Дикарь

Север Ямала - край края земли. Восемь месяцев снега, трескучих морозов, буранной кутерьмы, вьюжного свиста. Коротки безрадостные дни, тягостны бесконечные ночи. Жизнь съежилась от холода, замерла. Но весной она воскресает пышно, бурно и бешено.

Май. Бесконечно однообразная тусклая бурая тундра. Ягельники, грязные, блеклые прошлогодние осоки, голые корявые кустики уродливой карликовой березы покрывают землю. Изможденная за зиму природа не успела еще отдохнуть. А жизнь? Жизнь кипит!

У маленького круглого озерка, которое напоминает серебряный рубль, брошенный на пушистый бурый ковер, выбрала себе логово волчица. У глухой заводи, в песчаном обрыве, по склону, заросшему щетиной багульника, чернеет лаз. Матка одинока. Еще несколько дней назад у нее был друг. Вдвоем они отправлялись к оленьему стаду. Это было целое море запахов, целые горы свежей и вкусной еды. Но кроме рогатых был там и враг - ненавистный двуногий. Самец-волк не успел оторваться от горячего горла рогача, как его на месте уложила пуля. Убегая, волчица услышала страшный треск во второй раз. Она поняла: двуногий, свалив ее друга, пытался погубить и ее.

Зверь голодал; голод властно манил его к оленьему стаду, но он не решался пойти туда снова.

Весной на севере олень - самое печальное живое существо. Истомленные тысячеверстными переходами по равнинам тундры, с облезлой шерстью, животные как будто не радуются весне. Чему радоваться? Пора оленьей любви - не весна, а осень.

Покинув в конце марта кривой, рахитичный притундровый лес, где снег, не тревожимый ветром, залег такой толщей, что до ягеля не добраться, стадо после длинного перехода остановилось на отел. Оно было небольшое - четыре десятка голов. Телят-годовиков было только шесть. Остальные, едва родившись, погибли в бураны. Самцов не было, они холостыми компаниями выходили из леса позднее. Стадо вела за собой старая сизая важенка, опытная и осторожная. К отельному месту, знакомому по прошлым годам, не довела она одну только матку. Виновата в этом была не старуха. Молодая матка-сырица слишком рано познала первую любовь. На полпути пришла пора родить, пришла не вовремя, не у места. Истощенная переходом, рожала она трудно. Старуха не отходила от роженицы. Она ждала не столько теленка, сколько последа, который с жадностью поедают весной олени, переживая острый белковый голод. Как бабка-повитуха, кружилась она около будущей матери. Теленок родился крупный, крепкий. Мать еле поднялась, чтобы оборвать пуповину, и тут же снова легла на землю, оставив все попытки удержать в себе жизнь. Старуха-вожак съела послед и повела стадо дальше на север. Задерживаться было нельзя.

Волчицу третьи сутки мучил голод. Еще не родившиеся существа высасывали у нее последние соки. Она попыталась несколько раз подкрасться к чете куропаток, но тяжелый живот, который надо было беречь, делал ее неповоротливой и беспомощной. Несколько съеденных за три дня мышей только раздражали голод. Сегодня с утра голод властно позвал волчицу туда, где остался ее друг,- к оленям. Она уже не могла противиться этому зову. Страх ослабел. Голод был сильнее страха. Продравшись через лаз, она выглянула на свет. Потянулась, стряхнула со спины обсыпавшийся с верха норы мелкий красный песок и, бережно неся живот, поплелась к высокой Сяк-Седе.

Тундра жила бурно, по-весеннему пьяно. Тысячи голосов пернатых перекликались между собой. С запада тянул слабый ласковый ветерок. Вдруг совсем близко волчица уловила знакомый птичий дух. "Фрр!" -вырвалась из-под ног зверя проворная куропатка. Сначала она взвилась свечкой, потом переломила линию полета и, чуть не касаясь кочек, пошла низом. "Кабяу!" - бросила она в сырой утренний воздух насмешливый возглас. Волчица лязгнула зубами и, не пытаясь преследовать наглеца, затрусила дальше.

