Оленбригада номер семь

Оленбригада

Аргиш собрался только к вечеру.

Сумерки быстро, прямо на глазах, опускались на Несь. Во всех домах уже зажглись огни. Упряжки стояли возле магазина, а их хозяева сновали от нарт к продавцу, поднося, увязывая, нагружая.

Как и в других местах на Севере, снабжением здесь занимается рыбкооп - рыбацкий кооператив. Накануне мы попросили председателя дать нам небольшую справку о торговле. Она выглядит следующим образом:

"Оленеводов колхоза "Северный полюс" снабжает Несьский рыбкооп. Оленеводы покупают все необходимое в наших магазинах, уходя на лето на Канинский полуостров.

Оленеводы покупают больше такие продукты, как чай, сахар, молоко сухое, молоко сгущенное, кондитерские изделия (печенье, галеты, конфеты, пастилу, мармелад, халву и др.), муку, сливочное масло, подсолнечное масло, топленое масло, сало, колбасу, грудинку, окорок, крупу (манку, гречневую, пшенную, рис), концентраты из крупы, консервы (борщ, солянку, тушенку, компоты, горошек, икру баклажанную и др.), соль, спички, папиросы и сигареты и другие продукты.

Из промышленных товаров они покупают почти все те же товары, которые покупает наше оседлое население.

Пользуются спросом, но не удовлетворяются такие товары, как овчины дубленые, одежда с водоотталкивающей пропиткой и смоляная вода.

Смоляная вода завозится в торговлю плохого качества. Нужна вода хорошего качества.

Из товаров культурного назначения оленеводы покупают все, что покупает остальное население. Особым спросом пользуются радиоприемники "Спидола", хотя большинство оленеводов уже имеет их. Все время требуют новые".

Справка эта вполне объективная. Мы как раз и были свидетелями того, как оленеводы бригады номер семь запасались чаем, сахаром, молоком сухим, молоком сгущенным, кондитерскими изделиями...

Здесь оленеводы берут с собой продуктов сравнительно немного. В других местах часто запасаются на несколько месяцев. На Канине не те масштабы. Нет необходимости таскать с собой много груза. Поселки не так уж далеко. Проще лишний раз съездить.

Нарты у канинских ненцев общененецкого образца, если так можно выразиться. Те же пять - семь копыльев - вертикальных стоек, те же полозья с подполозками. Может, только спинка у саней повыше, чем где-нибудь на Ямале, на Гыданском полуострове или же на Енисее. Упряжь тоже никак не выделяется. К полозьям нарты привешены кольца, и в них протянут ремень, закрепленный на крайних оленях. Постромка пелея - коренника - привязана за блок, сквозь который продет этот ремень. Оленей по зимнему времени запрягают три-четыре.

Мы сидели на своих нартах, чтобы не мешать людям, а те все ходили и ходили за покупками.

Тронулись в дорогу внезапно. Григорий Федорович молча появился около своей упряжки, натянул малицу, взял хорей и, пробежав вперед, пустил упряжку. Олени рванули с места крепко. Так же лихо тронулись и все остальные.

Аргиш мчался по поселку, как бешеный. Оленьи копыта то вздымали снежную пыль, то выбивали дробь из деревянных мостовых. Олени прыгали в галопе, понукаемые хореями. Кавалькада неслась вперед в криках каюров и бешеном лае поселковых собак, выскакивавших из домов, летела, все набирая и набирая скорость. Каюры уже кричали и подсвистывали беспрестанно, разгоняя упряжки. На поворотах казалось, что санки сцепятся и разлетятся в щепки. В других местах такое приходилось видеть только во время гонок.

Клубок из нарт, прыгающих оленей и кричащих людей выкатился за последние дома и прямо по целине ринулся через маленькую речку. Нарты мгновенно проскочили гладкое пространство и увязли в тальнике. Каюры соскочили с санок и стали продираться вперед, понукая оленей. Некоторые упряжки опять рванули и закопошились в снежном месиве, другие тянулись за хозяевами. Наконец и те и другие выбрались на высокий берег, на твердый наст. Каюры бросили хореи и сошлись в середине, перебрасываясь словами и пересмеиваясь. Олени стояли, тяжело раздувая бока, коротко дыша открытыми ртами, как собаки в жару, мочились и хватали губами снег.

Некоторое время спустя каюры вернулись к своим санкам, перебрали упряжь и тронулись уже неспешно.

Олени шли легкой рысью. Впереди ехал Григорий Федорович. Мы сидели с ним. Олешки шли без понукания. Каюр только слегка касался хореем передового и похлопывал его вожжой по спине. Передовой - рогатый красавец - закидывал голову, но скорости не менял. Бежал ровно, твердо ведя остальную тройку быков.

Впереди что-то затемнело. Аргиш сбавил ход и потянулся по накатанной дороге шагом. Навстречу шел обоз. Первой шла небольшая лошаденка, тянувшая воз непомерной величины. В ровном лунном свете этот воз казался гигантским еще и из- за тени, которая ползла рядом, величиной с двухэтажный дом. Лошаденка терялась под своим грузом. Полозья, однако, легко визжали по снегу. Сено.

- Здорово, Григорий,- раздалось с воза.

- Здорово, здорово, Кирилл. На Коньшино ездили?

- Туда.

- Ну, будь здоров! - это Григорий Федорович прокричал уже вслед.

Рядом тянулся точно такой же воз. Лошадка мерно пофыркивала, пуская из ноздрей струи пара, как маленький живой паровозик, но не тянулась в хомуте. Шла свободно.

- Здравствуй, Григорий Федорович,- повторилась процедура приветствия.

- Здравствуй, Илья Андреевич.

Аргиш совсем встал, а мимо нас, мимо первой нарты ехал третий воз. Григорий Федорович снова здоровался с возчиками. Сзади слышались голоса других каюров. Все перездоровались между собой.

Эта картина была как старая русская деревня. Зима, тянется обоз с сеном, возчики лежат наверху в тулупах, а лошадки идут к дому. Типичная Россия, которую редко сейчас увидишь. Это - по одну сторону дороги. А по другую - столь же типичный Север. Так это сочетается в Неси. Впрочем, и каюрство имеет здесь русский оттенок. На Канине слово "каюр" не употребляют. Говорят "ямщик", а в казенных бумагах встречается слово "подсаночный". Совершенно нелепое слово. Лучше уж было бы говорить "присаночный" - при санях человек, а не под ними.

Двенадцать возов - ровно дюжина - проехали мимо, везя сено на ферму. Зимой тут для перевозки корма с сенокосных угодий благодать. Езжай в любую сторону. Снег пока еще не глубок, и на лошадке можно двигаться хоть по прямой. А на тракторе и того проще. Летом же трудно. Основные дороги - речки. Ходить надо с воды на воду. Поэтому, когда рассказывают о летних хождениях, то беспрестанно поминают бегучую, стоячую, прибылую, высокую, упалую и еще много всяких вод.

Этот обоз сейчас спокойно возит сено с покосов через еры и лайды, через горла ручьев и речек, через виски и тундрочки. Лошади проходят как раз по тем местам, где летом наверняка нашли бы гибель. Устья любых речонок и ручьев на Канине, как, впрочем, и на всем Беломорье, истинная беда для путника. Бегущая вода постоянно выносит мелкие, пудряного помола частички глины и намывает няшу. Няша - это зыбун. Обычно в отлив, когда пресная вода не подперта морской, устья ручьев и речек обнажаются. Они даже обсыхают на короткое время. Глядя на гладкую, сухую поверхность, кажется, что надежнее этой тверди и нет ничего. Дорогу хочется спрямить по этому ровному и привлекательному месту. Однако нет, наверное, в этих местах ничего более опасного, нежели попасть в притаившийся зыбун. Само слово "няша" кажется исключительно удачным примером, как фонетически можно выразить суть явления. В этом слове слышится именно то приглушенное чавканье, которое издает няша, заполучившая любую жертву - будь то человек, корова, лошадь или просто палка, воткнутая, чтобы попробовать силу няши. Простая палка, на полметра увязшая в няше, вытаскивается из нее так, будто к ней привязан по крайней мере пуд. С няшей связано множество трагичных историй.

Впрочем, как и любая чертовщина, няша отличается и некоторыми положительными качествами. Эта глиняная суспензия очень хороша в печном деле.

Обоз прошел, и Григорий Федорович тронул оленей.

Дорога вилась почти по ровному месту. С час наша упряжка лидировала, а потом вперед вышел Вася, молодожен, и повел аргиш сам.

- Григорий Федорович, а сколько у вас семей в бригаде?

- У нас всего восемь семей. Значит, десять пастухов теперь будет с Васькой, и чумработниц будет столько же. У Васьки жена, правда, медиком будет в бригаде...

- А как у вас заработки?

- Ничего. Хорошо. В полтора раза больше, чем все, получаем. Больше, чем рыбаки, доярки... Больше всех. Бывает, что в два раза больше получаем.

- Только один заработок и есть?

- Почему? У нас и жены получают. Они чумработницами работают.

- Как это?

- Так считают. Колхоз им платит за то, что они оленевода обслуживают.

- Как жены, что ли?

Григорий Федорович рассмеялся во все горло:

- И так тоже.

- Так за что же платить?

- А если они в поселке будут сидеть? Тогда мужик в тундре намучается. А так считается, что чумработница обслуживает пастуха. Вон, в других местах на материке, есть на фермах и столовые, и места отдыха. Там людям и белье выстирают, и отдохнуть дадут, и кино еще покажут. Платят же колхозы и совхозы всем, кто в столовой работает или белье стирает? Платят. А у нас этого нет. У нас баба тебе и столовую в чуме устроит, и всю одежду тебе сошьет... Вот, смотри, по закону полагается, чтобы работник обеспечивался спецодеждой. Правильно?

- Правильно.

- А у нас что? У нас спецодежда - это наши малицы да пимы.

- А если бы не был в оленбригаде, неужели бы не носил свою национальную одежду?

- А зачем? Пошел в магазин да купил себе чего-нибудь помоднее.

- Значит, теперь национальная одежда просто как рабочая?

- Конечно. Если что-нибудь лучше придумают, чтобы на фабрике шить, то сниму эту малицу, не задумаюсь... А то у нас бабы половину времени сидят - все шьют, шьют. Спину гнут...

