Теплые олени

Теплые олени

Зимой в тундре все тепло исходит от оленей. В ясную, морозную погоду, когда природа с утра умыта настоем чистейшего воздуха и солнца, когда отчетливо, рельефно виден горизонт, у которого сошлись, не сливаясь, белизна снегов и бледная синева неба, нередко бывает так, что чум - жилище, куда ты едешь,- находишь тоже по оленьему теплу. Еще не видно чума, неизвестно, где стойбище, а по маленькому, легкому облачку, низкому, прижавшемуся к горизонту, уже знаешь, что подъезжаешь к оленьему стаду, ну а от стада до чума рукой подать. И облачко это - от оленьего тепла, от дыхания оленьего стада.

И сам-то ты весь в оленьем тепле. Ноги - в чижах (в чулках из шкуры молодого оленя - неблюя). Пимы, или тобаки, одетые сверху на чижи, сшиты из оленьих лап оленьей жилой, а не ниткой. Сидишь на нарте, покрытой оленьей шкурой - андюром, в правой руке вожжа, намотанная на запястье, придерживаешь ее опять-таки рукавицей из тех же оленьих лап, рукавицей, наглухо пришитой к непревзойденному по удобству, теплоте и легкости, чудеснейшему изделию ненецких женщин - малице. Туго подпоясанная по талии кожаным ненецким поясом, она не отдает тепло, как все эти полушубки, тулупы, куртки, а держит его прочно, неуступчивая ни перед морозом, ни перед ветром. Надеваешь ее в одно мгновение, ничего не распахивая, ничего не застегивая. Надеваешь - и погружаешь в тепло сразу и корпус тела, и руки, и голову. Входишь в нее, как в дом. А если очень свиреп мороз, да еще тянет прокалывающий, как игла, хиус - медленный, но настойчивый и непрерывный ветерок откуда-то, видимо, от Ледовитого океана,- у тебя в запасе на нарте еще вторая оленья одежда - гусь. Гусь этот не как малица - он шерстью оленьей наружу.

В таком двухслойном оленьем тепле много раз приходилось, заблудившись в буранную ночь, спать в снежном сугробе рядом с выбившейся из сил оленьей упряжкой, дожидаясь, когда закончат ветер и снег свою дикую северную пляску. Оленье тепло и тут устоит, защитит, спасет человека.

А есть еще и просто теплые олени. В этом я убедился на собственном опыте. И еще я убедился в практической мудрости, веками накопленной ненцами, обитателями тундр, с которыми я прожил и проработал десятки лет.

В тот год я запоздал с выездом в Тиманскую тундру. Из Мезени до тундровой фактории в селе Нижняя Пёша добрался во второй половине декабря. Встало это село своими крепкими, обмозгованно, по-хозяйски срубленными домами, с поветями и взвозами, со скотными дворами, неразрывными под одной крышей, с жилыми покоями, в устье реки Пёши, славившейся наважьим промыслом и белужьим и несущей степенно по гладкому руслу прохладные воды свои в Чешскую губу Ледовитого океана.

Приехал я ночью, и не на оленях, а на карем жеребчике из поселка Снопа, в легких санях, сработанных мезенскими умельцами. Такие сани, как всегда метко, в народе называют "коробком". Приехал один, по дороге, уже "проломленной" в снегах первыми лошадными обозами, к моему счастью, не занесенной буранами, которые были еще впереди. Старенький мой агент Ананий Андреевич на стук не сразу открыл дверь, а слегка хрипловатым спросонья голосом спросил по поморскому обычаю: "Кого бог дает?"

- Да это я, Ананий Андреевич! Я! Добрался наконец до вас!

- А, хозяин приехал! Проходи, проходи в избу! Давно жду тебя! Все передумал, думаю, не случилось ли чего. Порато запоздал ты сей год, мы уж тут, как говорится, "все жданы съели".

Мы прошли в избу через сени, уставленные хозяйственной утварью. На вбитых в стены деревянных штырях, по-местному "спицах", висели капканы кустарной кузнечной работы, в углах стояли пешни - долбить проруби, "иордани" - для подледного рыбного лова, висели малицы, гуси, тобаки. Оленью одежду в избу не заносят, в тепле она портится, пересыхает, сечется волос. Голицы и лыжи, обитые оленьим камусом, стояли в углу сразу же за дверью. Чем люди живы - видно было с первого взгляда.

- Ну, ты раздевайся, а я пойду жеребчика растогоделаю. Прытко ехал поди-ко? На выстойку поставлю, а потом уж задам сена и напою. Раздевайся! Я быстро управлюсь.

