

"Это Чакедак, он убил змею прямо у дома", - добавила она не без гордости.

Разговор закончился демонстрацией еще одного "милого" предмета - стеклянной банки с заспиртованной полутораметровой змеей вроде королевской кобры. Должен сознаться, что, когда мы возвращались в лагерь, нам было не по себе...

В Мейнору живет лишь несколько семей рембаранка. Но так как в семье обычно помногу детей, то в общей сложности число рембаранка доходит здесь до шестидесяти.

На другой день утром мы начали обследование. Сначала зашли к вождю местных рембаранка - Чакедаку. На вид это был еще крепкий пятидесятилетний мужчина с симпатичным простодушным лицом. Мы слышали о нем от других членов экспедиции, которых он сопровождал в конце июля, когда они изучали здесь наскальные рисунки. Чакедак обещал помочь нам и предложил проводить до Булмена. Вскоре в лагерь начали приходить рембаранка. Можно было начать работу. Я обратил внимание на пожилую седоволосую женщину, одетую с необычайным вкусом. В официальном списке она числилась как госпожа Фаррар. Меня удивило это - ведь аборигены стоят в списке обычно под своим туземным и европейским именем. Оказалось, что это жена первого владельца станции, умершего несколько лет назад.

После смерти господина Фаррара Мейнору купил Джек Маккей. С аборигенами, которые постепенно привыкали к белым, он ладил, они до сих пор тепло вспоминают о нем. Маккей умер два года назад. Детей у него не было, ферма досталась по наследству его брату и сестре. Но они не смогли удержать ее, так как не имели средств для уплаты налога на наследство. Ферму пришлось продать. Купил ее американец из Калифорнии. Он живо взялся за дело, намереваясь вести хозяйство, что называется, "по-американски". Возникли многочисленные постройки. Вокруг старого дома вырастают новые, пройдет немного времени, и старый дом будет снесен. Днем и ночью бульдозеры в окрестностях корчуют буш и намечают границы новых пастбищ для скота. Тралеры привозят из Катерин искусственные удобрения, чтобы улучшить качество пастбищ. В будущем году начнется строительство новой асфальтированной дороги в Мейнору. Она будет продолжением шоссе Стюарта. На станции построят мотель, и сюда хлынет поток туристов. Через несколько лет о спокойствии и тишине в этом уголке, одном из самых краевых на Северной Территории, останется одно лишь воспоминание...

Наша работа в Мейнору шла успешно. В школе не было учителя: старая учительница ушла на пенсию, а новая еще не приехала, и дети ходили к нам в лагерь каждый день. Старшие ребята присматривали за младшими братьями и сестрами. Самых маленьких, еще не умевших ходить, они самоотверженно носили на руках. Дети были очень милы и терпеливы. Мальчики одалживали у нас удочки и шли рыбачить, девочки сидели вокруг транзисторного приемника и слушали передачи. Однажды мы раздали им цветные карандаши и бумагу и попросили что-нибудь нарисовать. Они взялись за это с таким увлечением, на которое способны только дети. В их рисунках (некоторые были действительно интересны) чувствовалось не только глубокое знание природы, но и влияние европейской цивилизации. Дети изображали зверей, деревья, пастухов на лошадях, машины, самолеты, вертолеты.

В субботу вечером мы почти закончили обследование. Оставалось обмерить нескольких мужчин, которые пообещали прийти в воскресенье после обеда, но так и не пришли. Я решил пойти к ним сам. В лагере не было ни одной живой души; исчезли даже собаки, которыми аборигены с таким удовольствием себя окружают. Я ломал голову - где могут быть аборигены? Солнце припекало вовсю. Они, наверное, где-нибудь у воды, наконец сообразил я. Спустившись к реке, я через несколько минут наткнулся на двух девушек, сушивших на лугу белье. Я спросил, где остальные, но вместо ответа они начали тихонько хихикать. Я беспомощно огляделся по сторонам, и в ту же минуту за густой изгородью тропической растительности услышал голоса. Сделав еще несколько шагов, через просветы в зарослях я увидел довольно забавную картину - на ровном травянистом берегу реки в тени огромных эвкалиптов расположились чуть ли не все аборигены лагеря. Большинство сидело на одеялах и играло в карты, некоторые просто болтали, попивая чай, который они набирали жестяными кружками из большого котла под деревом. В общем это было настоящее европейское кафе под открытым небом. Я хотел остаться незамеченным, но мне не удалось это. Через минуту я был окружен гурьбой ребятишек. Они провели меня через прогалину в густых зарослях на поляну, аборигены начали махать мне рукой.