- А сколько же получает чумработница?

- Третью часть того, что получает пастух, а может быть, и половину. Еще получает за то, что шьет малицы, пимы, рукавицы. Тоже деньги идут.

- А сколько вещей надо пастуху?

Григорий Федорович задумался, шевеля губами, соображая:

- Так-то надо мужику все время три малицы, пары четыре-пять пимов, ну и все остальное. А женщине также надо три паницы для того, чтобы в бригаде жить. Шьют всегда больше. Меньше, конечно, никто держать не будет.

- Значит, колхоз платит за три комплекта меховой одежды, которую использует пастух?

- Так. Только если женщина больше сошьет и в колхоз сдаст, то ей еще заплатят.

Что же, все правильно. Оленеводство в этом хозяйстве приносит основной доход. Доход этот постоянен. Бывают "проловы" у рыбаков, когда рыба не идет в сети или пропадает выловленная, бывает неудача в животноводстве. Или кормов маловато запасут, или еще какая-либо причина. Но оленеводство, исконная ненецкая отрасль хозяйства, надежно вытягивает все. За ее счет, бывает, и убытки покрываются, а при благополучии она как фундамент, на котором само здание стоит.

Васькина упряжка уплывает вперед. Васька кричит на оленей, его хорей мелькает над оленьими спинами. Опять устраивает гонку отчаянный парень.

Другие также начинают понукать своих рогачей. Упряжки одна за другой обгоняют нас, но Григорий Федорович невозмутимо ведет вперед свою нарту в прежнем темпе. Может быть, просто тяжело его оленям везти троих - самого хозяина да еще нас.

- Устали олени, Григорий Федорович?

- Избушка там. Пускай первые приедут, затопят.

Вот хитрец!

Избушка и впрямь уже маленько нагрелась, когда мы подъехали. На полке горела керосиновая лампа. Каюры сидели на лавках, не снимая малиц, стянув только капюшоны. Закопченный донельзя, прямо-таки бархатный, чайник еще не закипел. Только поставили. По его шершавому боку скатывались капли на раскаленное железо печи. Печь светилась, словно рассветное солнце. Васька хозяйничал на правах самого младшего и расторопного. Он принес кружки, выложил изрядный кус халвы и накрошил ее ножиком, насыпал на стол конфет.

В избушке ходили волны тепла, излучаемого коробком из листового железа. Чайник запел тоненько и нежно. Будто вокруг и тундры нет.

Чай, как и везде на Севере, заварили крепкий, душистый. Малицы сложили в угол. Скамьи сдвинули к столу. Разговор шел деловой.

Разговор шел деловой...

- Ну, сколько всего сельсовет личных оленей насчитал? - спросил один из пастухов Григория Федоровича.

- Говорят, четыре с половиной тысячи.

- Много.

- Порядочно.

- Григорий Федорович, а по скольку держат? Поровну? - это наш вопрос.

- Нет. Кто больше держит, кто меньше. Есть по сотне имеют. Семьи четыре.

- Почему так много?

- Это не много. Просто у них сыновья взрослые, вместе живут. А так по сорок, по пятьдесят, по шестьдесят держат. Нормально.

- Надо теперь Ваське своих оленей заводить.

- Отец тебе сколько дал, Василий?

- Десять.

- Вот и ладно. Я тебе еще четырех дам.

- И я тебе дам. Выберу какие похуже...

Шутку перекрыл смех.

- А есть безоленные хозяйства?

- Нет. У нас таких нет. Даже если нет забот, то друзья навяжут, каких-нибудь дохляков подарят...

От смеха мелко дребезжало ламповое стекло.

- Поехали!

Обычно редко приходится ехать вот так, пассажиром, не беря в руки хорея и не глядя на дорогу. Когда сам гонишь упряжку, то и мысли все ходят вокруг пути, вокруг упряжки и зверей. А вот так, сидя за спиной каюра, насмотревшись на снежную пыль в лунном голубом свете, хорошо уткнуться лицом в меховую спину проводника и думать о чем угодно. Хоть о доме, хоть обо всем услышанном. Если угреться в собственной малице и унтах, то чувствуешь себя совершенно как улитка, словно в жилье сидишь.

"Основа экономического благосостояния канинских самоедов,- писал Л. Н. Гейденрейх,- оленеводство. До 1923 года в Канинской тундре, кроме самоедов, значительные стада пасли зыряне - ижемцы, нарушавшие туземные правила пастьбы и тем сильно вредившие запасам ягеля, а стало быть, и самоедскому оленеводству в целом. В 1923 году, после длительной и упорной борьбы, самоедам удалось выселить зырянские крупные оленеводческие хозяйства капиталистического уклада, и в настоящее время самоеды - почти единственные хозяева пастбищных угодий в Канине, если не считать незначительного числа русских и нескольких мелких оленеводов - зырян. Канинская тундра представляет собой счастливый уголок в том отношении, что это единственная из всех тундр, где не бывает эпизоотий сибирской язвы - антракса.

Все стадо канинских самоедов, по данным переписи 1926-27 годов, считая в том числе и оленей, принятых самоедами на выпас, достигало 38 953 голов. Состав этого стада, в абсолютном и относительном выражениях, показан в следующей таблице.

Принадлежащих собственно канинским самоедам оленей в момент переписи числилось 34 323.

Цифра эта, по нашему мнению, основанному на пятилетних непосредственных наблюдениях в Канинской тундре, не является абсолютно точной, и, вероятно, действительная численность всего самоедского стада в Канине несколько выше; однако мы будем исходить из данных переписи, как единственного проверенного статистического материала".

Итак, пятьдесят лет тому назад на Канине держали тридцать восемь - тридцать девять тысяч оленей. Сравним с теперешним положением. В колхозе "Северный полюс" общественных - семнадцать - восемнадцать тысяч. Есть еще в Оме, в колхозе "Россия", более восьми тысяч. Да в Мезенском районе пасут три-четыре тысячи. Личных оленей в обоих колхозах держат тысяч семь-восемь. Цифры, естественно, огрубленные, приблизительные, но суть отражают. Если все сложить, получается столько же или даже больше оленей, чем было. Правда, совсем ненамного. Что же, нет прогресса в канинском оленеводстве?

Так судить нельзя. Тут действует общая закономерность северного оленеводческого хозяйства. Количество оленей строго лимитируют пастбища. Оленей ведь до недавнего времени не подкармливали. Это занятие не требовало никаких вложений. Олень сам находил себе корм. Запасать его не надо было. Не надо было и водопои искать. Не надо было никакие убежища строить. Надо было только пасти. Весь расход на оленеводство в наше время для большинства районов - это пастуший труд. Правда, на это можно возразить, что сейчас при оленях и специалисты по ветеринарии содержатся, и траты идут на различные химикаты, чтобы комара отпугивать, и соль оленю приобретают на весеннюю пору, кое-где комбинированные корма держат на всякий случай. Все это верно. Все эти траты делаются. Но все же оленя не сравнишь ни с коровами, ни с овцами, ни с кем. Самое дешевое в содержании животное. А для тундры и единственно возможное для содержания.

В других местах можно еще спорить, кого выгоднее держать. А здесь спору нет. Оленя только и можно разводить.

Однако для другого скота можно регулировать количество кормов, а стало быть, и количество самого скота. В тундре этого не сделаешь. Пастбища определяют, какому количеству оленей быть.

В отрывке из раздела об оленеводстве в книге Льва Николаевича Гейденрейха упоминалась борьба ненцев-оленеводов и коми-оленеводов. Рассказ о ней впереди. Но сами эти трения возникли только из-за одного - все пастбища были переделены. Они не являлись собственностью каких-нибудь отдельных людей. На Канине не было частных земельных владений. Но была давняя традиция пользования землей. Были строгие правила, согласно которым все оленеводы, и крупные, и мелкие, пасли свои стада. Была целая наука о выпасе оленей. Одни участки стада проходили с большой скоростью - это в узких местах, где нельзя было вытравлять ягель, другие - в медленном темпе, на третьих задерживались, чтобы дать животным нагуляться, набрать вес. Но, достигнув определенного предела, численность оленей стала более или менее постоянной. Приблизительно под сорок тысяч голов. Ученые сейчас называют меньшую цифру для возможного поголовья на Канине. Вопрос этот спорный, и дилетантам вроде нас в него и вмешиваться не стоит, а то справедливо получишь взгрейку от северных спецов. Однако цифра эта все же несколько меньше, чем сорок тысяч голов. Значит, при современном способе содержания оленей для Канина сорок тысяч - предел. Надо еще иметь в виду, что и пастбища с годами выбиваются, и земли отчуждаются для других нужд. Немного, конечно, почти не ощутимо. Но все же...

Все эти рассуждения убеждают в одном: оленеводство колхоза "Северный полюс" также достигло потолка. Семнадцать - восемнадцать тысяч оленей для этого хозяйства - цифра, весьма приближенная к идеалу.

Теперь больше мяса на полуострове можно получать только за счет перестройки стада - увеличения маточного поголовья, да за счет сохранения приплода и взрослых оленей.

Что касается структуры стада, то она, как говорят сельско-хозяйственники, "мясо-шкурного направления". Означает этот "мясо-шкурный путь", что животных разводят не столько для того, чтобы на них ездить или доить, а исключительно на забой. Чтобы получать больше приплода, надо держать много важенок - маток. Так оно и есть. Матки в стаде составляют немного больше половины общего поголовья. Каждый год в идеале стадо может удваиваться. Это - в идеале, если каждая матка принесет приплод. Остальная часть стада - молодняк, которого много, быки-производители, которых мало, и ездовые олени, которых средне. В общем эта схема для Канина устоялась очень давно. Вспоминаешь данные за несколько десятилетий и видишь: "плодовая" часть стада все время за пятьдесят процентов.

Что же касается самого выпаса, то канинские пастухи заслуживают всяческих почестей. В графах "сохранение взрослого поголовья", "деловой выход телят" - это сколько телят из сотни родившихся выживает через год - стоят цифры, весьма близкие к ста процентам. Год на год, конечно, не приходится. Бывают и падежи молодняка, бывают неудачные показатели по привесу, упитанности и прочим, составляющим результат работы оленевода, но все же похвал пастухи вполне заслуживают.