Острым чутьем зверь рылся в воздухе, отыскивая нужные запахи. Пахло густой весенней прелью, сыростью. Заглушая эти запахи, дурманом кадил багульник. Подняв лобастую морду на ветер, зверь шел в знакомом направлении, шел долго и осторожно. И вдруг сквозь густой дух весенней земли что-то знакомое, желанное неясно ударило в ноздри. А может, это только показалось с голода? Но запах становился все резче, волчица прибавила ходу и затем сразу остановилась, присела. Отдышавшись, она так глубоко втянула в себя воздух, что кожа плотно обтянула ребра. Желанный запах, отстранив все остальные, плотно застрял в ноздрях. Теперь она знала точно, откуда он и как к нему подойти.

Она припадала к земле, обходила воду, чтобы бульканьем не вспугнуть жертву.

Сырица лежала неподвижно. Теленка возле матери не было. Высосав остатки молока и томясь бездействием, он на слабых, не окрепших ножках отправился познавать мир. Малыш ушел далеко в сторону и усталый прилег между двумя кочками.

Волчица подползла совсем близко. Поджав под себя задние ноги и вытянув передние, она приготовилась к прыжку. Зверь не волновался, добыча была верной. Рогатый в тысячу раз слабее его. Волчица знала это по опыту. За свою многолетнюю жизнь ей приходилось не раз в северные весны дорезывать этих беспомощных, одиноких оленей.

Сырица почуяла врага и подняла голову. Непонятно, откуда взялась у нее сила: мать рванулась к теленку, но в тот же миг волчица обрушилась на нее тяжелым серым комом. Борьбы не было. Сомкнувшиеся в мертвой хватке клыки сдавили и вырвали глотку. Рыча, зарывшись всей мордой в хлюпающее горячей кровью горло, волчица утоляла измучивший ее голод.

Вдруг высокий гортанный крик рассек воздух. Так кричит только двуногий. Резким прыжком зверь отпрянул от добычи и, не оглядываясь, махом пошел наутек.

... У Якова Салиндера, отправившегося отыскивать двух слабых важенок, кроме ножа, хорея и голоса, ничего против волчицы не было. На нож и хорей он не надеялся, старик был мал и слаб. Поэтому он и решил испугать зверя голосом. Встреча была неожиданной.

"Вот одна нашлась, только поздновато",- рассуждал про себя Салиндер, слезая с нарты и разминая отекшие ноги.

Подойдя к трупу, он внимательно осмотрел шерсть и рога. "Нет, это не моя. Оба уха нерезаные, никакого клейма нет".

Значит, ничья. Дикарь. Он поднял заднюю ногу туши, чтобы снять камус: "А ведь важенка-то родила. Вишь, как все распухло. Неужели теленка тоже сожрала, стерва?"

Не торопясь, он положил под андер снятые лоб и лапы; нетвердой старческой походкой закружил по болоту, тщательно всматриваясь и чуть ли не обнюхивая каждую кочку. Первый следок он заметил на глиняной плешине, где был выбит мох. Ясно виднелись отпечатки крохотных копытец. Дальше, как клубок ниток, старик уверенно разматывал путаницу следов. Вот и теленок. Малыш не спал, но от холода и слабости потерял способность двигаться. Осторожно взяв новорожденного на руки, Салиндер вернулся к нарте, стреножил теленка и, положив на нарту, прикрыл андером: "Ну, поедем в чум, сирота,- ласково произнес старик.- Будем из дикаря доброго хору выращивать".

Нарта тронулась. Сквозь навалившийся вечерний туман красным растерзанным комом мелькнула мимо Саяиндера задранная зверем сырица-мать.

С тех пор четыре круга сделал старик Салиндер со своим стадом. С юга на север - обратно. Каждый круг - год. В году восемь месяцев стужи, два месяца солнца, два - дождей. Птичьим гамом, лебяжьим летом проплыли над Ямалом четыре весны. Туманами, осенними дождями четыре раза успела взмокнуть тундра. Четыре раза отжимали эту сырость зимы. И была опять осень, пятая осень в жизни дикаря-оленя рядом с человеком. Впрочем, это был уже не дикарь, а самый ручной из всех оленей в Салиндеровом стаде. Он был хора-авко, что значит "вскормленный с рук", "воспитанный при чуме". А главное - он стал вожаком стада. Утром он раньше всех приходит к чуму, просовывает голову во входное отверстие и, облизываясь, ждет от хозяев угощения. Зовут его Дикарем с того самого дня, как старик привез малыша в стойбище. Теперь это имя ему не идет. В стаде он всех крупнее и красивее. Салиндер им гордится.