"Посидите с нами", - пригласила меня госпожа Фаррар. Я поздоровался, подал руку тем, кого знал, и сел на землю. Возле меня стояла кружка чая. Прежде чем налить чай, один из аборигенов ополоснул ее в реке так, чтобы я это видел, другой предложил сигарету. Я молча наблюдал, с каким увлечением они играли в карты, разумеется, на деньги. На одеяле выросла приличная кучка однодолларовых и двудолларовых бумажек. Я допил чай, докурил сигарету, поблагодарил за угощение и попрощался - не хотелось мешать людям в воскресный день. Возвращался я, правда, без мужчин, которых нам нужно было обмерить, но не жалел об этом. Ведь и они имеют право на отдых в выходной день.

В понедельник утром, когда я звонил по телефону в Манингриду из канцелярии господина Баррета, перед домом остановилась "тойота". Из нее вышел господин Гизе в сопровождении двух незнакомых мужчин. От неожиданности я так растерялся, что не успел первым поздороваться. Господин Гизе подал мне руку и представил своих знакомых:

"Это господин Харрис, управляющий правительственным поселением в Манингриде, а это... (фамилию я прослушал) мой сотрудник из Дарвина. Мы хотим пересечь Арнемленд, дойти до Манингриды и подыскать подходящее место для новой правительственной скотоводческой станции. Туда с удовольствием переселились бы многие рембаранка - ведь это их земля", - сказал господин Гизе.

Он спросил, как идут наши исследования, но в это время подошел господин Баррет, поздоровался с почетным гостем и прошел с ним в дом.

Так значит, мечта рембаранка из Бамьили вернуться в свой родной край сбудется!

Мы примирились с мыслью, что из Мейнору в Манингриду не поедем, и сообщили об этом нашей первой исследовательской группе. Но решили хотя бы два дня провести на Булмене, исконной земле рембаранка. У нас появилась блестящая идея - установить там мемориальную доску с надписью, подтверждающей, что в августе 1969 года во время исследований племени рембаранка наша экспедиция дошла до реки Булмеи. Строительные рабочие со станции охотно сделали для нас бетонную плиту с железной арматурой, па которой я написал:

The Czechoslovakian

Research of the Rembaranca Tribe

На следующее утро за нами зашел Чакедак, готовый отправиться в путь. Его дорожное снаряжение состояло из свернутого одеяла и жестяной кружки для воды. Чакедака пришла проводить жена, и было очень приятно смотреть, как трогательно прощаются друг с другом эти уже немолодые люди. По топкому броду мы переправились на другой берег реки Мейнору, миновали пастбища станции с проволочной изгородью, где временами высились груды искусственных удобрений, приготовленных для распыления. Облик кустарника быстро менялся. Появлялись огромные эвкалипты то с серо-зеленой листвой, то совсем без листьев, и тогда буш становился похожим на наш лиственный лес осенью. Мы пересекли несколько высохших ручьев, в каменистых руслах которых еще сохранилось немного воды, и добрались до деревянного мостка через Линдсей-Крик. Бревна в нем наполовину сгнили, но, к нашему удивлению, вес "лендровера" они выдержали. За мостком мы свернули с пыльного шоссе на трек - две колеи, проторенные в кустарнике. Судя по карте, мы уже должны были находиться в пределах резервации.

И вот вдали зазеленели панданусы вокруг небольшого билла-бонга. На берегу стоял дикий буйвол и недоверчиво посматривал на наш "лендровер", тут же мы заметили еще одного. Через некоторое время небольшие стада диких буйволов стали попадаться нам на каждом шагу. Водяные буйволы (Bubalis bubalis) попали в Северную Австралию в первой половине прошлого века. С той поры они размножились так сильно, что сейчас их несколько сот тысяч. Встречались нам и другие дикие животные Арнемленда - стада брумби и диких ослов. Дикие лошади, правда, не подпускали нас близко к себе и, завидев машину, сразу убегали. Интересно было наблюдать за дикими ослами. Эти любопытные животные осмеливались подходить к машине довольно близко и долго и внимательно рассматривали нас. Только когда мы приближались на 10 - 15 метров, они быстро убегали в кустарник.

Резервация аборигенов Арнемленд, не доступная пока туристам, - настоящий рай для животных. Кроме диких буйволов, лошадей и ослов, нам попадались кенгуру, множество разнообразиях птиц. Однажды дорогу пересек уже знакомый нам синеязыкий сцинк.