Старик накинул малицу, юркнул в дверь. В избе доброе русское тепло обняло меня, приняло в свои мягкие ласковые ладони, смыло холод с лица и рук, пробралось под пиджак и рубашки к продрогшей спине. Надо признаться, за дорогу я слегка промерз.

- Нагрел жеребчика-то! Я так и знал. Не любишь тихо ездить! - ворчал старик.- А сам-то ты, кажись, в одном хрантоватом гуське приехал! Ну, ну! Рысковый! А без малицы-то пошто? Заколел поди-ко?

- Да что ты, старина, я ведь молодой, крепкий, немножко прохладно было. А в коробке - не на нарте: сена ворох под собой, вожжами перебираешь, покрикиваешь, "карька" подбадриваешь! Шевелишься ведь, не колодой лежишь. Тепло ехал.

- А малицу-то где бросил?

- Еще в Вижасе оставил у Азария. К Вижасу на подъезде уже, в речке, попал на гнилое место, ну и провалился со всей нартой, еле выбрался. Малицу, понятно, всю замочил. У Азария просушат, помнут, язейкой поскоблят и перешлют сюда. Попутчиков в это время много, передадут.

- О-хо-хо! - вздохнул старик и покачал неодобрительно головой. Но нравоучений не стал читать: хоть и молодой, а начальник.

- Умывался?

Как же.

- Ну вот и я умоюсь - и за стол. С дороги поись надо, чайком обогреться. Ах и мыло же у тебя! - развлекал меня разговором старик.- Пойду старуху разбужу - стол собрать.

- Не надо, Ананий, мы с тобой и сами все сообразим. Куропатка есть вареная, холодная?

- Как не быть, вчерась внуки с силкового путика, конским возом привезли, куропатки в этом году что снегу. У мужиков, которые поухватистей, полные подизбицы. Пока не продают, откуда-то им весть пришла, что новая цена будет, повыше, что лонись была. Привез новую-то цену?

- Привез, подороже покупать будем против прошлогоднего. Всю заберем.

- А куропачье крыло?

- Тоже заготовлять будем, во Францию идет. Там его красят в разные цвета - и французским дамам на шляпы.

- Ох уж эти бабы, чего только не выдумают. Не люблю я этот товар. Копаешься с ним, копаешься, считаешь, считаешь эти крылышки, а сумма зряшная. Морока одна.

- Что делать - экспорт, валюту получим, а она нужна дозарезу.

На столе появилась холодная вареная куропатка, сметана. В сметану куропачьим мясом макнешь - ив рот. Вкусно. Чай пили из старого медного, начищенного до жаркого блеска самовара, видавшего виды. С дороги да холоду не чай, а нектар.

Разговор за чаем разогнался.

- А как с пушниной?

- Пока только лисицу принимаю. Последние дни чистая, синеву с мездры смыла, да и волосом распушилась. Микола зимний прошел, теперь и песец пойдет сортовой. А тундра на подходе. Выезжать надо навстречу, иначе налетят там разные доверенные и наши, и эти, что с иноземными названиями, не разберу как их и назвать, а только начнется горячка, бестолочь. Да они нам не очень, конечно, опасны: товару-то у них нет, а у нас припасено. Правильно с Архангельска стали морем доставлять. Слабоваты они с нашим "Госторгом" конкурировать. А только, знаешь, запоздал ты сей год. Апицын, кум-то твой Алексей Осипович, верст за тридцать, слышно, стоит, за ним вдовы - охотницы, дале Ледков Егор, ну а еще подале вся тундра сгрудилась. Клавдея Попова с Индиги тоже недалеко. Все наши задатчики. А вот что еще: сегодня Рочев Кир приехал. Тяжел он стал, отдыхать, наверно, будет денек, а там и в тундру. У меня нарту просил, олешки-то мои невдалеке от деревни. Только я отказал. Говорю, олени откололись от стада, сыны на розыски будто уехали. Пригонят откол, тогда и нарту дам. А сам тебя жду с часу на час.

- Он ведь от "Хлебопродукта" покупает! Вот что Ананий: спать мне некогда - надо опередить Рочева, иначе он нам свинью подложить может, повыхватывает кое у кого товар. Кто из мужиков дома?

- Мужики оба в стаде. Дома только внуки.

- Алешу нельзя послать в стадо за нартой?

- Пошто нельзя? Пошлем. Сейчас разбужу его. Часть дороги он на лошади промахнет, по нашей сенной верст восемь будет, а оттуда до стада на лыжах добежит. Коня возвернет, поворотит в домашнюю сторону, конь один придет. Бурого запрягу, хоть старый, да ходкий, ступистый, а дом знает, как мы с тобой.

