Снова в Дарвин

И вот, уже в который раз во время нашего путешествия к рембаранка, наступил день расставания. С неохотой мы покидали дружелюбных аборигенов в Мейнору, их неповторимый уголок земли. То, что мы увидели, превзошло наши представления об этом легендарном в истории племени рембаранка крае. Следующая наша цель - скотоводческая станция Маунтип-Валли была отсюда в 32 километрах, мы преодолели их меньше чем за час. Свернув па шоссе Стюарта, мы покатили по отличной ровной дороге. Ехать было легко и приятно, чувствовалось, что эта часть шоссе вступила в строй совсем недавно. Позднее мы узнали, что при строительстве дороги использовали специальное американское средство, предотвращающее образование волнистой поверхности. Мы въехали на обширную равнину, вокруг громоздились столовые горы. С подобной картиной во время наших странствий мы встречались уже неоднократно. Пройдя несколько ворот в изгороди, окружающей пастбища, мы увидели первые домики станции. Все здесь было новым - и калитки, и ограда, и постройки. Видимо, поселок создан недавно.

Мы остановились перед домом управляющего. К нам вышел хозяин - статный человек лет сорока - Берни Уоррен. Спустя некоторое время мы сидели в столовой, обставленной по-австралийски, за непременной в буше чашкой чая.

"С удовольствием помогу вам. Рембаранка у нас человек двадцать пять, я вас с ними познакомлю, - сказал управляющий, - а в поселке можете жить сколько вам нужно".

Мы еще раз убедились, что австралийский "аутбэк" не напрасно славится своим радушием и гостеприимством. Нас поместили в одной из комнат для гостей. Здесь было так же хорошо и удобно, как и в Ропер-Валли.

"Чтобы люди не уезжали отсюда, мы стремимся создать для них хорошие условия", - сказал нам управляющий.

Скотоводческую станцию Маунтин-Валли два года назад купила американская фирма Dillingham у двух братьев-австралийцев, не имевших средств на ее содержание. Это беда многих австралийских ферм и скотоводческих станций. Австралийцам не хватает собственного капитала. Этим пользуются американцы - в Австралии они видят возможности надежного применения своих капиталов (намного большие, чем в ряде южноамериканских или африканских государств, где их миллионы уже столько раз затрачивались впустую). Вот таким образом Мейнору и соседняя Маунтин-Валли попали в руки американцев. Создавая хозяйство почти на голом месте, новые владельцы не жалели средств. Первое, что они сделали, это отремонтировали подъездные пути и дороги, затем построили уютные домики для служащих, очень интересный по архитектурному решению дом для управляющего и его семьи (строительство обошлось в "каких-нибудь" 170 тысяч долларов), новый лагерь для аборигенов; огородили пастбища тысячью новых изгородей.

Участки станции в целом составляют 1700 квадратных километров - по австралийским понятиям, это немного, - а поголовье скота доходит до 8 тысяч. В ближайшие десять лет оно увеличится до 35 тысяч. Остается одна проблема: как сохранить стада в сухой период, особенно в конце его, когда пастбища становятся малопитательны и скот теряет до 70 процентов веса. Часто это приводит к падежу. Во время путешествия нам не раз попадались на шоссе трупы погибших животных. Я вспомнил поездку на Булмен, когда около одного биллабонга мы увидели буйвола, безуспешно пытавшегося встать. Животное было таким тощим, что сквозь натянутую кожу просвечивали ребра. "Он уже не поднимется", - сказал тогда Чакедак. В Маунтин-Валли стали бороться с этим серьезнейшим на всей Территории несчастьем. Проведя исследования, специалисты рекомендовали засевать пастбища таунсвильской люцерной, в которой сохраняется достаточно питательных веществ даже тогда, когда нет дождей. В прошлом году в конце сухого периода трава сгорела на площади в четыре тысячи гектаров. Сразу после этого с самолета посеяли люцерну, смешанную с суперфосфатом. Прошедший дождь увлажнил почву, и на четырех пятых площади появились всходы. Это был большой успех.

"Мы стараемся использовать все достижения современной техники, - сказал господин Уоррен, провожая нас к станции. - У меня, например, есть небольшой самолет с летчиком. Если самолет интенсивно использовать, он обходится ничуть не дороже "леыдровера". У нас на станции восемь машин, и на всех есть передатчики, так что, когда машины в разъезде, мы поддерживаем с ними постоянную связь".