Рассвет в эту пору на Канине фантастичен. Кажется, что небо, не начав светлеть, подмокает снизу кровью. Потом красная завеса разгорается и разгорается и надолго недвижимо виснет на небе, пока багровый диск не выйдет из-за горизонта.

Чумы стали видны издалека. Они рисовались на красном фоне равносторонними треугольниками. Казалось, что они совсем плоские, как непокрашенные декорации.

Стойбище было выбрано на берегу небольшой речки. Тальник торчал из снега выше роста человеческого. Упряжки потянулись в объезд, минуя зыбкое, с глубоким снегом, место.

Нас ждали.

Чай был уже вскипячен на примусе, и даже постели расстелены. И для нас были расстелены постели - наверное, издалека видели, что гости едут.

Устали. Не до разговоров. Кружка чая и постель. Настоящая постель с матрацем, простынями, одеялом, а не какой-нибудь ночлег в спальном мешке.

Спокойной ночи!

Чум Григория Федоровича, как и чумы других членов бригады, огромен. В диаметре он, пожалуй, метров более семи. Просторный.

Хозяйка хлопочет, убирая постели. Она собирает одеяла и подушки в специальные мешки. Постели укладываются под нюки, по кругу, накрываются коврами. Чум приобретает вид совершенно восточный. Мы сидим с левой стороны, удобно откинувшись на тугой валик за спиной. Сидеть так очень приятно. Ночная дорога с непривычки еще дает себя знать.

Время уже позднее. Женщины встали рано, и завтрак готов давно. Только нас ждали.

На улице тихо. Ветер не чувствуется. Ноябрь, а собаки разнежились, развалились возле чумов. Воздух какой-то сыроватый. Снова оттепель. Через час перекатывается волна теплого воздуха с запада. Там Гольфстрим - система водяного отопления здешних мест.

Ребятишки тихо играют возле санок. Вынесли бревнышко, на котором рубят тальники, и что-то мастерят. Слышно - топором орудуют.

Санок у каждого много. От чумов расходятся целые ряды. На некоторых санях стоят лари.

Жена Григория Федоровича развязала веревку на одном из ларей, открыла крышку и достает свертки, кульки, пакеты и банки. В такой ларь много можно поместить провизии.

Завтрак - жареная навага и чай. Вполне достоин и за обед сойти.

- Навагу сами наловили?

- Нет. Колхоз выдал. Нам колхоз наваги отпускает сколько надо.

- Через магазин?

- Нет. Навагу отпускают по себестоимости, дешевле, чем кооператив продает.

- А как оленье мясо?

- Ну, с мясом-то мы сами хозяева. Для себя выбраковываем оленей и начисляем их стоимость. По закону мясо для нас тоже рассчитывается по себестоимости. Ну, тут мы сами заинтересованы, чтобы много оленей не переводить, а то показатели будут низкие, заработок меньше.

Много говорится о том, что пора отказываться от чума, дать оленеводам современное жилище. Все это правильно. Чум, конечно, не последнее достижение цивилизации, комфорт в чуме иной, нежели в многокомнатной квартире. Однако если кочевать с оленями, то совершеннее чума пока ничего не изобретено.

Мы вот уже скоро два десятка лет, как занимаемся вопросами развития экономики и культуры народов Крайнего Севера. За это время пришлось ознакомиться с множеством проектов жилья, которое могло бы заменить чум. Были и проекты вагончиков из пластиков с электростанцией, электрообогревом и прочими прекрасными вещами. Загвоздка состояла лишь в том, что такой вагончик надо было таскать специальным тягачом. А при этой технике держать специальный штат. Расходы весьма превышали все доходы от оленеводства. Были проекты палаток, балков на санях, которые могли перевозиться оленями. В этом же Ненецком национальном округе был изобретен санный домик с покрышками из брезента. Очень хорошая вещь. Однако и тут традиция не поступилась. Широкого распространения этот домик так и не получил. Чум повсеместно позиций не сдает.

Чум Григория Федоровича обширен. Не чувствуешь тесноты или каких-нибудь неудобств. Пол - латы - покрашен эмалью. Возле нюков - покрышек чума - постелены ковры. Эмалью крашены и шесты. Сами нюки меховые. Но снаружи они закрыты от снега палаточным брезентом, а внутри завешены веселой расцветки ситцем.

Печка у Григория Федоровича железная.

- Григорий Федорович, а раньше чум такой же был?

- Это в каком смысле?

- Ну, конструкция чума раньше такая же была?

- Не знаю... Теперь конструкция простая: всего у нас ставят тридцать два "у" - шеста. Посередине ставят печку на "ту" - место очага. Трубу вверху в дыру - "саруси" - высовывают. Около входа ставят два шеста - "нены" называются. Вот эти, по бокам, называются "сару". Около печки спереди и сзади ставят "симзы", а к ним привязывают поперечные палки "чизе". На них женщины все сушат. Вот и вся конструкция... А старое?..

Тут-то и показал он нам книжку Льва Гейденрейха "Канинская тундра".

Мы открыли ее с конца и прочли перечень задач Советской власти на Канине в 1930 году.

Все эти задачи давным-давно выполнены. И ветеринары по тундре разъезжают, и ветпункт в Неси есть, и все угодья учтены и расписаны по хозяйствам, и коллективизация давно продемонстрировала свои преимущества над единоличным образом жизни. Все осуществлено - больницы и школы построены, ненцев с высшим образованием и даже с учеными степенями изрядное количество имеется. Сделано куда больше, чем планировалось в тридцатом году. Во много раз больше.

Открываем книжку с начала. Глава "Жилище, семейный быт".

"...Внутренняя часть чума незатейлива и проста. Прямо перед входом расположен "таганок", т. е. две стойки, вбитые в землю, с рассошками (рогатками) в верхнем конце их. На эти рассошки кладется третья жердочка; к последней подвешиваются котлы для варки пищи и чайники для кипячения воды. На передней стойке таганка висит умывальник - обыкновенная медная чашка с рожком. Тут же кладется самоедское "полотенце" для рук. Полотенце это не что иное, как мелко наструганная сердцевина осины.

Внизу под таганком кладется толстая железная плита длиною до 1 метра и 50-72 сантиметров в ширину. Назначение этой плиты - как можно дольше сохранять тепло в чуме. На ней для накаливания постоянно поддерживается огонь..."

Кажется, что никаких особенных перемен нет. Чум по-прежнему чум. Однако это совсем не так. Все равно если сравнить избу, которая топится по-черному, и избу с современной печкой. Отличие будет разительное. Стены прежние остались, а жизнь при печке совершенно другая стала. Стоит только представить себе, как жилось в чуме с постоянно дымящимся костром на железной плите или приготовление пищи на этом костре вместо керосинок или примусов. Большая разница. Да и почище стало в чуме, уютнее.

Ноябрь в Канинской тундре - время коротких дней. Совсем по Пушкину: "одна заря сменить другую спешит", оставляя на долю дня всего полчаса.

Сегодня встали вместе с пастухами, затемно. Мороз. Как будто вчера оттепели и не было. Восток окрашивается все ярче и ярче. Похоже, великан какой-то дует на уже прогоревшие угли, и они раскаляются снова. Солнце и Луна встречаются. На солнце смотришь, не щурясь. Красный, яркий, но не слепящий диск.

У канинских ненцев принято, что в ловле ездовых оленей участвуют все. Ловить их можно без тынзея. Женщины и ребятишки растягивают веревку. Образуется загон. Стая собачонок, лихих оленегонных лаек, гонит ездовых животных, пасущихся возле чумов. Олени идут покорно. Такое впечатление, что какая-то сила ведет их к людям и заставляет становиться в упряжку. Среди ездовых бегут "явки" - совсем ручные олени с колокольцами. Они сразу же направляются к хозяйкам и тычут мордами в руки, ища угощения. И не обманываются. Редкие руки не держат соли. Остальные ездовики смотрят на эту картину, сбившись в кучу, переступая боязливо ногами. Пастухи бродят среди рогачей, собирая своих упряжных. Каких-нибудь сорок минут, и пяток упряжек собран к отправлению в стадо. Однако сразу никогда не уезжают. Чай. Чай, в который раз за это коротенькое утро...

Упряжка мчится прямо на восток. Тундра невероятная. Кочки чуть не в полметра высотой. Снега очень мало. Между кочками тоненький ледок, как стекло. Нарты прыгают, проваливаются, бьются о землю. Сидим, вцепившись в копылья, с единой мыслью - не слететь. Григорий Федорович встал ногами на нарту и гонит оленей и голосом, и хореем. Его езда, бесспорно, по уровню не уступит цирковому номеру. Пастух, мало того что едет стоя и не глядит под ноги,- он озирает тундру впереди, ищет стадо. Вот увидел. Крикнул. Собаки кинулись вперед. Все олени наддали, несясь прямо без дороги по кочкарнику. Несколько минут - и мы влетаем на край стада. Олени мирно пасутся. Копытят землю. Жуют свои лишайники и ветошь - сохлую траву. Идиллическая картина. Григорий Федорович посылает одного пастуха смотреть край копаницы - проверить, не откололись ли какие-то группы от стада...

Хорошо оленеводам на Канине. Оленей сейчас и не пасут. Только ездят проведать. Волков здесь давно нет. Стада идут четко, не смешиваясь. Пасти легко.

- Дикий олень приходил,- говорит, подъезжая, Григорий Федорович.

- Не может быть,- вырывается у меня,- откуда здесь дикие?

- Сам не знаю откуда,- отвечает Григорий Федорович.

Все же бывают мелкими группами. Они, дикари, весной

быстрее проскакивают на север, а зимой позже уходят на юг, но идут резвее, как сейчас.

- Может быть, ото чужие домашние? - сомневаюсь я.

- Нет, дикий,- упорствует Григорий Федорович.- Я в прошлом году сам одного добыл у себя же в стаде. Забежал. И шерсть другая, и рога тоже. Вся стать немного иная.

Возразить нечего. Трудно только понять, как это на Канине, набитом оленями, как чулок скупца деньгами, могут найти себе место дикие олени. Чудеса.

Все. Олени осмотрены. Та же дурная дорога к чумам. Обед. Вечерняя заря уже сменила утреннюю, дав дню час-другой.

