Корнями уходящие вглубь

Корнями уходящие вглубь

Ямал.

Полярное лето.

Серенький северный день без солнца близится к концу. Сумерек нет, одинаково светло как утром, так и вечером. В такие дни в тундре гудящие тучи комаров висят над болотцами, озерками. Все население чума, кроме дежурящих в стаде пастухов, собралось под защиту брезентовых стен. Дымокур, разведенный в старом, проржавевшем цинковом тазу, сплошной завесой загораживает треугольник входа. В чум, поставленный у озера, дым не проникает. Воздух неподвижен, не колышется даже приозерная осока - полное безветрие.

Мы с пастухом Юрой Айваседа забрались в мой широкий, большой полог из черного тюля. Рассматриваем последний для нас мартовский номер "Огонька", курим. Из полога нам видно все. Мать Юры - Нина Айваседа, полная красивая женщина, в темном, по-русски сшитом платье - сидит на оленьей шкуре, слегка облокотясь на подушку, и шьет оленьей жилой из черных камусов, выделанных до замшевой мягкости, зимние праздничные пимы своему мужу - бригадиру стада Николаю Айваседа. Она мастерски вставляет в черные камусы кусочки белых лап и цветные сукна, образующие строгий национальный ненецкий орнамент. Нина - художница.

Дядя Юры - Хусу, брат бригадира,- чинит оленью упряжь. Кожа и сыромять летом рвутся, как гнилая веревка. Ссохшиеся, затянувшиеся намертво узлы сыромяти Хусу развязывает зубами, ничем другим эти узлы не возьмешь. Склонив голову набок и ухватив узел крепкими, желтоватыми от табака зубами, Хусу обеими руками тянет лямку вниз. Юра, подтолкнув меня, шепчет:

- Смотри, какой Хусу сердитый, вцепился в узел зубамц как волк.

Мы оба тихонько смеемся. Дядя старше его всего на десять лет. Они неразлучны, работают дружно, дежурят в стаде в од. ной смене.

В глубине чума Лена - сероглазая и светловолосая жена Хусу - "сыпит" трехмесячную дочку Нюрку, завернутую в ненецкий младенческий пакет. Пакет этот лежит на вытянуты, на полу Лениных ногах, она слегка шевелит ими из стороны в сторону и так укачивает своего младенца. Руками она одновременно разминает снятую с просушки летнюю обувь Хусу; готовит к смене.

Витька - пятилетний вихрастый сынишка Хусу, забава всей бригады,- голый до пояса, в штанишках на одной лямке через плечо, босой, поставив вверх углом подушку, набрасывает на нее издалека свой коротенький ребячий тынзян - "ловит оленей".

У самого входа, спасаясь от комаров и глядя на дымокур, положив голову на передние лапы, лежат две оленегонные лайки. Это крепкие, "зимние" собаки. Летом, когда в стаде телята еще маленькие, на пастьбу их не берут. Собакам жарко. Высунув розовые языки, загнутые на конце ложечкой, они усиленно и часто дышат, изредка смахивая лапой с морды прорвавшегося случайно через дым комара. Иногда им удается, кляцнув зубами, схватить надоедливого кровопийцу.

Я ушел в свои мысли, Юра тоже молчит.

Кроме своей пастушеской работы он еще и наш "культорг". В его обязанности входит хранить, возить во время касланий (ночевок) патефон, пластинки и радиоприемник "Родина". Он уже настолько квалифицирован, что самостоятельно устраняет мелкие неполадки в приемнике. К этому культхозяйству и к нашей маленькой библиотечке, хранящейся в особом ящике- сундуке на нарте (оленеводы называют его вандеем), Юра относится любовно. Приемник мы включаем обычно вечером, когда в чум возвращаются из стада пастухи и бригадир. Бережем питание, чтобы хватило до зимы, до выезда в совхоз.

Патефон "крутим" часто. Пластинок у нас много, есть даже "Гигант" с записями Шаляпина.

Огромным успехом пользуется у оленеводов шаляпинская "Блоха". Пастухи хорошо понимают ее смысл. Когда мы поставили эту пластинку впервые и Шаляпин пропел "Пошли все блохи в ход", Юра громко рассмеялся и, наклонившись ко мне, сказал:

- Вот здорово! Точно как у Салиндера, всю свою родню из Газовского в бригаду перетянул, а пастухов добрых нет.