Осень. Тундра завяла. С жестяным шелестом обрывает ветер мертвые листья с березок и, завивая в трубки, гонит их вместе с только что выпавшим первым снегом. Стадо разбрелось по широкой лощине между двумя совсем одинаковыми холмистыми грядами-близнецами. Гордые, налитые здоровьем и силой, плотно сбитые, будто вырезанные из мамонтовой кости, олени играют тугими мускулами при каждом движении. Блестящая, короткая по-осеннему шерсть завершает красоту. Особенно замечательны самцы. Полные страсти, в постоянном ожидании боя за самку, они прекрасны.

... Лишь одну дикарскую привычку сохранил в себе любимец Салиндера. Самца всегда неудержимо влекло в сторону от стада, в лес, на поиски чего-то давно утраченного, но не забытого до конца. В нем, как говорят, "скучала кровь". Он всегда держался по краю стада и часто уходил далеко.

Особенно беспокоен он был осенью, в пору любви. Вот и теперь, после жестокой драки с крупным самцом-соперником, которого он бешеным натиском сшиб с ног, обломав ему рога, обладатель целого гарема кареглазых самок ушел в сторону. Нет ему достойных противников в Салиндеровом стаде. Его стального цвета шерсть, переходящая по чепраку почти в синюю, с белыми подпалинами в пахах, на груди и гриве, по красоте не имеет себе равной. Массивное туловище с широкой могучей грудью, ширококопытные мускулистые ноги говорят об огромной силе. Но самое прекрасное, самое благородное в Дикаре - изящная голова с развесистыми в изгибах рогами, сидящая на высокой, могучей шее. Темные глаза горячи, полны страсти и неутихающего гнева.

... Дикарь пофыркивал, выбрасывал из влажных, трепетных ноздрей клубки пара и, кормясь на ходу, медленно удалялся от стада. Сегодня, как никогда, его манило неизвестное. Казалось, что там, за этим перелеском, его ждут встречи с другими прекрасными подругами и с достойными, могучими, как сам он, соперниками. Тесно ему было в эту пору в Салиндеровом стаде. Инстинкт звал его в другие стада.

Давно уже со всех сторон наступал лес, а Дикарь все шел и шел, не ведая, что ожидает его в неизвестности, встречи с которой он не боялся. Уже вечерняя синь легла на снег, холодноватыми дрожащими огоньками зацвели звезды. Незаметно подкрадывалась ночь. Самец остановился, напружинил ноги, подался всем корпусом вперед и высоко поднял голову. Ноздри раздулись и глубоко втянули холодный режущий воздух. Повеяло духом большого оленьего стада. Пахло самцами - мускусно, терпко, так пахнет олень в пору любви.

Прилив боевой отваги дрожью пробежал по всему его телу; громко и гневно пофыркивая, он размашистой рысью пошел на запах. Дикарь мчался, не зная, не чувствуя, что за ним по пятам гонится смерть...

Старая волчица давно покинула логово у озерка. Третий день она кружила у Салиндерова стада и ждала удобного случая. К стаду близко не подходила: старость, говорят, осторожна. Старуха знала человеческий дух, помнила, что у человека есть длинная огненная лапа, от которой трудно уйти. Она ждала терпеливо, часами наблюдая за стадом, и дождалась наконец, когда один из оленей, отделившись от остальных, пошел к лесу. Волчица устремилась за ним. Густая мелкая заросль, сухие ветви березняка, стадо с человеком далеко позади пора нападать. Вытянув хвост и растянувшись в нитку, волчица бросилась к оленю. Дикарь прорвался сквозь заросль и очутился на небольшой круглой поляне. Следом за ним выкатился зверь и, изумленный, вдруг остановился.

Дикарь круто повернулся к волчице

Дикарь круто повернулся к волчице, наклонил голову и выставил вперед острые, как пики, рога. В ярости он разгребал копытами снег. Он принял вызов. Ему было все равно, кто перед ним - соперник-самец, собака, зверь, человек. У него был прилив боевой отваги, прилив бешенства, ярости, злобы. Он был грозен и прекрасен в своей готовности к бою. Серая хищница почувствовала неожиданную силу рогатого, но отступать перед оленем она не привыкла. Волчица начала кружить, выбирая момент для нападения сбоку, но с какой бы стороны ни подходила опытная разбойница, Дикарь всегда оказывался стоящим головой к ней, готовый принять ее на острие рогов.