- Григорий Федорович, у кого можно какие-нибудь сказки записать старинные?

- Ну кто у нас теперь свои сказки помнит? Все из книжек берут. Тут недавно дочь привозила ненецкие сказки, потом еще - называются "Ненецкие эпические песни". Там и по-ненецки, и по-русски сказки напечатаны. Кажется, совсем на наши не похожи, которые старики рассказывали. У нас все же к русским сказкам ближе. Про купцов есть, про царя, про попа, про войну... Я-то свои сказки и не помню, когда слыхал.

Это было совсем несообразно с тем, что приходилось встречать у других групп ненцев. На Ямале, на Гыде фольклор и в наши дни - совершенно живой вид народного искусства. На Гыдане в редком чуме вечер обходится без того, чтобы не исполнялись различные фольклорные произведения. Есть там и транзисторы, как здесь, есть и книги, однако роль сказителей все жб больше.

Кажутся удивительными те различия, которые существуют в современной духовной культуре такого немногочисленного народа, как ненцы. И на Гыде - ненцы, и на Канине - ненцы. Однако на Гыде еще во всем расцвете мифотворчество. Народ облекает еще в мифологическую форму все, что не находит простейшего реалистичного объяснения. В качестве примера можно привести историю с так называемым "снежным человеком", который на этот раз объявился на Гыданском полуострове. Великолепный живой пример того, как возникает фольклор. Лучше всего его передает записка Лилии Михай-ловны Алексеевой. Лилия Михайловна - физик, а не фольклорист. Она участвовала в этнографической экспедиции и описала историю со "снежным человеком" следующим образом:

"В ненецком фольклоре есть персонаж "белый человек" (иногда его называют "снежным человеком").

Он появляется неожиданно, метит белых оленей фиолетовыми пятнами, заглядывает внутрь чума, освещая все белым или зеленоватым светом.

В 1968-1969 годах в Тазовском районе Ямало-Ненецкого национального округа о "белом человеке" заговорили как о реальном существе. Находились очевидцы (ненцы и русские), которые сталкивались с ним.

Чтобы выяснить причины слухов и успокоить местных жителей, из райцентра выезжала специальная комиссия.

Обо всем этом мы узнали осенью 1973 года, когда в составе этнографической экспедиции работали в поселке Антипаюта.

В массе рассказов выделялись две линии: свидетельства людей, "имевших дело" с "белым человеком", и рассказы тех, кто внезапно увидел его.

В первом случае всегда шла речь о последовательности событий, делались попытки увидеть "белого человека", которые, по словам рассказчиков, кончались неудачей. Во-втором, напротив, давалось описание его "внешности", появления или исчезновения. Никаких контактов между наблюдателями и "белым человеком" не было.

По рассказам людей первой группы, "белый человек" появлялся осенью, примерно в сентябре, когда уже были сумерки и выпадал первый снег. Как правило, "белого человека" замечали, когда он начинал "играть с чумом". В чуме могло находиться несколько людей. Они все видели и слышали одно и то же. Что-то билось в стену чума снаружи, под стену просовывались палки, в дымовое отверстие падали Мелкие предметы: негодная керосиновая лампа, палки, камни, обломки кирпича и пр.

Собаки сидели спокойно и не лаяли. Человек, выглянув из чума, никого не видел. Кто-то, высунувшись, получил удар палкой по спине. Однажды несколько охотников окружили чум и, взявшись за руки, двинулись к центру, чтобы поймать "белого человека". Никого не поймали и ничего не видели, но им казалось, что по ним "стреляют пулями".

Если нюки чума были присыпаны снегом, "белый человек" оставлял "следы", похожие на письмена. Поверхность самого нюка не нарушалась.

То же самое можно было видеть на стенах одиноких домов. В поселках следов "белого человека" не замечали. Если неподалеку стояло несколько чумов, то "белый человек", "поиграв" с одним чумом, случалось, перескакивал на другой.

Одна семья, говорят, десять раз ставила чум на новом месте, чтобы избавиться от преследования "белого человека", и все-таки каждый вечер "белый человек" "играл" с чумом.

Поведение "белого человека" в этой группе рассказов, пожалуй, можно связать с наблюдениями вихревых ветров типа торнадо, смерчей, ураганов. О явлении подобного рода рассказывается, например, в книге "Ураганы, бури, смерчи" академика В. Д. Наливкина. Удивительным свойством этих ветров является струйчатость воздушных потоков. После их прохождения обязательно остаются соломинки, палочки, воткнутые в землю, в деревья, в стены домов. Известен случай, когда сосновая палка диаметром в 2 см проткнула железный лист толщиной в 1 см.

Граница между струями может быть очень резкой. Зафиксирован случай, когда вихрь, пройдя через курицу, ощипал ее наполовину. Это означает, что одна сторона курицы побывала в потоке воздуха, скорость которого сравнима со скоростью звука, тогда как другая оставалась в почти неподвижном воздухе.

Вихревые ветры обладают удивительной способностью переносить предметы на большие расстояния. Благодаря им выпадают иногда рыбные или каменные "дожди", валятся с неба монеты.

В таких круговых ветрах обязательно присутствуют восходящие или нисходящие потоки, которые могут поднять предмет или, наоборот, воткнуть его в землю.

Вероятно, "белый человек" и является таким ветром. Мощность его невелика: он способен поднять и перенести мелкий предмет, найденный в тундре, но он гаснет, проходя между домами поселка.

С людьми, которые видели "белого человека", нам встречаться не пришлось. Описания его доходили до нас в пересказе других лиц. В них "белый человек" представлен иногда тонкими, очень высокими столбами. Такой столб появился однажды прямо между нартами, которые ехали друг за другом. (Именно так и должен выглядеть вихревой ветер.)

В других рассказах "белый человек" был похож на настоящего человека, только очень высокого. Глаза его светились белым, красным или зеленым светом. Его трехпалые или четырехпалые следы вытягиваются цепочкой, исчезая и появляясь вновь.

Встречи с "белым человеком" происходили в 1968-1969 годах. Второй раз о нем заговорили осенью 1972 года. Как известно, в 1968-1969 годах солнечная активность была максимальной, были часты магнитные бури и полярные сияния. Потом активность пошла на убыль, но весной 1972 года снова начала нарастать, приведя к сильной вспышке в августе.

Исследованием связи процессов на Солнце и на Земле занимаются ученые-гелиогеофизики. По их мнению, эта связь усиливается в тех частях земного шара, которые в данный момент не освещены Солнцем (зимой, в ночное время). Определенного влияния вспышек на Солнце на воздушные потоки у поверхности Земли следует ожидать в зоне полярных сияний".

Вот так. Логично, просто, здраво.

Для гыданских же ненцев этой логики нет, а есть "белый", или "снежный, человек", который и керосиновыми лампами швыряется, и спать не дает. Времени еще прошло очень мало для того, чтобы об этом сложили завершенные классические мифы. Если бы не районная комиссия, то, может быть, и сложили бы.

И записывали бы мы сюжеты о фантастическом существе, ломали бы себе головы, пытаясь определить древность этого персонажа и место его в традиционном пантеоне богов.

Для этнографов-то лучше бы эта комиссия не работала. Тогда само явление образования мифов было бы нетронутым. Тогда можно было бы фольклористам время от времени проводить этакое зондирование - смотреть, что делается с "белым человеком" в народном творчестве. Вот тут-то можно было бы и сказать, что происходит со сказочными мотивами: или люди сначала ищут в природном явлении человеческие черты, а потом приписывают им всяческие фантастические вещи, или же, наоборот, очеловечивают голую фантазию. Но комиссия сорвала покровы таинственности с "белого человека" (и правильно сделала), и Гыданский полуостров потерял шанс прославиться как еще одна родина "снежного человека".

На Канине этого нет. Скорее всего здесь заработала бы общественная комиссия на добровольных началах, которая стала бы искать совершенно реальные объяснения наподобие того, которое предлагает Лилия Михайловна Алексеева. Психический склад другой.

Тут в обычной обстановке книга и транзистор заменяют сказителя. Это и веяние времени, и следствие давних связей ненцев с русскими. По-русски говорят все. Говорят совершенно свободно, со всеми оттенками, со всей сочностью. Как приходилось замечать, с детьми в семьях говорят по-русски с самого раннего возраста. Приходя в школу, дети знают русский язык. Учиться по-русски нетрудно. И открывается перед ними вселенная мировой культуры, в которой устное творчество собственного народа уже не играет первой скрипки. В самом деле, имеет ли смысл держать в памяти былины, если они и так увековечены в книге? И процесс перехода от национальной традиции к современности завершен всего за два поколения. Еще полсотни лет назад фольклор был широко распространен на полуострове. Об этом пишут все, кто сталкивался с канинскими ненцами в то время. А теперь ученый-лингвист, уроженец здешних мест, представитель канинских ненцев, тратит массу сил для того, чтобы найти хотя бы один новый образчик родного фольклора.

Льву Николаевичу Гейденрейху было проще. Сказки при нем рассказывали многие. Вот, например, одна из них: "Былина о богатыре Негецитыата".

"За длинным хребтом богатырских бугров, где голубой волк с черной искрой на спине в зимние ночи, совсем близко к луне, поет свои жуткие песни, в долине - с ягелем курчавым и пушистым, как шерсть матерого белого медведя на загривке,- стояли чумы.

Нюки и поднючья, сшитые из черных, как оленье копыто, шкур, были так велики, что в них можно было сделать загон целому стаду.

Это были чумы старинного богатырского рода, никогда не знавшего счета своим стадам и богатствам. Легкие санки под белым андером (шкура оленя, которой покрывают сиденья санок) с белой, как куропатка с гнезда, четверкой в упряжке сорвались с чумовшца и скрылись в туче поднятой снежной пыли.

Негецитыата выехал в стадо.

Три солнца прошли свой путь к тому времени, как он въехал в лес рогов своих оленей, и это была только середина стада. Шум движения похож был на рев морского прибоя, ломающего изъеденный вешний лед. Пар дыхания падал молочным туманом над стадом, и глаза не хватали конца этого облака, хотя и были они у Негецитыаты зорки, как глаза когтистой твердокрылой птицы, что живет на самых высоких сопках. С тынзеем, сплетенным длинными летними зрячими ночами, Негецитыата выехал, выхватив себе упряжку на дальнюю тяжелую дорогу. В Обдорск ладит ехать, аркезумыр (главную подать) платить. Десять лет не плачено, надо: большой-то начальник, русак, как бы не рассердился.

