Остров в Буше

Манингрида - одно из самых молодых правительственных поселений аборигенов на Северной Территории, основанное в 1957 году недалеко от устья реки Ливерпул. Место для него выбрали служащие "Уэлфер Бранч", среди которых было и несколько аборигенов, длительное время работавших в этом управлении. Это были настоящие энтузиасты своего дела. Перед ними стояла трудная задача - создать поселение в зарослях дикого, непроходимого буша, доступ к которому был открыт только со стороны моря. Начали с вырубки кустарника и строительства полевого аэродрома. Он вступил в строй через 18 месяцев. Кажется, не так скоро, но согласитесь, что вырубать буш с одним топором и пилой в руках - это тяжелая работа, которая по плечу лишь сильным и выносливым. На аэродроме стали приземляться самолеты со строительными материалами и фодуктами. Служащие-аборигены устанавливали связь с племенами в буше, сообщали о создании для них поселения. Построили школу, больницу, кухню, буфет, склады и лагерь для аборигенов. Строительство продолжается и теперь, 12 лет спустя. При нас состоялось торжественное открытие клуба скаутов, который за год построили сами аборигены.

Это было в субботу, 11 октября. Ранним утром над поселением кружили самолеты с официальными гостями из Дарвина. Среди них был и г-н Гизе, директор "Уэлфер Бранч", которого мы встретили три недели назад в Мейнору. Он очень обрадовался нам и настоятельно посоветовал поспешить с окончанием работ и вовремя вернуться в Дарвин. По предсказаниям метеорологов, период дождей в этом году должен был начаться необычайно рано.

"Если ливни застанут вас здесь, то отсюда уже не выбраться, придется ждать в Манингриде несколько недель, а то и месяцев, пока спадет вода".

Мы обещали послушаться его доброго совета.

С управляющим поселением Джоном Хантером мы познакомились еще в Мейнору. Он сопровождал тогда г-на Гизе в Манингриду. Управляющий охотно дал нам списки людей из племени рембаранка, живущих в поселении. Вместе с членами семей из других племен их было около 130 человек.

"Жаль, что вы не приехали пораньше. Большинство аборигенов ушло в буш, их там не отыщешь. На всякий случай дам вам в помощь одного нашего аборигена", - сказал Джон Хантер.

Ингленд, так звали аборигена, был лет сорока, невысокого роста. Он пришел к нам в первый же вечер. Закурив сигарету, сел на пол, по обычаю аборигенов со скрещенными ногами, ожидая наших распоряжений. Мы рассказали ему, зачем приехали. Он серьезно кивнул головой и пообещал кого-нибудь привести. На следующий день он прибыл с десятью рембаранка из числа тех, что еще были в поселке. Дело оставалось за "небольшим"- отыскать остальных в буше. На это нам потребовалось бы без малого два месяца. А мы должны быть в Дарвине не позже чем через неделю! К тому же нас пугала угроза проливных дождей, хотя небо пока было голубым и безоблачным. В надежде как-то выйти из положения мы договорились с Инглендом съездить на день к реке Каделл, где вблизи лагеря пастухов живет с семьей старейшина Мандарг. С ним уже познакомились наши коллеги из первой группы.

В воскресенье утром мы с Миреком отправились в путь (Гонза остался дома). Ингленд взял с собой четырехлетнего сынишку и дочку лет семи. Он расположился с ними на заднем сиденье, держа наизготове мелкокалиберную винтовку, чтобы по дороге не упустить случая поохотиться. Не прошло и получаса, как он попросил остановиться и отправился в буш на разведку. К нашему разочарованию, вернулся Ингленд с пустыми руками. Несколько раз мы замечали кенгуру, но они исчезали в кустарнике раньше, чем кто-нибудь из нас успевал выстрелить.

После полудня прибыли в лагерь пастухов. Он был совсем не таким, как я представлял: два навеса из ветвей, листьев и коры деревьев и под ними всякие припасы, верховые седла - вот и весь лагерь. У одного навеса земля была устлана несколькими слоями paperbark^*, на котором пастухи, очевидно, спали.