Любят пастухи и шаляпинскую "Эй, ухнем". В конце песни, Тогда Федор Иванович с мощных, сочных нот переходит на нежнейшее, постепенно уходящее в волжскую даль пиано, Николай слегка наклоняет голову вниз и набок и делает какой-то едва уловимый жест правой рукой, будто хочет сказать этим: "Вот так, так!" С чем ассоциируются в его простой тундровой жизни эти полные чарующей прелести звуки, он и сам, наверное, не скажет.

...Белая ночь. Гудят за брезентовой стенкой комары. Нина не спит - выворачивает отсыревшую обувь, развешивает для просушки.

Записываю в дневник события дня, просматриваю учетные документы по стаду. Завтра, 25 июля, надо составить и подписать с бригадиром месячный отчет. Послезавтра выеду к Салиндеру, стадо которого пасется километрах в 30 от нашего.

Все готово. Залезаю в свой полог. Не спится. Память, как всегда, плывет вверх по реке, стремится к истокам - юности, детству. Наверное, это стремление против течения, вверх, дает человеку какое-то утешение, особенно когда впереди, вниз по течению, ждет старость. А может быть, с ней-то и борется память? Вдруг ясно, живо, во всех деталях встает далекая картина. Ее отделяют от этой белой ночи более сорока лет.

...Берега Новой земли. Наш пароход "Сосновец", изящный, яхточного типа, замедляет ход. "Сосновцем" командует капитан дальнего плавания Владимир Иванович Воронин. Подходим к становищу "Белужья губа". Седьмое августа. Ясный, солнечный день. Для Новой земли теплый. Штиль. Густой гудок "Сосновца" здесь, в необъятной шири Ледовитого океана, в новоземельской космической громадности, кажется слабым, жиденьким.

Последние слова капитанской команды. Отдаем якоря. Становимся на рейде, недалеко от берега.

На берегу лихорадочное оживление. Приход "Сосновца" - огромнейшее событие для новоземельцев, из праздников праздник, торжество из торжеств. Все население становища - охотники за песцом, белым медведем, тюленем, нерпой, белугой, Добытчики новоземельского гольца - высыпало на берег. Непрерывно палят из карабинов, дробовиков - салютуют прибывшему кораблю. Ведь он приходит один раз в год. Один раз в год привозит все необходимое труженикам острова, один раз в год доставляет письма от родных, вести с материка, газеты, журналы. Корабль - это кусочек жизни, оторвавшийся от Большой земли.

Люди бросаются к своим промысловым лодкам и гребут гребут вперегонки, смеясь, как дети, гребут к нам, к пароходу. По команде Воронина с бортов спущены штормтрапы. Мужчины, женщины, подростки поднимаются на пароход, возбужденные, счастливые, с горящими глазами.

Первым поднялся на борт Тыко Вылко. Личность примечательная. О нем я уже много знал, и особенно из рассказов нашего северного художника Степана Григорьевича Писахова - моего соседа по Архангельску, полотна которого вместе с картинами художника Борисова можно видеть в Русском музее в Ленинграде и Третьяковке в Москве. Оба этих художника отдали свою талантливую кисть Крайнему Северу, Новой земле. Писахов был в составе нашей экспедиции, и в постоянных беседах мы коротали свободное время в капитанской каюте Воронина, который сам увлекался живописью и своей любительской кистью умел уловить неяркую, тонкую, целомудренную прелесть северного пейзажа.

Художник Борисов, живший на Новой земле, преимущественно в становище "Маточкин Шар", случайно встретился с молодым еще Тыкой Вылко.

Ненец прекрасно рисовал. У него, конечно, не было ни красок, ни кистей. Рисовал он карандашом на клочках бумаги, случайно попадавших в его руки. Рисовал тонкой отточенной палочкой на прибрежном песке. Борисов принял в нем большое человеческое участие, снабдил его красками, бумагой, и ненец Тыко, безграмотный, не представлявший себе простейших принципов и техники живописи, проявил недюжинные способности. Его акварели оказались наполненными тем внутренним ароматом, который так характерен для самородков.