Старик прошел в горницу.

Не понимая в чем дело, полусонный появился Алеша.

- Сполоснись холодненькой, сразу сон снимет! - сказал старик.- Поедешь на Буром по сенной дороге, а от стогов на лыжах в стадо перебежишь, там недалеко. Отцу скажи, пусть добрых оленей даст. Начальник, мол, приехал и спешно в тундру выезжает. Садись, закуси наскоро - ив дорогу. Лыжи казусные возьми, новые.

Через десять минут скрипнули на морозе полозья розваль- ней - Алеша погнал в стадо.

Я прошел в стариковскую горницу и сел на кровать. На стенке висели три лисицы, ловко опялеиные, распушенные прутиком и расчесанные. По хребту одной из них висела связка горностаев - ребячий промысел младшего внука Пети.

- Вот так-то дела,- раздумчиво произнес Ананий,- Кругом поспевать надо, а то останешься в дураках. Слышь, Николаич, а ты как думаешь - в этом гуське ехать?

- А что?

- А то, что я тебя так не пущу. Давай-ко меряй наши малицы.

- Да что ты, Ананий, не подойдут они мне. Маловаты будут.

- Знаешь что? - не унимался старик.- Я к Кирилу Окладникову сбегаю, мужик он матерый, льзя быть его малица тебе подойдет.

- Не надо, Ананий, не люблю я его, сам знаешь, скареда этого.

- Ну, не хочешь - не пойду, только смотри, застынешь ты.

Через пару часов Алеша уже пошикивал, помахивал хореем, и четверка легких хапторок несла нарту. Алеша - за каюра, я - за пассажира. В дороге раза три менялись ролями, чтобы мне хоть немного согреться. Правящему всегда теплее: передового Еожжей ударишь, пелеев хореем подвеселишь, пошика- ешь, прикрикнешь - глядишь и согреешься, а за работой и дорога вроде короче.

Как к стойбищу подъехали, уже рассветало, по часам моим - одиннадцатый пошел, а к трем дня опять темнеть начнет. Декабрьский денек в тундре короче оленьего хвоста.

Как всегда, оглушительным лаем встретили собаки. Из чума вышел Апицын, по прозвищу Сапа.

Род Апицыных древнейший в тундре. В старинных записях Упоминается он еще во времена Грозного царя Иоанна. Предок Апицына с другим ненцем, Леско, добрались до Москвы и от Царя получили охранную грамоту на пользование пастбищными угодьями, рыбацкими тонями, песцовыми нореньями. Грамоту эту они выправили не для себя, а для всех тиманских ненцев.

Много повидал Сапа на своем веку, много запомнил, человека по лицу и характеру разгадывал, определял точно, как определял направление ветра в тундре, дорогу без вехи и примет. Хозяин он был образцовый. Стадо имел среднее, но олени были у него крупные, мясистые: умел выбрать пастбище.

- Ханьдорово!

- Здорово, здорово, Алексей Осипович.

Влезли в чум, поздоровались "за ручку" со всеми-и за стол. Почаевали, горячего оленьего супа попили из кружек и закурили, отвалясь на подушки.

Расспросил я, как олени здоровьем, где летовали, как промысел.

- Промысел весь в нартах завязан, есть песцы, есть и лисицы сколько-то, ну и олений товар. Развязывать амгари-то, смотреть будешь?

- Не надо, Алексей Осипович, в Пёшу выедешь, там все и приму. А теперь я часика два вздремну, и мне нарту да провожатого дашь, дальше поеду. Твой товар никуда не уйдет. А вот у кое-кого надо вовремя купить, иначе и не застанешь.

- Ну, отдыхай. А нарту приготовим. Елисея с тобой пошлю. Двумя нартами пойдете. Дорога-то есть. Ко мне приезжали, и я ездил к Поповой Клавдии. Она от нас первая стоит. Морозит. К вечеру-то нажмет, наверно. Я смотрю, ты что-то неладно одет, вроде как в одном неблюйчатом гусе? Ко мне-то приехал синешенек, а дальше как? Наши малицы тебе негодны. Так и поедешь в гусе?

- Так и поеду, только ты мне оленей дай самых прытких, живо перемахнем к Поповой.

- Спи, спи! Знаю, каких оленей дать.

Когда я вышел из чума, Елисей сидел уже на своей нарте, к которой была привязана и моя упряжка.

Сапа стоял около Елисея и что-то наказывал ему. При моем появлении он замолчал.