^* (Paperbark - буквально означает "бумажная кора". Так называется и дерево из семейства миртовых (Myrtaceae) с очень мягкой, нежной корой, часто свисающей длинными полосами. Аборигены используют ее для разнообразных целей. Здесь речь идет о коре деревьев Melaleuca guignenervia, широко распространенных в прибрежных областях почти всей Северной Австралии. )

Мы тщетно смотрели по сторонам в надежде увидеть хоть одну живую душу, но кроме нескольких коров, укрывшихся под навесом от палящего полуденного солнца, никого вокруг не было. "Все, видно, у реки", - сказал Ингленд и повел нас бушем к ручью, в нескольких заболоченных петлях которого еще держалась вода. Но и там никого не оказалось. Разморенные зноем, мы с Миреком расположились под кроной развесистого эвкалипта. О еде в такую жару не хотелось думать. Но Ингленд на жару не обращал ни малейшего внимания, он развел костер, вскипятил чай, открыл консервы. Перекусив, мы позволили себе небольшой отдых. Но тут Ингленд предложил поохотиться. Мирек согласился, а я остался с детьми у воды. Через минуту раздалась длинная вереница выстрелов, и оба охотника шились с прекрасными трофеями: четырьмя кукушками. Ингленд искусно ощипал их, выпотрошил и опалил на огне. "Законсервировав" дичь, он положил ее в коробку в "лендровере" и прикрыл листьями. Такая "консервированная" дичь может лежать несколько дней. Мы были не прочь полакомиться вкусным мясом кукушки, но не могли даже заикнуться: четырех кукушек слишком мало для семерых подопечных нашего проводника. Прошло еще два часа. Никто не появлялся. Ингленд сохранял олимпийское спокойствие. Он нашел где-то старую дидже-риду и начал играть. И вдруг из кустарника вынырнули пять темных фигур. К нашей радости, это были пять рембаранка (среди них трое сыновей Мандарга). Мы разложили нашу "полевую лабораторию" на капоте "ровера" и приступили к работе. На этот раз у нас с собой не было даже сигарет, чтобы угостить аборигенов. Но вдруг я вспомнил, что под сиденьем у нас лежит пачка табака. Папиросной бумаги не было. Что делать? вместо нее мы предложили аборигенам туалетную бумагу. Они остались довольны: сделали себе толстые самокрутки и с наслаждением курили.

Я спросил у Бунганьала, сына Мандарга, где его отец. "Он ыть далеко, охотиться в буше, вы его не найти!" - ответил на ломаном английском языке. Дальше выяснилось, что Мандарг семьей расположился у одного из биллабонгов в нескольких часах ходьбы отсюда. Брат Бунганьала Джеки вызвался проводить нас туда. Очень хотелось познакомиться с этими последними аборигенами, живущими, как их далекие предки, в буше. Но близился вечер, предстоял долгий обратный путь, и мы отказались от заманчивого предложения.

Возвращались мы в обществе пастуха-аборигена, высокого стройного парня в непременной широкополой шляпе. Я сидел за рулем, когда он вдруг тронул меня за плечо и попросил остановить машину. Я быстро нажал на педаль тормоза, и пастух пулей вылетел из машины. В сотне метров от нас скакал кенгуру. Абориген на мгновение заколебался, потом уже почти на бегу прицелился и выстрелил. Кенгуру упал - рана была смертельной. Все выскочили из машины. Дочка Ингленда потянулась к сумке мертвой самки и, к нашему удивлению, вытащила маленького кенгуренка сантиметров тридцати длиной. Когда девочка взяла его на руки и понесла в машину, он жалобно заскулил. Мы знали, что кенгуренок не выживет. Через день, через два он погибнет.

На пути мы остановились еще раз, когда Ингленд увидел в кустарнике пару журавлей "бролга". Он несколько раз выстрелил, но бесполезно - птицы были слишком далеко. Я, признаюсь, обрадовался, что он промахнулся: мне было жаль этих гордых, величественных птиц.

В Манингриду мы вернулись затемно. Наш "лендровер" сразу окружили дети. Когда Ингленд показал им охотничью добычу, они радостно закричали, а жены аборигенов одобрительно кивнули, ужин сегодня обещал быть роскошным. Увидев столько голодных ртов, я пожалел, что Ингленду не удалось подстрелить еще хотя бы одного журавля.

Мы понимали, что последующие "турне" по кустарнику будут пустой тратой времени. За воскресенье мы проехали свыше двухсот километров, а обмерили всего пять аборигенов. При таких темпах нам нужно будет рыскать по бушу больше месяца. С тяжелым сердцем решились мы с Гонзой вернуться в Дарвин. Мирек оставался на несколько дней в больнице и школе, чтобы снять отпечатки пальцев и ладоней и отобрать образцы волос, после этого он должен был прилететь к нам самолетом. Перед отъездом еще раз пришел Ингленд. Увидев на столе акварельные краски и бумагу, он попросил разрешения взять их и с серьезным видом удалился на веранду. Через минуту он углубился в работу и начал рисовать животных, растения, танцующих аборигенов. В нем угадывался хороший художник, но ему, видимо, было привычнее рисовать на коре. Манингрида славится своими рисунками на коре. Они по праву считаются самым ярким проявлением художественной одаренности аборигенов.