"Есть у меня,- думает Негецитыата,- пять наличных выездных хапторок, добрые в держке, да на дальнюю-то дорогу недержанные не выстоят. Есть черные, как жуки, что весной по тундре летают, пять быков-третьяков, в езде порато (очень) ретивых, да к дальней дороге тоже не привычны. Загорят, и с горячкой-то своей живо пристанут. Есть еще пять белых, как песец в ту пору, когда снег нарокуем (настом) покроется и глаза слепит тундра при солнце белизной своей,- те на дальнюю дорогу десять лет держаны, отец еще в Обдорск с податью ездил. После того в упряжке не бывали. Эти хоть и стары, да выстоят".

Свистнул тынзей и раз, и два, и три, и четыре, и пять - а езды было столько, что еще одно солнце прошло. В упряжке было пять белых, да не чисто белых, а каждый с отметиной: у передового под ухом черное пятнышко; с передовым рядом пелей (коренник) - на шее пятнышко; у среднего - на лопатке пятнышко; что рядом с крайним - у того на холке пятнышко ; у крайнего - на задней ноге, пониже холки, пятнышко.

Осмотрел Негецитыата снасть, попробовал, тряхнул - крепко все выстоит. Андер от снега выхлопал лопаткой из широкого дикарского рога. К чуму порхнул. В чум не успел зайти, отец выходит.

- Маленькое мое, куда сряжаешься? - спрашивает.

- Обдорск ехать надо, десять лет не бывали. Начальник сердиться станет. Достань из ларей-то песцов да лисиц из прошлогоднего промысла, что ни есть лучших, по тугому мешку. Начальнику свезу, может, хватит.

Старик что-то печален стал. Ночь все сидел с пензером (бубном), чего тадебции (духи) сказали, никому не поведал. А сам-то старик был знающий... давношный был человек.

- Не езди, сынок,- говорит,- ты в Обдорск. Уедешь, там хозяин угощать тебя станет. Ты запьешь. Месяц и два, может, прогуляешь, а в ту пору карачеи, тасинеи да тынгусы придут и всех нас убьют.

Негецитыата подумал и сказал:

- Пришли бы, так раньше пришли, а придут, так и позже придут, и при мне придут. А в Обдорск мне надо ехать, ты меня не держи.

Отец заплакал, но ничего не сказал больше и пошел в чум.

Взял Негецитыата своей рукой два тугих мешка песцов да лисиц. Харчей лыток (мешок) да задаток на дорогу положил под андер.

Хлопнула вожжа по крутому боку передового, качнулся в сильной руке хорей, и понеслась лихая упряжка. Как пять белых птиц, как пять снежинок, подхваченных диким востоком,- олени добрые, сами бегут, хореем шевелить не надо: так друг друга на пелейнах (ремни, соединяющие наголовники) и тянут.

Три дня ехал Негецитыата, и только тогда копище (копаница) проехал, только тогда до целого, не выброженного оленями снега доехал. Столь велико было стадо.

Две недели бешеным скоком неслась упряжка, много бугров пересекла лыжница, много озер, болот выкружил Негецитыата - только тогда Обдорск показался. Знал он это за сутки, что город близко,- россомашьего следа сутки не видал. Как увидел Обдорск - ровно опьянел. Лицо раскраснелось, в жар бросило, шапку с головы схватил и под себя сунул. Ветер ласково расчесал холодной пятерней черные, как вороново крыло, пряди прямых волос. В Обдорск въехал. Олени боятся, шарашатся. Десять лет в городе не бывали, русского жилья не видали давно, духу-то не могут терпеть чужого. Передового все на тугой вожже держать надо, а то свернут куда-либо в сторону.

К большому дому в самой середке города подъехал, упряжку задернул. Вожжу за копыл привязал, хорей к ногам выбросил. Не успел оглянуться, а хозяин уже с крыльца идет, улыбается ласково.

- Здорово, здорово,- говорит.- Небывалый гость, а по оленям признаю. Старику-то Негеци сын будешь?

- Сын.

- Ну, пойдем в горницу, хлеба-соли с дороги принять надо. Со стариком у нас все смирненько да ладненько было. Каково с тобой сладимся?

Через много дверей ведет русак Негецитыата в горницу, да как богатого - не просто, а за руку.

Поели кое-чего разного дивного, а хозяин-то "сярка" (водку) вынес.

- Ну,- говорит,- по первой встрече без этого никак нельзя.

Не помнит Негецитыата, много ли, мало ли пил. День ли пил, два ли пил, а может, и целую неделю, только проснулся, а голова, как отмороженная, ничего не чувствует. Не малтует, где он и что с ним. А хозяин уже над ним наклонился.

- Что, поправиться хочешь?

Опять обожгло вино глотку и пошло по нутру веселыми огоньками, будто огонек из чумового костра в нутро спустили. Опять ничего не помнил Негецитыата. Долго ли он пил, долго ли он спал, только проснулся, а хозяин над ним стоит:

- Сярка тара? (водки надо?)

- Тара,- ответил Негецитыата. Опять выпил, еще прибавил да еще налил. Дальше, как пил, долго ли спал,- не помнит. Проснулся - кто-то за плечо трясет шибко. Глядит -стоит русак над ним.

- Сярка тара,- просит Негецитыата.

Хозяин усмехнулся да и говорит:

- Встань-ка да очнись.

Поднялся Негецитыата. Хозяин чашкой получетвертной налил да и подает: "На, поправляйся".

Поправился, еще просит. Русак усмехнулся да и говорит:

- Нет, больше не дам. Знаешь ли, сколько времени гуляешь? Ведь пятая неделя на исходе, как пьешь. Олени все отощали. Отец-то в чуме невесть что подумает. Поезжай в чум, больше не дам.

Негецитыата тут как будто немного очухался.

- Ну, коли так, хозяин, с собой мне ведра три положи в сани: без вина дорогой невесело ехать. Дорога ведь дальняя.

- Поезжай, все сделано, положено тебе вино в сани.

Вышел Негецитыата во двор. Снег в глаза так и врезался,?

даже в голове неловко стало, как будто чем ударило. Олени понуро стоят, и в самом деле отощали. Да ничего, крепкие на то и выбраны - на кости дотянут. Про песцов и лисиц хозяин не помянул. Ровно и не было их. Отвязал Негецитыата вожжу, хорей взял и пал в сани с криком...

И остался Обдорск позади, за куревой и не видно.

Едет день, два и три. Повердовать (остановиться, дать оленям отдохнуть) надо. Остановился.

Вязки развязал, бочонок достал, с четверть выпил. Дальше поехал, не останавливаясь. До высокой сопки доехал. Отсель чум бы видать должно, а чума нет.

"Съендали (перекочевали),- думает,- наверное, копище стало велико, мох олени, видно, весь съели. На другое место отец ушел".

Не видать чума, вожжей тряхнул, дальше поехал. К чуму стал подъезжать. Вот и бугры, а чума-то и нет нигде. Глядит, а чумовище все разворочено по-худому. Чисто все вымето, а дальше-то на снегу кровяные пятна.

"Видно, оленей били,- думает,- яловых на праздник".

Сказка, как и все ненецкие рассказы этого жанра, длинная.

Далее сюжет развивается так:

Негецитыата узнает, что в его отсутствие на стойбище напали исконные враги ненцев - тасинеи. Они убили отца, старших братьев и сестер и увели с собой жену героя и двух его маленьких сыновей.

Чудом спасся только самый младший брат.

Вместе с ним Негецитыата отправляется на розыски таси- неев, находит их стойбище, мстит врагам за гибель своих близких и вызволяет жену и сыновей.

Очень любопытная сказка. Тасинеи и тунгусы, правда, и в других ненецких преданиях поминаются как враги. Тасинеи - значит "мысовские жители", "люди, которые живут на речных мысах". Кто такие, понять трудно. Тунгусы, или тынгусы, по мнению многих, даже старых канинских ненцев, живут на Ямале. На Ямале, как известно, кроме ненцев, никто не живет. Тунгусы-эвенки также никогда на Ямал не заходили. Значит, просто этим словом называют какое-то другое насе-ление. Скорее всего какой-нибудь древний этноним превратился в "тынгусы" и стал отождествляться с реальными тунгусами.

Но самое интересное, что для канинских ненцев врагами оказываются и "карачеи" - представители чисто ненецкой фратрии Харючи. Все сибирские ненцы и поныне делятся на две фратрии - две группы родов, которые заключают между собой браки. Кроме Харючи есть еще фратрия Вануйта. Когда рассматриваешь историю формирования родов, которые вошли во фратрию Вануйта, то убеждаешься, что они большей частью различны по происхождению. Есть в ней роды, которые оформились из древнего аборигенного населения, есть роды, которые связаны происхождением с обскими уграми - хантами. Есть таинственные по происхождению роды, которые с ненцами во всяком случае не свяжешь. Есть, наконец, роды, которые совершенно определенно можно считать энецкими.

Но такая путаница только с родами фратрии Вануйта. У фратрии Харючи картина совершенно иная. Все роды четко связываются единством происхождения с самодийцами, которые пришли в тундру издалека, с юга Сибири. Стало быть, в приведенной легенде нашли отголоски те времена, когда аборигены принимали за врагов пришельцев с юга, людей Харючи, что на русский переводится как "журавли". Журавлиные люди и в самом деле, должно быть, воевали с тундровиками, пока не утвердилась та картина, которую мы сейчас видим. Все роды перестроились по самодийскому образцу и составили две половины одного народа.

Ну а что касается тасинеев, то они могли быть только врагами пришельцев-самоедов. Тасинеев, по всей видимости, можно связывать с какими-то родственниками древнего уралоязычного населения Крайнего Севера или с энцами, которые сохранились только на Енисее, а в сравнительно недавнее время расселялись чуть ли не до Оби.