Мы остановились на равнине, где было много термитников, чтобы передохнуть и освежиться кока-колой, которой нас угостил господин Баррет. Пока Мирек с Чакедаком, склонившись над картой, обсуждали, как ехать дальше, я занялся осмотром термитников. На сей раз мы столкнулись с весьма своеобразными сооружениями термитов - так называемыми магнитными термитниками. Это высокие изящные постройки, поперечное сечение которых по своей форме напоминает чечевицу. Одна из граней термитника смотрит точно на север, другая - на юг. Благодаря этому жаркое полуденное солнце на термитник почти не попадает. Я взял компас и убедился, что ориентировка на север этих удивительных сооружений необычайно точна.

Немного отдохнув, мы продолжали путь. У большого билла-бонга, где нежились в грязи несколько буйволов, тропинка затерялась. Мы остановились в нерешительности.

"This way, boss" (вот туда), - сказал Чакедак и указал направление. Он не ошибся, через несколько сот метров мы уже ехали по "потерянному" треку, лишний раз убедившись в удивительной способности аборигенов ориентироваться на местности. Они всегда знают, где находится станция, лагерь, ближайший источник воды. Там, где белый теряется даже с компасом, они точно укажут правильное направление. Некоторые австралийцы,, долго прожившие в буше, утверждают, правда, что аборигены ориентируются только в хорошо известных им местах, где они "дома". На незнакомой местности они, дескать, беспомощны, как белые.

Но вот Чакедак попросил нас остановиться на большой поляне, в середине которой были воткнуты две длинные деревянные рогатины.

"Это наше священное место, - сказал он, выходя из машины. - Здесь мальчиков посвящают в мужчины. Ежегодно за десятки километров сюда отовсюду идут рембаранка, - продолжал он, улыбаясь. - Здесь совершаются большие корробори, во время которых мальчикам делают обрезание".

Чакедак уверенно направился к зарослям густой травы и, нагнувшись, поднял длинную темно-коричневую жердь (называемую на языке аборигенов джапанмани), окрашенную, как и обе рогатины, глиной. Он навесил жердь на рогатины, сел на корточки и ухватился за нее рукой. В такой позе сидят мальчики перед обрезанием под жердью, которая олицетворяет единение человека с природой. Здесь происходят также "кунапипи", обряды, которые можно назвать одним из высших проявлений духовной жизни аборигенов. Долгое время их значение и смысл для европейцев были окутаны тайной, но впоследствии этнографы подробно описали их^*.

^* (Кунапипи - обряд плодородия, распространенный по всему Арнемленду. Обычно он исполняется в начале сухого периода, когда всюду еще достаточно пищи. Основной смысл его следующий: люди собирают плоды природы, полученные благодаря совершению обрядов в прошлом году; тем самым как бы предваряется приход новых дождей и повторный рост растений. Весь обряд очень сложен и продолжается две недели или несколько месяцев. Повторяется каждый год. - Прим. С. Новотного. )

До Булмена оставалось около десяти километров. Вдруг под шасси раздался резкий металлический звук, и машина остановилась. Я думал, что выключилась скорость, но дело обстояло хуже - мы ехали на одном переднем мосте. Мирек полез под машину посмотреть, насколько серьезна неполадка. Из-под крышки капало масло - случилось то, чего мы опасались всю дорогу, - полетел дифференциал. Придется попытаться ехать на одном переднем приводе. Ведь нужно было еще установить мемориальную плиту. Но где? Я развернул машину и двинулся той же дорогой назад. Медленно мы подъехали к месту совершения обрядов: наше внимание привлекала груда камней напротив биллабонга, куда приходят рембаранка. На карте это место было обозначено как Маунт-Катт.

Мы торжественно вынули плиту, она, несмотря на тряску, оказалась целой, и принялись за работу. Чакедак носил воду из биллабонга, а мы заделывали нашу кладку из крупных камней цементным раствором. Наконец установили плиту, подняли австралийский и чехословацкий флаги и выстроились, чтобы сфотографироваться.

В течение часа мы продвигались черепашьей скоростью, как вдруг я попробовал выключить передний мост... к нашему великому удивлению, машина продолжала идти! До сих пор не можем понять, как это могло случиться. Наверное, это была одна из тех непредвиденных случайностей, благодаря которой мы установили плиту как раз недалеко от того места, где рембаранка ежегодно собираются на свои празднества. Наш скромный памятник будет постоянно напоминать им о чехах, специально приехавших сюда ради них, и о нашей маленькой стране в далекой от них Европе.