После Октября Тыко Вылко был избран председателем Новоземельского островного Совета депутатов трудящихся и на этой работе пребывал долго, представляя интересы островитян.

Тыко поднялся на борт "Сосновца" в сюртуке блеклого зеленого сукна, с медными начищенными пуговицами с двуглавым орлом. Тыко надевал его в торжественные дни. Надел и сегодня, так как день прибытия парохода в те годы (1925) был высокоторжественным.

Мы с Писаховым и Ворониным провели его в кают-компанию "Сосновца" - великолепный, отделанный красным деревом и бархатом салон с пианино и граммофоном. Вместе с ним в салон вошла молоденькая ненка в национальной летней одежде. Гостей радушно приняли, угощали всяческой снедью-?

Люди впервые видевшие ненцев,- геологи из Ленинграда во главе с профессором Марией Алексеевной Лавровой, профессор-бактериолог Волкова из Москвы, профессор-энтомолог Поповский, наши внешторговцы - любопытной толпой окружили островитян. Тыко чувствовал себя непринужденно, с Писаховым они встретились как старые знакомые.

Новоземельский полдень 7 августа 1925 года был по-особенному, по-северному прекрасен. Яркое солнце и полнейший штиль. Слегка просвеченная солнцем океанская вода кажется тяжелым зеленоватым вином в огромной чаше...

И вот - Ямал. Тундра. Стелется по земле согнутая в три погибели карликовая березка, еле держась за жизнь распластавшимися на глубине двадцати сантиметров корнями. Мелким кустарником растет ива. Над низкорослыми травами кое-где поднимаются корявые, уродливые одиночки лиственницы.

Человек Обского Севера - ненец - в жесточайшей борьбе с непокорной природой арктической тундры выжил, укоренился на этом краешке Земли.

 Пришли на север облака,
 Их ветер рвал, криклив и вздорен,
 И льдов железная рука
 Клещами сжала горло моря.

   Гонимы дикою ордой,
   С Саянских сброшены нагорий,
   За горло схвачены бедой,
   И мы пришли к тому же морю.
 
 Бросало море в берега
 Соленую, как слезы, воду,
 И брода не нашла нога,
 Привычная к речному броду.

Тяжелой поступью непрестанной, неравной борьбы за жизнь прошли столетия. Поземками, буранами, медлительно, борясь за каждый день своего владычества, проплыли в снежном безмолвии сотни бесконечных зим. Журавлиными стаями, треугольниками гусей, плавными взмахами лебединого бело- крылья пролетели сотни весен. Комариным, мошкарным гудом промелькнули короткие лета, пасмурные, неулыбчивые, с Редким, почти не греющим солнцем. За ними - темные, насквозь пронизанные дождями и сыростью осени - время нагула оленьих стад и разбойничьих волчьих набегов.

...Природа та же, но человек другой. Человек создал новую жизнь, врос в эту землю корнями. На севере Ямала, буквально моих глазах, за несколько последних лет разросся, расцвел, несмотря на ледяное дыхание Карского моря, поселок Се-Яха сбегающий с высокого берега к речке, от которой он и заимствовал свое название. Се-Яха - хозяйственный центр самого северного на Ямале зверо-оленеводческого совхоза "Ямальский". Если бы у нас был принят в практике фирменный знак на нем для совхоза надо было бы изобразить на фоне голубых снегов оленя в его стремительном беге и белого песца, поднявшегося над сугробом в момент "мышкования" - охоты за леммингом.

Поселок Се-Яха уверенно шагнул за семидесятую параллель северной широты. Ему есть чем гордиться.

Добротные жилые дома образуют улицы. Высятся школа, интернат, детсад, ясли, новая просторная и светлая больница, вступил в строй клуб со зрительным залом, сценой, отдельными помещениями для библиотеки, кружковой работы, самодеятельности. Внутренняя отделка клуба выполнена с широким использованием ненецкого национального орнамента. Клуб близок душе и вкусам оленеводов, охотников, рыбаков, корень жизни которых - труд.