В старинном новгородском сказании "О человецех незнаемых в Восточной стране", которое относится приблизительно к концу пятнадцатого или к началу шестнадцатого столетия, говорится следующее:

"На Восточной стране, за югорьской землею, над морем живут люди самоедь, завомы молгонзеи". Это сказание "о человецех незнаемых" является по существу единственным историко-литературным памятником по этнографии народов Сибири доермаковской эпохи. Упоминаемые люди-самоеды Молгонзеи, судя по записям в русских источниках, жили в том месте, где в первой половине семнадцатого века находилась златокипящая Мангазея. Что же это за слово - "Мангазея"? Откуда и как оно появилось? Скорее это искаженное название энецкого рода Монгкаси (Муггади). Кое-кто из этого рода благоденствует и сейчас. Монгкаси еще в семнадцатом веке расселялись на реке Таз, далеко от низовий Енисея, где их потомки живут в наше время.

Отсюда энцев вытеснили ненцы. На Гыданском полуострове могут даже показать сопку, где бросил своих оленей ненецкий богатырь Мохобчо Яптунай, когда гнался за энцами. Показалось ему, что мчится упряжка недостаточно скоро. Понадеялся на быстроту ног. Но энцы сумели все же убежать за Енисей. Там жили их собратья и близкородственный народ - нганасаны...

Начиная с конца семнадцатого века ненцы непрерывно наращивали табуны домашних оленей. Им постоянно требовались новые пастбища. Конкурировать в крупнотабунном оленеводстве с ними энцы не могли. Энцы были охотниками на дикого северного оленя. Пастухами они стали позже. Практически энцев с их земель выжили не столько сами ненцы, сколько их олени. На севере существует прямая зависимость: чем больше в каком-то месте домашнего оленя, тем меньше там дикого. Или дикий - или домашний. Пастбища для всех одни. Домашние олени ненцев вытеснили дикого оленя, а вместе с ним вытеснили и энцев-охотников. Дело, однако, доходило и до столкновений. Об этом и в ненецких, и энецких преданиях говорится достаточно. Ненцы, наверное, так бы и двигались на восток, если бы не коренное население центрального Таймыра - предки современных нганасан, люди воинственные и сильные, привыкшие бороться на два фронта: на западе - с ненцами, а на востоке - с тунгусами. Ненцам оказалось не под силу проникнуть в таймырские тундры.

Даже сейчас, по традиции, правая "каменная сторона" в низовьях Енисея считается энецкой, а левая - "юрацкой", ненецкой.

В наше время энцы и ненцы живут совместно в поселках - колхозных центрах или работают в одних и тех же бригадах оленеводами, охотниками и рыбаками. Смешанных браков ненцев и энцев для тундровых родов более половины, а для лесных - все три четверти.

Смешанные браки, соседские связи привели к тому, что энцы восприняли ненецкий язык, многие обычаи и элементы культуры. Ненецкий тип чума вытеснил энецкий, ненецкая одежда распространилась повсеместно, и редкие энцы сейчас носят свою традиционную парку. А ведь на Канине еще совсем недавно была распространена одежда, существенно отличающаяся от ненецкой малицы.

У малицы капюшон пришивается. Канинские ненцы носили шапки, а их малицы имели воротники. Да и сами малицы были покороче. Совсем как энецкие парки. Они, кстати, обшивались по низу собачьим мехом. Энецкие парки также обшиваются собачьим мехом, а капюшон у них выглядит, как пришитая шапка. Если разобрать основные детали покроя энецкой и канинской одежды, то они в общих деталях совпадают. Объясняется это следующим. Ненецкая малица - одежда оленевода. Для оленевода, который много часов проводит на нарте, нужна длинная одежда, скрывающая ноги. А для охотника, который много ходит и бегает, нужна короткая одежда. Ему шапка как раз удобнее, чем маличный капюшон. Кстати, и обычай обшивать собачьей шерстью все входы в одежду - снизу по подолу и сверху по вороту - это тоже наследие древних уралоязычных охотников северных тундр, к которым принадлежали представители некоторых энецких родов. Собачий мех у них считался средством, которое защищает от всякой нечисти - не пускает вредных духов в одежду. Собачий мех жгли над костром и этим дымом очищались в тех случаях, когда "опоганивались". А у ненцев обычая обшивать края одежды собачьей шерстью не было.

Это только мелкие факты, но они говорят о том, что канинские ненцы в какой-то степени являются родственниками древнего, коренного населения тундры, и энцев в частности.

Становятся понятными в этой связи и самые удивительные рассказы о вражде жителей Европейского Севера и людей из ненецкой фратрии Харючи. Разъясняются и те небылицы, которые приписываются ненецкой фольклорной традицией всяким "мысовским жителям" и "тынгусам".

Энцы издревле делились на две половины - лесные роды и тундровые. В наши дни тундровые энцы населяют низовья Енисея, а лесные живут южнее нынешней столицы Таймырского национального округа - Дудинки. Всего энцев около четырехсот человек. Таких малочисленных народов в нашей стране не много.

Если спроектировать этническую карту верховьев Енисея в глубину хотя бы на несколько столетий, то на ней выделится целая цепочка мелких народов, которые говорили на языках уральской семьи. В эту семью входят также многие народы, живущие вокруг Балтийского моря и в Поволжье. Даже на Дунае есть люди, которые говорят на языке уральской семьи,- венгры. Естественно предположить, что люди с уральским языком могли появиться в северных тундрах только с юга.

Лингвистами было установлено, что уже исчезнувший самодийский язык жителей Саянского нагорья камасинцев наиболее близок к энецкому. Можно было предположить, что и энцы и камасинцы - близкая родня. Однако язык часто кочует совершенно самостоятельно, по еще неизвестным причинам. Бывает даже так, что язык распространяется у народов, которым он ранее не принадлежал. Поэтому один лишь язык не может быть признаком близкого родства. Надо было искать другие факты, комплекс фактов, которые позволили бы прояснить картину.

Есть еще источник, по которому можно проследить расселение какого-нибудь народа,- топонимика. Это наука о географических названиях. Топонимисты устанавливают, какие из наименований рек, гор, урочищ и прочих приметных мест существовали раньше. Определяют языковую принадлежность топонимов, а стало быть, и тех людей, которые эти топонимы оставили. Когда на карте появляется таких толкований достаточно, выявляется дорога, по которой шел какой-то народ, или определяется судьба населения, исчезнувшего с исторической карты. Работа эта сложная и требует огромного терпения и эрудиции. Топонимисты установили, что в конце первого - начале второго тысячелетия нашей эры на территории современной Томской области самодийские топонимы дважды перекрывались тюркскими. Значит, рассудили ученые, тюрки дважды сменили здесь самодийцев. Вывод этот подтверждали археологи, которые нашли памятники-могильники и даже уточнили даты - девятое и тринадцатое столетия. Археологи имеют дело с предметами. А материальный предмет - вещь более надежная, чем умозаключения.

Разъяснение причин двух переселений самоедов дала история. Первый раз самоеды двинулись на север в связи с распространением влияния тюркского каганата, во втором случае - с приходом кочевников Чингисхана.

В тундре в это время уже было население. Древние уральцы заселили суровый северный край сразу же после отступления ледника. Южносибирские предки ненцев и энцев принесли им самодийский язык, который без особого труда распространился среди людей, также говоривших на языке уральской семьи.

Аборигены Заполярья многому научили пришельцев. Прежде всего они передали им свои навыки добычи пищи - дикого оленя. Недаром дикий олень называется ненцами "илебць" - "дающий жизнь".

Охота на дикого оленя долгое время была главным занятием тундровиков. До недавнего времени оно оставалось основным для энцев, родственных им по языку и культуре нганасан и аборигенов севера Якутии - юкагиров, некогда широко расселенных на бескрайних просторах Северо-Восточной Сибири.

Энцы знали много способов охоты на оленя. Больше всего его добывали на воде во время сезонных переправ. Кололи копьем с лодок. Охотились и со специально прирученным оленем - манщиком. Подкрадывались к дикому со щитком на полозьях.

Вот что рассказывают старики энцы о том, как они раньше жили:

"Осенью, когда идет дикий, посылали наши люди бойких парней к перешейку, который недалеко есть. Это узенький перешеек между озерами Поколка и Сиговое. Дикий там всегда держится. Там эти люди большую сетку растягивали. Как стена она была, чтобы, значит, весь перешеек перегородить, а от нее в стороны открылки шли - тоже из сети, как ворота. От тех открылков вешки устанавливали деревянные. В них гусиные перья втыкали, чтобы шевелились, оленей пугали.

Потом молодые ребята и из мужиков кто-нибудь отбивали от диких сколько-то зверей и гнать в ту сторону начинали. Когда сто голов, а когда больше. До вешек только их доведут, а дальше им деваться некуда. Сами в сеть шли потом. Перья от ветра раскачиваются, звери пугаются и сами в сеть идут. Кого ножом, а кого копьем достанут. Мяса хорошо запасали. На половину зимы всем хватало".

Недаром в энецком фольклоре один из распространенных образов - это морэдэ - бродячий охотник, который похож на тасинеев в рассказах канинских ненцев.

Начинаются рассказы о морэдэ почти всегда одинаково: "Давно когда-то жил морэдэ. Как его назвать иначе. Тогда лука не было. Стрел не было. Во время гона (случного периода у оленей) он промышляет... Он из племени Сомату, этот морэдэ".

Сомату - одно из самоназваний тундровых энцев. Их несколько подразделений. Сонуко, Буналя, Лодоседа - потомки тех самых легендарных людей, которые некогда, как утверждают предания, были пионерами освоения тундры. Эти-то Сомату и встретились в тазовской тундре с ненцами и позже были ими вытеснены. Первые русские землепроходцы еще застали следы их пребывания на Тазу. Поэтому, вероятно, и назван форпост русского влияния на Севере - златокипящая Мангазея - именем энецкого рода.

Нам как этнографам предстояло выяснить происхождение канинских ненцев в той степени, в какой позволяют это сделать опросные, полевые материалы. Вернее, нам надо было расшифровать некоторые данные исторических источников о канинских ненцах.