- Садись! - обратился он ко мне, отвязал нарту и подал хорей.

Я внимательно осмотрел нарту, упряжь, а потом и оленей обошел.

- Сапа, что-то тяжеловаты у меня быки-то. Вон у Елисея какие прогонистые, а у меня как минурэи, будто на мясо откормлены.

- Садись, садись, олени крепкие, сто верст не кормя терпят ехать.

- Ну, смотри. Замерзну я на них.

Елисей провел передового вперед на вожже, пробежал несколько шагов рядом с нартой и с ходу сел, успев подвернуть под себя малицу. Упряжка взяла в галоп, передовой шел растяжистой, набористой рысью, пелеи - вскачь.

Упряжка

Мои слоны пошли тихой размеренной рысью и тут же отстали от елисеевой нарты. Сапа помахивал рукой и, как мне показалось, улыбался.

Сразу попали на проследье, только слегка затянутое выпавшим ночью снежком.

Пока я присматривался к своей четверке, выправлял ногу среднего пелея, заступившего постромку, моя нарта оказалась отставшей от Елисея на четверть версты. Отставать я не привык, да к тому же потянула легонькая поземка, и за ней Елисеева нарта совсем скрылась из виду.

Медлить было нельзя. Я непрерывно подгонял передового и вожжей, и хореем, усердно, как говорится, "шуровал" пелеев. Упряжка слегка прибавляла ход и снова переходила на спокойную рысь. Уже на полдороге я так согрелся от этой непрерывной работы, что стянул с головы капюшон своего неблюйчатого гуся и ехал в одной пыжиковой шапке.

В чум к Клавдии Поповой приехал я не только не застывший, а даже слегка потный. Елисей ждал меня, не заходя в чум.

- Ну как? Хорошо ехал? - встретил он меня вопросом, и в его карих глазах я уловил хитроватую искорку.

- Куда там хорошо ехал: на таких оленях только старухе ездить! Ну и кум, ну и Сапа! Вот вернемся, я ему выговорю за такую упряжку.

- Не замерз?

- Какое там замерз, вспотел даже. А руки отваливаются: хореем всю дорогу махал да погонял то передового, то пелеев, а они как ни в чем не бывало идут своей рысью. Не знал, как за тобой держаться, а ты и не остановишь своих, пошел и пошел вперед. Ну, отблагодарю я Алексея Осиповича.

У Клавдии пушнину рассортировал, квитанцию выписал - и дальше. Теперь уж в малице - с Александра снял, старшего сына Клавдии, ровесник был он мне и тоже с коломенскую версту вымахал.

Неделю проездил. Всех задатчиков своих повидал, товар принял - и обратно к Клавдии. Олени переменные были от чума к чуму, а у Клавдии наши отдыхали в стаде. На них и возвращались к Сапе.

Небо было серое, в облаках. Потеплело. Шел ленивый, как бы уставший снежок. Безветрие. Тишина. На остановках Елисей поджидал меня, и нарта его шла средним ходом. А я и тут опять согрелся от работы и подъехал к чуму Алексея Осиповича тепленький и сердитый.

За чаем и едой рассказал Сапе, кого видел, сколько пушнины закупил, у кого какие новости узнал. Ну, а после чая, успокоившись, решил все-таки выговорить Сапе за плохую упряжку.

- Алексей Осипович, ты мне кум?

- Кум.

- Ты мне вроде друг?

- Друг.

- А как же ты мне таких оленей дал?

- Каких?

- Да старушечьих! Разве это олени в дорогу - на них только дрова возить к чуму или в запасе Держать! Нехорошо. Я такого от тебя не ожидал.

- Будешь слушать меня?

- Ну, буду. Говори.

- Грамотный ты человек, и с ненцами живешь хорошо, и?

на оленях ездишь не хуже другого ненца. А все-таки многого еще не понимаешь. Слушай дальше. Если бы дал я тебе прытких оленей, вот, как у Елисея, сидел бы ты на нарте, как чурка, не шевелясь, и в твоем нарядном гуське в сосульку бы превратился. Мороз-то помнишь какой был, дух затыкало. Вот я тебе и дал оленей по твоей одежке. Теплых оленей дал. Запомни, теплых оленей! Ну, отдыхай с дороги. В Пёшу с нами вместе поедешь. С Елисеем - вперед, а я с бабами позади аргиши с товаром поведу.

Оказалось, есть в тундре и теплые олени, и еще есть в тундре теплые, заботливые человеческие души, умудренные непостижимым для нас опытом, опытом борьбы с суровой северной природой, находчивостью во всех непредвиденных обстоятельствах жизни.