Нам показали кухню, где у громадного холодильника работали несколько женщин-аборигенок, и столовую, оформленную очень красиво и с хорошим вкусом.

"Конечно, все наши проблемы не решишь только применением современных методов и новейшей техники. Главное - это люди. Если не создать для них приличные условия, они здесь не задержатся, а текучесть рабочей силы ни к чему хорошему не приводит. Сейчас хотим построить кинотеатр, один-два раза в неделю будем показывать фильмы. Так что людям не придется так часто ездить в Катерин, чтобы развлечься. Попробовали мы решить и одну из самых серьезных проблем Территории - вы, наверное, догадываетесь, что я имею в виду. У нас теперь каждый может купить две жестянки пива па день. Может быть, это и маловато, по все же лучше, чем ничего. Во всяком случае, плохо, когда люди добывают алкоголь незаконно и напиваются дома тайком".

На станции замок висел только на двери помещения, где хранилось пиво.

На следующий день мы поехали посмотреть лагерь аборигенов, расположенный в двухстах метрах в стороне от станции. Новые домики из рифленой жести сияли чистотой. Мы заглянули в один из них: там была мебель и даже постели с чистым бельем - для аборигенов это не совсем обычно. Все были аккуратно одеты и отнеслись к нам очень дружелюбно.

Мы обследовали всех аборигенов, за исключением пастухов. "Поезжайте к вечеру в лагерь в буше. Это недалеко, миль двадцать отсюда. Я дам вам проводника. Днем в лагере вы пастухов не найдете - они работают", - сказал господин Уоррен.

Мы выехали в пять часов вечера. Примерно через полчаса подъехали к загону, он был полон мычащими животными. В одном из пастухов мы узнали молодого пилота со станции. Он дружески помахал нам рукой. "Как видите, обязанностей много. Завтра придет помогать и жена", - добавил он с улыбкой. Два пастуха вызвались проводить нас в лагерь, он находился примерно в часе езды отсюда. По дороге мы пересекли несколько коварных ручьев и на место приехали уже в сумерки. Вблизи небольшого биллабонга мы увидели так называемый ярд - загон с деревянной изгородью, над которым стояло густое облако пыли, поднятое скотом. Пастухи заканчивали тяжелый трудовой день, загоняли в ярд последних загулявших животных. Один бычок уже добежал до середины биллабонга, но на него накинули лассо, и он, громко и протяжно мыча, нехотя последовал за ограду.

Мы зажгли газовую лампу, и работа началась. Мирек снимал отпечатки пальцев и ладоней на капоте "лендровера". Через минуту мы оба покрылись толстым слоем пыли, кружившей в воздухе. Из ярда до нас доносилось мычание. На этот раз у нас для пастухов не было даже сигарет; единственное, что мы могли для них сделать, это промыть им глаза офталексом из нашей аптечки. Почти все пастухи из-за постоянной пыли страдали хроническим конъюнктивитом. Кончили обследование мы уже около девяти часов. Пастухи укладывались на одеяла, разостланные на голой земле, а сверху укрывались другим одеялом. У них не было ни надувных матрацев, ни спальных мешков. Вместо подушки - седло. Никаких фонариков - только свет догорающего костра. Тьму прорезали огоньки сигарет. Скот уже успокоился, и пыль начала потихоньку оседать. Мы возвращались назад в наш уютный дом на станции, вспоминая о пастухах, с которыми впервые познакомились в Юрапанге. Еще раз убедились мы, как трудна и сурова их жизнь.

Когда провожавший нас пастух-абориген подал на прощание руку, я увидел, что у него нет указательного пальца. От его внимания не ускользнул мой взгляд.

"Это случилось несколько лет назад, - начал абориген рассказ, - когда наш лагерь стоял около одного биллабонга. Однажды ночью я спустился к воде напиться. И только стал руками раздвигать листья в воде, как вдруг почувствовал - что-то сильно кольнуло меня в правую руку. Как ошпаренный выдернул я ее из воды и увидел, что на одном пальце висит, крепко вцепившись, змея. Я оторвал ее и тут же растоптал, потом вынул карманный нож (я всегда ношу его с собой), быстро отсек палец, завязал кровоточащий обрубок платком и пошел спать. Два дня меня трясла лихорадка, а на третий - снова вышел на работу. Осталось вот только это на память", - весело улыбнулся он, снова показав мне руку. Я был удивлен его чистым английским произношением и спросил, где он так хорошо научился говорить.