Однажды мы наблюдали, как рисует один художник-абориген. Все, что нужно ему для работы (кору, краски, кисть из черенков пандануса), он находит в природе. Кору с деревьев снимают в конце дождливого периода, когда в них много сока, очищают и выравнивают над огнем. Затем на поверхность наносят грунтовый слой (обычно коричневая краска). И уже на этом слое делают рисунок. Краски (черная - уголь, белая - каолин, красная - киноварь, желтая - лимонит) разбавляют водой и растирают на камне или куске дерева. Наиболее распространенные сюжеты - животные, растения и люди, иногда мифологические герои и духи. Некоторые рисунки выполнены итак называемым рентгеновским способом: художник показывает не только форму тела человека или животного, но и его анатомическое строение - внутренние органы, скелет, структуру мышц и т. д. Такой рисунок - это как бы поперечный разрез тела. Этот прием встречается и в наскальных изображениях. Узкой бугристой дорогой возвращались мы в Дарвин. Гонза разрешил мне вести машину все время, так что я смог показать свое шоферское искусство. Дорога была трудной: на каждом шагу поваленные деревья, огромные камни, глубокие наносы песка, высохшие ручьи. "Лендровер" прыгал по колдобинам и буграм, и кузов при каждом толчке отчаянно скрипел. Подъезжая к Гумадиру, мы почувствовали запах дыма и, спустившись к реке, увидели ужасную картину, следы гигантской катастрофы - там, где еще несколько дней назад расстилалось серо-зеленое море кустарника, теперь дымилось пепелище, в котором то тут, то там мерцали догорающие угольки. Хотя пожары в буше не редкость, тем не менее один лишь вид этого опустошенного куска земли потряс нас. В сухой период пожары на австралийском Севере случаются чуть ли не каждый день, ведь все вокруг сухое, как трут, от малейшей искры разгорается огонь, мгновенно охватывающий обширные площади в несколько сот километров. Для этого не нужно горящей спички или окурка сигареты. Достаточно осколка пивной бутылки, фокусирующего солнечный свет. Огонь быстро распространяется, тем более что некоторые эвкалипты сбрасывают старую кору, которая легко воспламеняется. Крупные деревья обычно остаются целыми, горит только кора, трава, кусты. С приходом дождей пепелище зеленеет вновь и через несколько недель трудно поверить, что совсем недавно здесь было все объято огнем.

Вечером мы оказались у большого биллабонга примерно в часе езды от Оэнпелли и расположились на ночлег. Разложили спальные мешки, москитные сетки и стали готовить ужин. По дороге подстрелили полдюжины небольших коричневых голубей. Гонза будет варить из них суп. Охота на этих птиц - дело не простое. Своим цветом они совершенно сливаются с фоном. Два раза я состреливал голубей с ветки, они падали в траву, но я не мог их найти.

С большим аппетитом мы съели суп, тщательно обглодали тонкие голубиные косточки и закурили. Хотя уже стемнело, было жарко, дул сухой горячий ветер. Донимали комары. Молча сидели мы на полусгнивших стволах и попивали чай, вспоминали прошедшие дни и недели, сознавая, что сегодня - последний вечер в буше у лагерного костра.

Настала ночь. Гонза подкинул в костер дров. В нескольких метрах от нас в отблесках огня отсвечивала гладь биллабонга. Вдруг оттуда послышался плеск, за ним визг дикого поросенка. Видимо, в эту минуту там разыгралась одна из тех бесчисленных трагедий, которые ежеминутно происходят в природе. Откуда-то издалека ветер донес до нас обрывки лая динго. В воздухе трещали сверчки. К этому монотонному звуку мы настолько привыкли, что уже не замечали его. Где-то над нами раздался проникновенный птичий крик.

Мы спустились с крутого берега к биллабонгу, чтобы немного освежиться. По воде шла мелкая рябь, волны сверкали в свете догорающего огня. Мне захотелось вдруг кинуться в прохладную воду и поплыть далеко-далеко... Но я тут же пресек столь романтические помыслы: кто знает, что скрывают в глубине эти черные пучины.