Любой народ на Севере - это не монолит, который один раз возник и в один прием сформировался. Любой народ на Севере, как, впрочем, и везде, есть сложный конгломерат, слоеный пирог, смесь - назовите как хотите. И этнограф должен выделить все компоненты, которые и составляют субстанцию, называемую народом. Для этого прежде всего надо выяснить историю составляющих его родов, их происхождение. У самодийцев все люди принадлежат к каким-то родам. Род - такая община, внутри которой нельзя вступать в брак. Это правило - экзогамия, как называют его в этнографии,- категорично. Поэтому любые пришлые или коренные группировки в составе самодийцев в свою очередь распадаются на роды.

Для того чтобы составить себе картину истории родов, следовало для начала выяснить хотя бы их наличие. Современные фамилии канинских ненцев известны с разных времен. Фамилия Сулентьевых, например (ее носит наш хозяин Григорий Федорович), существовала уже в восемнадцатом веке, а возможно, даже ранее. Другие фамилии давались предкам оленеводов колхоза "Северный полюс" по крестным. Путаница изрядная. Надо выяснить, есть ли здесь роды, которые более нигде не известны, или же канинские ненцы - прямая родня тем ненцам, которые живут в других местах.

В составе европейских ненцев, судя по различным источникам, выявляются два пласта: древний, аборигенный, и пришельцев с юга, поглотивших их. С древним населением Заполярья связываются в Европе роды Вануйта и Хэтанзи. Им соответствует в Азии североненецкий род Яптик.

У канинских ненцев черты родовой организации вырисовывались слабо. Как правило, никакие другие названия, кроме фамилий, им неизвестны. А фамилии - это не роды. Это отдельные разросшиеся семьи. Одни в родстве друг с другом, другие - нет. Многие фамилии известны с начала девятнадцатого века. Это Ардеевы - род Вэли, Канюковы и Сулентьевы - род Лэхэ. Другие же появились в разное время и различны по происхождению. В общем картина была туманной, и следовало ее прояснить, поговорив со знающими старыми людьми.

Но сначала этих знающих людей надо было найти. И обнаружить их можно было, только посетив оленеводческие бригады, где есть пожилые люди. Началось наше кочевание по бригадам. Дело это утомительное, потому что все время находишься в дороге, все время при разных людях.

Все усилия шли прахом. Знающих людей в бригаде не нашлось. Постепенно выяснилась картина, безрадостная для этнографа. Ничегошеньки о своей родовой принадлежности оленеводы не знают и, как и в поселке, не помнят. Даже сами представления о своих ближайших соседях, о самоедском мире носят скорее мифологический, чем фактологический, характер. Энцев, "маду", например, здесь в сказках отождествляют с тунгусами, тау - нганасан - помещают на Ямале. В других местах люди цепко помнят генеалогию, браки, происхождение отдельных семей. Здесь этого нет и в помине.

- Ну что мы запомнить можем? - сокрушенно заметил Григорий Федорович.- Самых близких родственников рассказы. У нас теперь и старух-то не осталось, какие могли помнить о всяких там браках. Надо документы смотреть.

Это мы знали и сами, что надо смотреть документы - церковные книги Канинского прихода. Но эти книги были давненько отправлены в Нарьян-Мар, где им и надлежало быть.

- Так ведь в Нарьян-Маре книги записей,- отозвались мы.- Туда специально ехать надо.

Григорий Федорович подумал немного и возразил:

- Одна книжка у нас есть.

- У кого? - разом спросили мы, не веря еще такому везению.

- Да у нас в бригаде. У родственника моего.

Мы вышли из чума наружу и направились к одному из членов бригады Григория Федоровича. Тот сидел около потрескивающей печи и заплетал конец аркана - тынзяна. Аркан у него был из розовой капроновой нити.

- На берегу нашел,- объяснил он,- у нас в бригаде у всех тынзяны капроновые.

На морском берегу здесь и впрямь все можно найти.

Хозяйка сразу же зашевелилась, расставляя низенький столик, посуду и обычную еду. Гости как-никак.

- Где у тебя книга-то церковная? - спросил Григорий Федорович, объясняя хозяину причину нашего прихода.

- Так нет же ее,- ошарашил нас ответом тот.

- Как нет?! - спросили мы в один голос с Григорием Федоровичем. Сам Григорий Федорович просто оторопел.

- Да помнишь ли, к нам экспедиционные приезжали за мясом?

- Помню.

- У меня тогда родительский мешочек был - икона там, кресты разные, книга эта.

- Что за книга-то? - спросили мы.

- Там записывал дьяк, кто женился, кто родился.

- И что же - в Нарьян-Мар отправили?

- У меня по жене родичи - коми. Один дьячок был. Он в книжку сперва все начерно записывал, а потом переписывал в церковную, настоящую.

- Что же это? Черновики церковных книг?

- Так, так. Старая была эта книжка. Обложка деревянная, кожей обтянута. Однако не растрепанная. Бумага толстая в ней, старая. Исписано-то всего немного. Этой книжки еще лет на сто хватило бы. На вид красивая книга. Застежки толстые, медные.

- Так кто же ее увез?

- Да парень из экспедиции, Миша. Он у меня весь этот мешочек забрал. Да он ни к чему мне. А Миша здесь иконы собирал, всякое барахло старинное.

- Где эта экспедиция-то?

- Да они недалеко от нашего старого стойбища стояли. Отсюда теперь километров с сотню будет. Вы абурдайте^*. Мясо- то свежее. Кровь вот, макайте.

^* (Абурдать - есть сырое мясо или рыбу.)

Ничего не оставалось, как приниматься за еду.

- Ладно,- утешил нас Григорий Федорович, когда мы вышли.- Вот завтра съездим в стадо, и я отвезу вас в экспедицию. Там у них и заберете книгу.

Нам сразу полегчало.

То, как была оборудована стоянка экспедиции, свидетельствовало об окончательной победе человека над Арктикой. В самом деле, можно было считать Север совершенно покоренным, если разгильдяям, повинным в этакой неразберихе, ничего не делалось.

Стоянка была выбрана предельно неудачно, открытая всем местным ветрам. С завидным постоянством ее обдували ветры поморской номенклатуры: северный-"север", северо-западный - "побережник", западный - "запад", юго-западный - "шелонник", южный - "летна", северо-восточный - "обедник", восточный - "сток" и северо-восточный - "полуночник".

- Молодежь ставила,- пояснил начальник отряда.- Щенки желторотые.

Мы проводили Григория Федоровича, узнав, что завтра сюда прилетит вертолет из Неси. Решили лететь в Несь, а не гонять оленей по тяжелой дороге. Настроение было скверное из-за книги. На станции был и Миша, забравший христианские аксессуары, и его начальник. Миша не отпирался. Дело было только в том, что он решил приспособить книгу под свой личный альбом и исписанные страницы ему мешали.

Он не обнаружил в них ничего интересного для себя, выдрал и пустил на растопку печек. Все генеалогии и брачная система ненцев Канинского прихода буквально вылетели в трубу. Мишу даже угрызения совести не мучили. Он получил, что хотел. Медная икона и книга в древнем переплете из толстой бумаги восемнадцатого века послужат украшением его квартиры в Ленинграде.

Его шеф, стареющий полярный волк, казалось, впал в шоковое состояние, узнав о Мишином поступке. Он увел нас на свою половину экспедиционного вагончика и стал утешать как мог,

- Молодежь станцию оборудовала,- оправдывался шеф.- Щенки желторотые. А этот вот, Миша,- шеф саркастически усмехнулся,- личность вообще удивительная. Другие ребята - отличные парни. А этот... Ведь я считал его лучшим своим учеником. А теперь...

Шеф употребил выражение, противопоказанное докторам наук, вздохнул и начал историю, которую лучше пересказать своими словами, позаимствовав кое-что из повествования самого Миши, услышанного несколько позже.

Станцию поставили неудачно. Осенью было еще ничего. Когда лее выпал снег, стало совсем плохо. Станция состояла из приборной площадки, жилого вагончика и свалки разных ящиков и мешков. Неприспособленный Миша, командовавший ребятами до приезда шефа, не потрудился сложить все имущество в определенном порядке. Экспедиционное оборудование было разбросано где попало. В тундре, как известно, даже какая-нибудь мелочь может послужить причиной образования огромного сугроба. Так было и здесь. В скором времени возле вагончика выросли огромные, высотой с двухэтажный дом, снежные гряды, похоронившие ящики с разными вещами. Приборную площадку заносило все время. Такое безобразие повергло шефа в ярость, едва он ступил с вертолета на территорию своих владений. Его раздражение усилилось за то время, пока ему пришлось пожить вдвоем с Мишей в одном вагончике. Шефа изводил Мишин апломб, который в Ленинграде сходил за смелость, доводили до безумия попытки поджечь в печи полено от спички без лучины. И многое такое, что можно было бы определить как прогрессирующую аллергию одного к другому. Они прожили всего лишь месяц, а жизнь шефа, по его словам, укоротилась не менее чем на год.

Окончательно отношения испортил совершенно не предусмотренный случай. Самой сильной страстью шефа была охота.

Единственный фактор, мешавший эту страсть удовлетворять, - слабое зрение. Он носил сильные очки с толстенными стеклами, а без них был слеп, как крот. Все остальное было в полном порядке. Здоровье не подводило, ружье имелось отменное - бельгийское с вертикальными стволами, знаменитой фирмы.

Миша окончательно деградировал, по наблюдениям шефа. Он не заботился даже о том, чтобы вовремя фиксировать данные приборов. Его приходилось гнать на приборную площадку.

И вот однажды шеф послал Мишу на приборную площадку снять показания. Миша взял журнал наблюдений и ушел. Шеф же почувствовал потребность выйти наружу. Он и вышел. Вышел и заодно обозрел окрестность. Прямо перед вагончиком виднелся, как уже сказано, сугроб. На нем, на самом гребне, сидел и слабо шевелился заяц. Шеф был в этом твердо уверен. Простим его. Будем иметь в виду и то, что на морозе очки мгновенно покрываются инеем, что улучшению зрения не способствует. Заяц заставил шефа забыть о причине выхода наружу. Шеф рванулся в вагончик, сорвал со стены бельгийское произведение оружейного искусства и прямо с порога ударил по зайцу из нижнего ствола. Зайца как ветром сдуло с гребня. Шеф в охотничьем запале понесся к месту, где только что была цель, но добычи не обнаружил. Он увидел только свою собаку Джека, убегающую вдаль, в сторону Северного Ледовитого. Шеф был смущен. Он отскреб со стекол очков иней, но очки опять покрылись тоненькой сеткой мерзлой влаги.