Бесперебойно, ритмично бьется сердце поселка - мощная электростанция. Почти все внутрихозяйственные перевозки осуществляются тракторами.

Совхоз дает стране оленье мясо, оленью шкуру, меховое сырье. Это результаты труда ненцев-оленеводов. Охотники добывают шкурки белого песца, а звероводы - голубого на звероферме. За последние годы совхоз получает до десяти тысяч центнеров оленьего мяса, тысячи оленьих шкур. В 1974 году отсюда отправлено на центральные пушно-меховые базы почти девять тысяч белоснежного промыслового песца и около тысячи голубого клеточного. Из года в год совхоз дает 500-800 тысяч рублей чистой прибыли. Все это - энергия, труд, поиск коренных обитателей Ямальской тундры, ее первожителей - ненцев.

С округом и производственными участками поселок связан авиатранспортом. Вся пушнина вывозится на центральные базы по воздушным трассам.

Большинство современных фамилий ямальских ненцев несет в себе родовое название. Фамилии эти древние, седые, как ягель на тундровых буграх. Они удивительно жизненны и в какой-то степени поэтичны по своей самобытности. Окатэтто - "многооленный", Сэротэтто - "белоолений", Ядне - "ходящий пешком", Тусида - "не имеющий огня", Лаптандер - "житель равнины", Салиндер - "живущий на мысу", Вануйто - "коренной".

Безлунны ночи над Ямалом. Только изредка проглянет сквозь тяжелые, цвета гусиного пуха, облака тоненькой ледя- сосулькой ущербный месяц. Охотничий чум Вануйто Парику маленьким темным треугольником врезался в необъятную, забураненную голубоватыми снегами тундру. Морозная гишина нарушается бродящими около чума ездовыми оленя- III, пришедшими полизать комовую соль.

Парику напился чаю до рассвета. Сегодня осмотр третьего песцового путика, два других осмотрены вчера и позавчера. 3 полнолунье светло - Парику промышляет и ночью, а нынче гемень - ночью не работа.

Скрипит снег под полозьями. На ресницы лег иней. Закуржавела, лебяжьим пухом покрылась оторочка вокруг лица.

Парику давно приметил этот бугор. Подходящее место - снегом не заносит и выдува нет. Ножом очерчен контур капкана. Прямо в земле по контуру вырублена лунка, в нее установлен капкан, якорек забит в грунт, цепочка легла в вырубленную бороздку. Теперь осталось затаить капкан, присыпать с боков снегом. Из свежего снежного заноса Вануйто Парику вырезает пластину, слегка надрезает накрест с наружной стороны. Перевернув пластину настовой стороной вниз, он надвигает ее на капкан, срезает ее поверхность заподлицо с нетронутым снегом.

Тонка пластина, ступит зверь - провалится лапа, упрется в тарелочку, соскочит сторожок, звякнут дуги - и попал. Разбросав приваду, Вануйто осторожно, точно попадая в свой след, возвращается к нарте. Каждый следок заметен, заглажен деревянной лопаткой - янгачем.

И опять скрипят полозья, движется вдоль путика нарта. Вануйто где поправит капкан, где выставит заново.

А вот и добыча... Опой таня!^*

^* (Один есть!)

Жарко Парику, согрелся, пока вынимал добычу из капкана. На ресницах расплавился иней.

Три белоснежные тушки принес Вануйто Парику в этот вечер в свой чум. Хороший день!..

Пятнадцатилетним подростком вник Вануйто Парику в песцовый промысел, привязался к нему так же крепко, как привязан к его капканам прочной цепочкой трехлапый якорек. Тысячи трудовых дней на счету Вануйто.

- Река Седор-Яха впадает к Карское море. На левом берегу ее - богатейшие оленьи пастбища. Весь нагульный период, начиная с июня до поворота на зимние выпасы, карликовая березка, ива мохнатая, осоки и разнотравье с трехлистной вахтой, горец покрывают долину реки, склоны холмов, распадки. Озера голубыми зеркалами лежат в пышных рамах хвощей.