Мы проснулись рано. Солнце заливало все вокруг своим ласковым светом, от таинственных ночных теней не осталось и следа. При разборке лагеря мы обнаружили, что кости от ужина исчезли; ночью у нас были гости - дикие собаки динго. Мы побросали вещи в машину и поехали - к вечеру хотели быть в Дарвине. Когда мы приближались к Оэнпелли, Гонза посоветовал на часок остановиться. Мы затормозили под трещинноватыми скалами. Гонза звал наверх: "Пойдем туда, я тебе кое-что покажу". Хотя мы и устали, пока взбирались, но зрелище, открывшееся перед нами, стоило того.

Мы стояли на вершине Амбаланьи перед одной из крупнейших на Австралийском континенте природных картинных галерей. Д-р Елинек назвал ее Сикстинской капеллой австралийского первобытного искусства. Гигантский потолок одного из скальных навесов и отдельные участки скал были покрыты десятками рисунков: фигурами животных, людей и целыми сценами из их жизни. Одни рисунки были выполнены только красной краской, другие - разными цветами. Некоторые сделаны в рентгеновском стиле, иные - в так называемом стиле мими^*. Возраст многих рисунков, поблекших под действием времени и атмосферных условий,- сотни, тысячи лет. Многие покрыты более поздними рисунками, и поэтому создается впечатление хаотического переплетения линий и плоскостей. Я не мог оторвать глаз от этого великолепного зрелища, стараясь отгадать, что означают отдельные рисунки, линии которых напоминают человеческие фигуры. Может быть, это изображения злых духов? Но как их имена? Кто их создал? И когда? Сто или пятьсот лет назад? Человек, сумевший несколькими уверенными штрихами отразить свою богатую фантазию на голой поверхности скалы, был безусловно незаурядным художником. Это еще раз говорит о том, что величие человеческого духа может проявиться на любой стадии развития культуры общества. И первобытная Австралия имела своего Микеланджело. Мы не знаем пока его имени, и его картины не могут увидеть миллионы туристов, так как научному и культурному миру они до сих пор не известны; но это никоим образом не уменьшает их художественной ценности.

^* ("Мими" - старейший стиль наскальных рисунков на австралийском Севере. Это простые изображения тонкими красными линиями, в основном человеческих фигур в движении, причем движение передано отлично. Рисунки необычайно динамичны. В отличие от остальных стилей в этом изображаются целые сцены. - Прим. С. Новотного. )

Из раздумий меня вывел Гонза, напомнивший, что пора возвращаться. Я забрался на вершину другой скалы. Передо мной открылся прекрасный вид на миссию и ее окрестности. Еще раз окинув взглядом "каменную страну", протянувшуюся до самого горизонта, я начал спускаться.

Миновав миссию, мы по бетонному броду пересекли реку Ист-Аллигейтор. Границы резервации остались позади. Интересно, долго ли будет существовать эта условная черта, пересечение которой большинству белых запрещено?

"Нам нужно бывать в буше, - сказал мне проводник Ингленд из Манингриды. - Если мы перестанем ходить туда, придут белые и отберут нашу землю".

Он прав. По закону, конечно, резервация принадлежит аборигенам, причем не только земля, но и ее минеральные богатства, леса, дичь. Но давление белых австралийцев - старателей, пред-финимателей, фермеров - очень сильно. Они ждут, пока изменится закон о резервациях и им откроется новое поле для предпринимательства. С ними в резервации хлынут и потоки туристов.

"Будем стремиться сохранить статус резерваций как можно дольше, - сказал мне в Манингриде господин Гизе. - Туризму противостоять очень трудно. Пока стараемся решить эту проблему путем компромисса. Вход будет разрешен только группам с проводниками-аборигенами на определенных трассах. Здесь мы построим туристские базы и кемпинги. Так мы хотим противостоять стихийному наплыву туристов и уничтожению памятников культуры - прежде всего редких наскальных рисунков".

Машину трясло на бугристой дороге, ведущей к Джим-Джиму. Пройдет немного времени, и асфальтированное шоссе из Хам-пти-Ду дойдет и сюда. И может быть, однажды наступит день, когда на берегу реки Ист-Аллигейтор исчезнет большой указатель, обозначающий границы резервации. Но после этого переведутся стада диких буйволов, а стаи диких гусей улетят в другие края, которых еще не коснулась рука человека.