- В школе в Мейнору. У нас была очень хорошая учительница, я вспоминаю ее до сих пор.

На обратном пути в Дарвин мы сделали еще одну остановку - на правительственной скотоводческой станции в Бесуике. Она была основана в 1955 году как своего рода учебная база, где аборигены из близлежащих мест, например из Бамьили и даже из Мейнору, могут учиться работать с животными. Среди жителей поселения - более пятидесяти рембаранка. С некоторыми мы познакомились еще при первом посещении станции, когда для нас устроил'и корробори. Они сразу заговорили с нами, и это очень облегчило нам работу. На этот раз мы побили все рекорды: на измерения и обследования не ушло и трех дней. Мы обратили внимание на одинокую пожилую женщину с худым морщинистым лицом, которая явно сторонилась своих соплеменников. Я спросил знакомого аборигена, почему она так ведет себя. Он наклонился ко мне и вполголоса сказал: "She married a bad skin!" Я понял, что эта женщина нарушила брачные правила племени при выборе партнера, за что была наказана всеобщим презрением.

Брачные правила у австралийских аборигенов достаточно сложны. Племя делится на две части, называемые фратриями, половинами или секциями. Такое деление типично для большинства австралийских племен; исключение составляют племена северной части Арнемленда. Характерным признаком фратрии является экзогамия, то есть запрет брака внутри фратрии, обязанность мужчины одной фратрии жениться на женщине другой фратрии. Принадлежность к фратрии наследуется как по материнской, так и по отцовской линии. У племен Арнемленда преобладает патрилинейность. Свое название фратрия получает от названия какого-нибудь животного, причем часто обе фратрии называют по одному животному или птице - но одна, например, по белой, а другая - по черной, или одна - по наземному, другая - по водоплавающему животному - иными словами, здесь присутствует определенный дуализм в цвете или среде обитания. Система двух экзогамных фратрий предотвращает браки ближайших родственников (братьев и сестер), однако, не всегда. Поэтому фратрии делятся еще на группы или брачные классы (по-английски они называются "group" или "skin"). Количество этих групп у различных племен колеблется от четырех до восьми. Система восьми брачных групп распространена, например, у племен Арнемленда. Таким образом, выбор брачного партнера у аборигенов дело нелегкое, особенно у молодых людей, которым часто не хватает женщин, на которых они могли бы жениться. О браке, как правило, договариваются родители заранее, еще в детские годы будущих супругов. Сейчас, правда, этот обычай уходит в прошлое, и все больше молодых аборигенов выбирают себе партнера сами. Этому способствует и отмирание былой вражды между племенами, и возможность заключения браков между членами различных племен.

В Бесуике мы жили в одноэтажном домике, почти таком же, как в Бамьили. В нем была просторная кухня с раковиной из нержавеющей стали, плитой, отапливаемой дровами, непременным керосиновым холодильником, три спальни, ванная и туалет. В доме жил только Алан Стюарт, рослый, загорелый парень двадцати одного года. Это был второй белый пастух станции, с которым нам удалось познакомиться поближе. Здороваясь, он крепко пожал нам руку и с ходу предложил приготовить для нас ужин.

"У меня здесь припасено кое-что",- сказал он и открыл холодильник. Говяжья печенка лежала там, видимо, без малого сто лет, даже тогда, когда Алан забывал доливать керосин в холодильник. Ни своим запахом, ни видом она не вызвала у нас доверия, и я выразил наши опасения. Алан только улыбнулся:

"Печенка свежая, я ел такую тысячу раз и, как видите, жив - здоров!"

Конечно, у пастухов желудки, не в пример нашим, покрепче, да н, попостившись целый день в буше на пастбище, особенно не покапризничаешь. Я не стал перечить Алану: свежая так свежая. Обрадовало меня и то, что печенку он все-таки тщательно вымыл, затем растопил плиту и, когда огонь разгорелся, раскалил противень, густо смазал его жиром и бросил на него куски печенки.