Так кружились они по поляне, как стрелки огромных часов: волчица - широким кругом, олень - внутри его, узким. Неизвестно, как долго они кружились в таком напряжении, дорога каждая минута, она расценивается в... жизнь. В ночном безмолвии смотрели на них лишь раскладывающая по снегу синие тени луна и холодные мигающие звезды.

Волчице надоело это кружение. Она села, подняла морду к луне, и зловещий призывный вой разбудил дремлющий лес. Поняв, что одной ей добыча не под силу, она звала на помощь своих товарищей.

Дикарь утратил все свое благоразумие. В ярости он первым ринулся на врага. Волчица едва успела отскочить в сторону и, воспользовавшись промахом оленя, всей тяжестью своего тела ударила его в плечо. Но промахнулась - не достав горла, она вцепилась в предплечье Дикаря. Олень только пошатнулся, мгновенье - и волчица, как клок сена, подхваченный вилами, взлетела на воздух и мертвым комом врезалась в снег. Рогами, копытами передних ног Дикарь вбивал в снег уже издыхавшего зверя.

Поединок был кончен. Дикарь только сейчас осознал опасность, которой он подвергся. Опомнившись и дрожа всем телом, он поднял голову. Опять пахнуло стадом. Боли в разорванном плече он не чувствовал. Кровь капельками висела на шерстинках передней левой ноги.

Плавной рысью Дикарь пошел туда, куда звал его инстинкт.

В тот день Салиндера не было в стойбище. Старик уехал на факторию за припасами, и в чуме остались его старуха и их дочь. Только на следующее утро Салиндер обнаружил отсутствие своего любимца. Садясь на нарту, в которую были впряжены быстрые, резвые трехлетки, он бранил женщин - сегодня ему было все не мило.

След был ясный. Таким широким копытом обладал только Дикарь. Салиндер успокоился и повеселел. Вдруг сердце его дрогнуло: рядом со следом оленя шел след "ты-сармик" - оленьего зверя - волка. Старик знал язык следов в тундре. Вот здесь останавливался олень, отсюда он пошел широкой размашистой рысью, здесь волк, срезая расстояние, пересек петлю Дикаря... Все было ясно старому оленеводу-охотнику. Уже стемнело, когда след привел его к поляне. Луна еще не всходила. Оглядевшись, старик заметил на краю поляны какую-то черную тушу. "Зарезал!" - чуть не вскричал он и ударил хореем передового оленя. Олень вздыбился и, запутавшись в тягле, лег. Салиндер выругался и, сойдя с нарты, направился к черному пятну. Взошла луна. Поляна была вытоптана, заслежена, в Центре - сплошной круг оленьих следов, следов Дикаря. Его замыкал широкий круг волчьих следов. В одном месте глубокими ямами следы перепутывались. "Шибко дрались",- шептал старик. Гордость, смешанная с едкой горечью, заполнила старое сердце.

Он подошел ближе и не поверил глазам: перед ним с распоротым брюхом лежала волчица. "Олень волка добыл",- ахнул Салиндер, и им овладел страх. Но тут же волной хлынула радость: Дикарь был жив. Старик сделал круг по краю поляны и, отыскав выходящий с нее след оленя, пустил по нему упряжку. Изредка по следу темнели небольшие пятна крови. "Искусал",- злобно подумал о волке Салиндер. Но труп зверя лежал на нарте, и это доставило старику удовлетворение. Он ехал уже не с пустыми руками, с промыслом.

Салиндер нашел своего любимца в несчитанном стаде ласкового старого Вануйто Няути. Здесь Дикарь успел покалечить двух хоров, дерзнувших вступить с ним в единоборство. Его выловили тынзяном и держали на вязке.

К вечеру старик выпил, долго хвастался своим любимцем, а ночью, окончательно захмелев, вышел из чума. Подойдя к Дикарю, он обнял его за шею и долго плакал. Утром Няути нашел Салиндера спящим у ног оленя. Вануйто хитро улыбнулся и растолкал старика. Волчица ободранным трупом валялась у нарты. На пялах вымораживалась ее шкура. Ветер играл когтистыми лапами.

К чуму лавиной двигалось стадо...