- Джек, Джек! - позвал шеф.

Темное пятно стало уходить с еще большей скоростью.

"Обиделся,- подумал сокрушенно шеф.- Придется извиниться, открыть банку с колбасным фаршем".

Джек встретил шефа повизгиванием на Мишиной половине.

- Чертовня какая-то,- решил шеф.

Ему даже и в голову не пришло, что вместо зайца могло быть что-либо другое. Миша ведь, следуя строгому регламенту времени, должен был в это время засекать показания датчиков совсем в другом месте - на приборной площадке.

А между тем роль злополучного зайца коварно сыграла Мишина шапка. Выйдя из дома, он почувствовал недомогание и побежал за заструг. Тут он чуть было не получил еще и заболевание двенадцатого калибра. Миша решил, что антипатия начальства достигла апогея, и в панике побежал. Побежал, куда глаза глядят, подальше от учителя.

Когда же тот стал его приманивать, как собаку, Миша укрепился в своих подозрениях и увеличил дистанцию, насколько хватило сил.

Мороз все же не тетка, как и голод. Погулявши по канинским окрестностям, Миша тихонько подошел к вагончику и стал смотреть в окно. Шеф с преступным равнодушием пил чай. Потом тревожно глянул на часы, вышел и прокричал несколько раз:

- Миша! Миша! Миша!

Миша решил, что припадок прошел, и выдвинулся из-за угла.

- Где же вы, Миша? - облегченно воскликнул шеф.- Пойдемте, чайку выпьете крепенького, замерзли небось.

Миша решил: "Будь что будет!"

В вагончике шеф заботливо ухаживал за ним. Наливая чай, спрашивал, где он так долго был.

Миша ответил уклончиво.

Настало время спать. Они разошлись по своим половинам. Миша спать не мог. Не мог по двум причинам. Первая - он и так много спал, вынуждая шефа поработать чуть больше, чем тому было положено. И вторая - он не мог никак отделаться от образа шефа с уникальным ружьем в руках, крадущегося к мишиной двери. Миша твердо знал, что бельгийское оружие, даже заряженное дробью, прошьет и фанерную дверь, и спальный мешок. Было страшно. Миша не мог стерпеть такой неопределенности. Он оделся на всякий случай по-походному и постучал в дверь шефа.

- Входите,- раздался удивленный голос.

Миша вошел.

- Что вам нужно? - осведомился шеф недовольно.

Миша собрался с силами и спросил прямо в лоб, без всяких

фокусов:

- Зачем вы в меня стреляли?

Шеф среагировал с интервалом во времени. Он чего-то забормотал, вскочил, стал уверять Мишу, что это чертовщина какая-то, что имел в виду совсем не Мишу, и все такое прочее. Шеф просил прощения, наконец. Ужас его был неподдельным. Убить человека по ошибке куда более страшно, чем по твердому намерению. Тут любой детектив стал бы в тупик, определяя степень вины. Миша убедился, что шеф не думал покушаться на него, милостиво отпустил ему невинный грех и ушел спать, наказав впредь быть более осмотрительным.

Вот тут-то и наступил еще один акт этой драмы с участием двух героев. Шеф лежал и думал о происшедшем. Как человеку логического ума, ему в конце концов пришел в голову вопрос: как это Миша оказался там, где ему быть не положено. Шеф решил спросить об этом Мишу. В одних кальсонах и валенках он ворвался к нему в комнату и задал злополучный вопрос. Миша обиженно понес околесицу, к делу не относящуюся. Шеф взял журнал и записи там не обнаружил. Он онемел.

В сознании этого полярного аса Мишин поступок был более чем кощунственным. Весь смысл работы здесь - наблюдения в строго определенное время - был попран Мишей. Шеф вспомнил, когда порядок нарушался в старые годы. Причиной были только стихийные бедствия феноменального масштаба, всегда угрожавшие жизни самих исследователей. Шеф довел до сознания Миши, что снимает с себя вину. Более того, он заявил, что жалеет о промахе.

- Я ему сказал так: "Жалею о промахе в прямом смысле",- самодовольно сообщил нам шеф.- Забирайте вы его завтра к черту. Везите в Несь, оттуда гоните нах хаузе, домой, к чертям собачьим.

Нет ничего тайного, что бы не стало явным. Мысль мудрая. Справедливая в подавляющем большинстве случаев. Она и в случае с Мишей оказалась верной.

Мы все время до прибытия вертолета по очереди примеряли глазную повязку Фемиды, пытаясь определить свое отношение к шефу и к Мише. Сошлись на том, что надо знать характер каждого. Хвала Мише - он в тот же день, точнее, в ночь продемонстрировал некоторые качества своего характера и наше недоумение рассеял. Мы прибыли в Несь поздно. Были закрыты магазины, пришлось тащиться домой - в домишко на краю села, куда нас поселили ранее. Там нас ожидала новость. Нас ждал некий ихтиолог, с которым мы встречались в предыдущих поездках по Арктике. Хозяйственный ихтиолог грел на печи чаек, варил супец из концентрата и жарил навагу. Миша, которому деваться также было некуда, пришел в восторг. Мы поужинали, слушая героические истории о покорении Мишей Крайнего Севера. Под конец Миша заявил, что он с сожалением покидает Север только из-за одного факта. По мнению Миши, его полярная эрудиция имела изъян в одном - он постиг все, но так и не попробовал строганины.

- Да ну?! - удивился ихтиолог.- Это невозможно так оставить. Это мы сейчас же исправим.

Он вышел в сени и вернулся, неся здоровенного сига. Ихтиолог мастерски сдернул с мерзлого сига шкуру и сибирским грубым ножиком настругал тонкие, нежные пластинки, подобные цветочным лепесткам.

- Такую рыбу грех есть помимо выпивки,- сказал ихтиолог, подавая строганину.

- Очень жаль,- подтвердил бодро Миша.- Действительно обидно. Надо бы отпраздновать прибытие. А достать нельзя?

- Нельзя,- сказал ихтиолог сокрушенно.

Выпить действительно не помешало бы. Многодневное путешествие, вечно сырые ноги, постоянное чувство холода давали право выпить под чудесную строганину из сига.

Потом мы залегли спать. Мише, как гостю, был выделен надувной матрац и лучший меховой мешок. Ихтиологу пришлось лечь на раскладушку в походной малице.

- Хороша рыбка,- говорил Миша, докуривая ихтиологовы отменные сигареты.- А она сырая не опасна?

- В каком смысле? - спросил ихтиолог.

- Ну, в смысле воздействия на желудок...

- Весьма полезна,- ответствовал знаток рыб.

- А я слышал, в сырой рыбе глисты есть,- объявил Миша.

- А как же,- встрепенулся ихтиолог и перевернулся на бок, чтобы лучше видеть Мишу. Он разрабатывал всякие гельминтологические проблемы, и разговор о глистах был ему всегда приятен.

- А здесь,- мишин голос прозвучал настороженно,- в рыбе глисты есть?

- Есть,- беспечно бросил ихтиолог и, подмигнув нам, перекатился, чтобы не глядеть на Мишу.

- Какие же глисты? - продолжал Миша.

- Зверские,- воодушевился ихтиолог и опять подмигнул.- Есть, например, печеночный сосальщик.

- А что от него бывает? - в тоне Миши звучали уже ноты тревоги.

- А ничего особенного. Точит печень, как червь дерево. Нароет ходов, поживет в свое удовольствие, а потом - в могилу вместе с хозяином.

Миша прерывисто вздохнул.

- А другие?

- Есть и другие,- невозмутимо сказал ихтиолог и подмигнул опять.

- А какая-нибудь профилактика существует?

- Конечно.

- Что же? - Миша даже вылез из мешка.

- Спирт,- как можно равнодушнее кинул ихтиолог.- Строганину ведь грех есть без выпивки.

- Как его применяют? - Миша уже стоял на полу, не замечая холода.

- Внутрь.

- В каком количестве?

Ихтиолог задумался, подняв очи к потолку.

- Лучше с полбутылки,- протянул он наконец, заинтересованно глядя на Мишу.

- Разбавлять?

- Можно.

- А запивать?

- Можно.

Миша наконец заметил, что стоит голый на полу и деловито полез обратно в спальный мешок.

- Тушим свет? - спросил ихтиолог.

- Я почитаю еще,- сказал Миша и переставил лампу себе в изголовье.

Вскоре послышался ихтиологов храп. Нам, однако, не спалось. То ли устали, то ли Миша непрерывно ворочался. Потом стало слышно, как он вылезает из мешка. Стараясь не шуметь, он прошлепал к своему рюкзаку и стал рыться в нем. Ихтиолог перестал храпеть и приоткрыл ресницы, строго наморщив лоб. Миша извлек из рюкзака бутылку спирта. "Спирт питьевой" - значилось на белой с зеленой каймой этикетке. Миша шмыгнул за печку, и скоро послышалось бульканье жидкости в кружку, легкий стук кружки о ведро с водой, потом звуки глотков, резкий выдох и хруст огурца, который для нас припас ихтиолог.

Ихтиолог снова закрыл глаза. Видимо во сне, он произнес сквозь зубы очень нехорошие слова.

Миша всполошился было, но ихтиолог снова захрапел.

Звуки, предшествующие и сопутствующие поглощению спирта, повторились. Минут через десять, когда Миша спал сном праведника, мы смогли обменяться мыслями вслух.

- Малый с изъяном,- определил ихтиолог.

- Когда же он так надрался? - спрашивал командир экипажа вертолета, прилетевшего через четыре часа после этого события.

Миша осоловело тыкался в свой рюкзак и капризно спрашивал у всех, куда делись его перчатки. Ихтиолог молча вынес его рюкзак и выпроводил Мишу на улицу.

- Как он такой полетит? - сокрушались пилоты.

- А вы выкиньте его над морем,- посоветовал ихтиолог командиру вертолета,- пускай рыбки получат вместе с закуской и выпивку.

- Нельзя,- отвечал командир,- за рейс организацией уплачено. Авиация даже удобрения возит.

Зеленая стрекоза поднялась, увозя Мишу.