Вся комната тут же заполнилась запахом горелого жира и клубами дыма. Через несколько минут печенка была готова. Алан открыл консервную банку со стерилизованными овощами и фасолью и поставил все это на стол. Печенка чем-то попахивала и была горьковатой на вкус, но все же ужин вышел вполне приемлемым. В холодильнике нашлось три жестянки пива, и это улучшило нам аппетит. Через полчаса при свете газовой лампы (на станцию еще не было проведено электричество) мы разговорились.

В Бесуике Алан недавно. Приехал он сюда с другой станции, Александрины, где проработал почти два года. Сам он из Квинсленда, там живет его отец - управляющий несколькими скотоводческими станциями. Мы удивились, почему Алан не работает на одной из них.

"Я не хочу пользоваться добрым именем своего отца. Не хочу, чтобы люди шептались между собой: "Это сын господина Стюарта, генерального управляющего". Хочу добиться всего сам, чтобы каждый говорил: это Алан Стюарт. Вот почему я здесь. В Брисбене .у меня невеста, через год мы поженимся, я привезу жену сюда - в этот дом. Может быть, когда-нибудь я стану управляющим станцией. А теперь извините: хочу немного почитать перед сном, а завтра нужно рано вставать".

Алан, пожелав нам спокойной ночи, встал и ушел.

Следующим вечером он рассказал нам новые подробности своей довольно суровой жизни. На станции, где его отец был управляющим, Алан начал работать еще четырнадцатилетним мальчишкой. В школу он не ходил - у него не было для этого времени. Вместо этого он учился укрощать лошадей, сгонять скот в буше и клеймить его, разбивать лагерь, готовить еду, разделывать туши. Отец не давал сыну никаких поблажек, скорее наоборот. Когда у Алана что-нибудь не получалось, он отчитывал его перед остальными так, что парень плакал. Но отцовской школе он благодарен за то, что, хотя ему всего двадцать один год, он уже главный пастух.

Мы видели Алана в деле. Управляющий приказал ему доставить мясо для кухни. Алан выбрал в ярде маленького бычка, одним выстрелом уложил его наповал, быстро снял шкуру и разделал тушу. Делал он это с удивительной сноровкой, достойной профессионального мясника. Так же ловко Алан может поймать в стаде могучего быка, когда клеймят скот. Его умение - это обязанность вожака, который должен все делать намного проворнее и быстрее, чем остальные пастухи. Он знает толк и в лошадях (это его страсть) - может укротить необъезженного брумби дикого жеребца, не откажется и от участия в скачках.

Вечерами Алан повышает свое образование. Читать и писать его научил один из служащих отца, остальное он узнал из книг. У него хорошее представление о мировой истории, соображает он и в географии, овладел основами математики. Для его возраста у него достаточно сформировавшиеся взгляды на жизнь. Алан знает, чего он хочет и как достичь поставленной цели. Он один из тех, кто создает будущее Северной Территории.

Наш домик в Бесуике стоял на краю большого биллабонга, водохранилища, полного всякой дичи. Сосредоточенные пеликаны, элегантные цапли, быстрые нырки и величавые австралийские журавли "бролга" жили здесь в полном мире и согласии. Иногда по утрам и вечерам сюда забегали на водопой и кенгуру. Думаю, что Алан со своей будущей женой будут здесь счастливы.

Наступило время возвращаться в Дарвин. В последний раз мы остановились в Бамьили, где провели больше месяца. Проезжая селением, мы встретили Вилли Мартина, он направлялся со своей компанией в буш за дровами. Остановив машину, он вышел, чтобы попрощаться с нами: "Good bye, my big friends!" "До свидания, мои большие друзья!" Нам было приятно слышать его слова. Мы уезжали с сознанием, что оставляем нескольких настоящих друзей.

И снова шоссе Стюарта, Катерин с обязательной остановкой у Моргана, Пайн-Крик, кружка пива в гостинице в Аделейд-Ривер и - Дарвин. В четыре часа дня мы останавливаемся в Берриме, где нас встречают наши добрые соотечественники и вновь предлагают свое гостеприимство. Мы снова чувствуем себя как дома - на ужин утка с кнедликами и капустой, на проигрывателе - чешские песни. Было 27 сентября, до отъезда из Дарвина нас отделяли два с половиной месяца.