Река Седор-Яха впадает к Карское море

Приволье, ширь, прохладные ветры с Кары. Овода почти нет. Спокойно пасется стадо Вануйто Александра - бригадира оленеводческой бригады. Широким рассевом разошлись олени. Пастух, встав на нарту, в бинокль просматривает стадо. С младенчества, буквально с первого взгляда на мир, в его детском зрачке отразился олень, да так всю жизнь и не покидал его.

Много надо знать и уметь оленеводу. С зимы надо готовить стадо к отелу. Выбрать пастбища. Вовремя начать каслания с зимовки на отел. Кратчайшими путями, на выпасе, не спеша подвести стадо и поставить его на отел на вытаявшие, обнаженные от снега южные склоны тундровых бугров, оврагов где оленю доступен ягель, где раньше всего появится первая тундровая зелень - пущица. В распадках, оврагах, на берега речек надо найти защиту для появляющихся на свет телят, защиту от свирепых буранов, уносящих при неумелом выборе %ста десятки и сотни жизней не успевших еще твердо встать на ноги существ.

Белые ночи... Спешит жить тундра. Бурно развиваются, зеленеют кустарники, травы. Надо торопиться, успеть созреть, дать семена, оставить потомство. Спешит все живое. Песец расселился по норам, вывел многочисленное и прожорливое потомство. Кулики всевозможнейших пород соперничают в турнирных боях, гогочут гуси, в царственном великолепии плывут по озерной глади лебеди, затевают свадебные пляски журавли. Кажется, что каждая травка обрела свой голос - так наполнен птичьим гомоном полярный мир.

Белые ночи для Вануйто Александра и всей бригады проходят без сна. В них решается судьба всего года. Получить и сохранить как можно больше телят - значит выполнить план по "деловому выходу молодняка", а следовательно, и по мясу, шкуре - по всем показателям этого сложного хозяйства, живущего в условиях жесточайшей, суровой природы.

Вануйто Александр - коренной не только по прозвищу, но и по своей профессии. Как полководец, ведет он по тундровым просторам свое чуть ли не трехтысячное стадо. За год из ста взрослых оленей сохраняет до девяноста девяти. Выход телят в его стаде при плане в семьдесят три теленка на сто маток достигает девяноста трех - девяноста четырех. Вместо 350 центнеров мяса бригада Вануйто Александра дает государству 500-550.

Звонок. Открываю дверь моей московской квартиры. Неожиданны, как марсиане, и желанны, как самые близкие люди, стоят на лестничной площадке посланцы Се-Яхи, Ямальского совхоза. Трое мужчин и две женщины. Впереди - самый опытный, самый грамотный, начальник производственного участка "Южный" Салиндер Дмитрий Иванович, крепкий, приземистый, широкоплечий, с голубыми глазами, блондин. За ним - Вануйто Александр с женой, рядом - Окатэтто Побели, тоже с женой.

- Ханьдорово!

- Здравствуйте, здравствуйте! Проходите. Ну и сюрприз! Не написали, не позвонили!

- Приехали на ВДНХ,- докладывает за всех Дима Салиндер.- Послали как лучших оленеводов по республике. Живем в "Заре". Адрес-то твой знаем. Вот и решили навестить.

- На лифте поднимались?

- Нет, на ногах. На твою нарту посмотрели, что-то хитровата она нам показалась, ну и потопали, как в тундре на сопку, на своих двоих, вроде спокойней.

Готов чай. Подана закуска. К случаю пришелся полученный с Ямала малосольный муксун.

- Вот чай так чай,- высказался за всех Салиндер,- как в чуме! Аж черный! И муксун совсем как дома. Пока не уедем, каждый день к тебе будем ездить чай пить, душу отвести.

- Ну, где побывали? Что видели?

- На выставке много ходили, много видали. Большие дела делаются! К Мавзолею ходили, в Исторический музей. Кое-что купили из снаряжения, приоделись. Вот только чашек чайных не достали, а в тундре хоть из горсти пей, кооперация сколько лет уже не завозит, старые побились, а новых нет.

- Чаю попьете - поедем искать посуду. Тут на Смоленской есть хозяйственный магазин, там купим.

...Посудная проблема решена. Довольные, возвращаемся ко мне с покупкой и опять садимся за чай. Жарко в Москве, в чае только и спасенье.