Тень имама

- У вас есть машина? - деловито спросил меня Али Галяб прежде, чем мы покинули унылое здание министерства.

Я кивнул:

- Есть.

Он удовлетворенно хмыкнул и пошел впереди меня, по обшарпанным коридорам и лестницам, вниз, в пыльный двор, где, как я предполагал, должен был дожидаться меня Абду. Но Абду там не было. Не было и его машины, оставленной нами под эвкалиптом за воротами у небольшой деревянной закусочной, покрашенной по случаю праздника в яркий синий цвет. Я удивленно повертел головою, надеясь увидеть Абду и его "тойоту" стоящими где-нибудь поблизости, но ничего подобного не обнаружил.

Али посмотрел на меня с интересом:

- А машина у вас с шофером?

- С шофером...

- А как его зовут?

- Абду...

- Абдул Карим Хамуд? - уточнил Али, и глаза его весело заблестели.

- Не знаю... Мне он отрекомендовался просто как Абду...

И я постарался как можно подробнее описать внешность водителя "тойоты".

- Поздравляю, - расхохотался Али. - Это он! Вам повезло...

В голосе его была откровенная ирония, и это меня задело:

- Я его, между прочим, не выбирал! Кого вы мне выделили, с тем и езжу. И потом - чем он вам не нравится?

Али не ответил и лишь загадочно улыбнулся:

- Сами увидите! А пока я пойду узнаю, может быть, найду другую машину...

И он удалился, оставив меня одного под эвкалиптом у закусочной. Прошло полчаса, сорок минут, час... Солнце припекало и становилось все жарче, и я уже решил, проклиная про себя и Абду и Али, найти такси и уехать в "Шабу", куда меня все сильнее манили воспоминания о прохладном и чистом номере с прекрасным видом на столицу царицы Савской. Но, как назло, возле министерства не появлялось вообще ни одной машины. Время уже приближалось к полудню, а там... оставалось всего немного до заветного часа, когда мужское население приступит к жеванию ката, и город замрет до вечера... Я шагнул было к воротам министерства, где теперь не было даже часового, решившего, видимо, что ему незачем больше охранять пустынный двор. Но в эту минуту в конце улицы в клубах пыли появилась долгожданная "тойота".

Я распахнул дверцу и сунул голову в кабину.

- Абду, - сказал я, изо всех сил стараясь держаться спокойно. - Я жду вас уже больше часа.

- Кушал. Ам-ам... - невозмутимо ответил мне он и для убедительности пару раз щелкнул зубами и провел рукой по животу.

Я сел рядом с Абду и настроился на ожидание куда-то запропастившегося Али Галяба. Но, к счастью, в этот момент из подъезда министерства вышел сладко потягивающийся Али и, увидев сквозь распахнутые настежь ворота нашу "тойоту", неторопливо направился к нам.

- Поехали! - сонным голосом приказал он Абду, садясь на заднее сиденье "тойоты". Тот недовольно покосился на него и перевел взгляд на меня:

- В "Шабу"?

В голосе его звучала надежда.

- В Национальный музей! - отрезал я.

- Там нет ничего интересного, - уныло сообщил он мне.

- Посмотрим, - настаивал я.

- Он сегодня закрыт, - еще раз попытался увильнуть Абду и выразительно указал взглядом на часы на приборном щитке "тойоты" - было уже четверть первого. "Час ката" неумолимо приближался.

- Он - травоядное, - ехидно сказал мне Али по-русски так, чтобы не понял Абду. - Он - корова, жует траву.

В наш разговор с Абду, происходивший на английском языке, он дипломатично не вмешивался.

- Ладно, заедем в музей ненадолго, к часу оттуда уедем, - предложил я Абду компромиссное решение, отметив про себя отношение Али к жеванию ката - оно было явно отрицательным, что меня удивило и обнадежило.

Поняв, что в музей все-таки ехать придется, Абду тяжело вздохнул и сдался.

Мы ехали по улицам, и Али по-русски называл мне достопримечательности города, не упуская случая каждый раз высказать какое-нибудь ехидное замечание в адрес имама Ахмеда, последнего единовластного владыки Северного Йемена.

- Вот здесь этот жлоб держал свои деньги, - говорил он при виде массивной мрачной башни из черно-серого базальта, приземистой, словно неуклюжая и большая шахматная тура. - Он держал всю казну в мешках. Представляете - много-много мешков с серебряными монетами - талерами австрийской императрицы Марии-Терезии! Их купили у Австрии еще в прошлом веке, а у нас они стали называться риалами. Имамы не верили в бумажные деньги! Настоящими деньгами они считали только серебряные риалы или медные букши, это как в Союзе копейки... Не верили и в банки. Всю казну держали в подвалах.

По-русски Али говорил хорошо, как и многие йеменцы, учившиеся в нашей стране, но рассказывать, где и когда он учился в Советском Союзе, в отличие от других выпускников советских вузов, явно не стремился.

Национальный музей в Сане расположился в бывшем дворце имамов - вернее, во дворце предпоследнего имама Яхьи, отца имама Ахмеда.

- Здесь жил только Яхья. Ахмед жил в Таизе или в Ходейде, - сказал Али, когда наша "тойота" остановилась у мрачного, угрюмого многоэтажного сооружения, построенного из базальтовых глыб и окруженного массивной каменной стеной. В толстых деревянных воротах, обитых потемневшими металлическими полосами, была низкая калитка с высоким порогом. За ней открывался тесный двор. К дворовой стене изнутри был пристроен сарай, вернее, навес, под которым пылится старое ландо имама Яхьи. Слева от калитки еще один навес - для стражи. Под ним - два деревянных топчана, крытых старыми, потерявшими цвет, просиженными или пролеженными ватными матрасами. На одном из матрасов расположился тощий старик с редкой седой бороденкой, в футе. На голове его было что-то вроде чалмы неопределенного цвета, а на широком поясе роскошная, украшенная цветными камнями джамбия. Рядом - веник ката, две бутылки пепси-колы. Старик взглянул на нас с удивлением - через полчаса музей должен был закрыться, и он, сторож, уже настроился на отдых, а тут еще явились его беспокоить... Но в нашем распоряжении оставались законные полчаса, и сторож с недовольным ворчанием вытащил из-под матраса связку длинных и тяжелых ключей, нанизанных на большое, темное от времени металлическое кольцо, пошел открывать нам низкую дверь из толстых старых досок, ведущую в нечто похожее на башню. Отперев скрипучую дверь, он пропустил нас с Али внутрь и сразу же вернулся к себе на топчан. Абду остался снаружи - у машины.

Мы стали взбираться вверх по крутой и узкой лестнице с высокими ступенями, освещенной узкими окнами-бойницами, прорезанными в каменной толще башни. Из стен на равных расстояниях друг от друга выступали камни. Али объяснил, что на них ставились масляные или керосиновые лампы - имам таких новшеств, как электричество, не признавал. Электростанций во всем Северном Йемене при нем не было. В стенах же были устроены довольно глубокие ниши. По словам Али - их использовали как шкафы. С лестничных площадок тяжелые деревянные двери, украшенные медными бляхами, вели в помещения площадью примерно по двадцать квадратных метров, откуда отходили узкие коридоры, ведущие в комнаты поменьше, занятые музейными экспонатами.

- Имам Ахмед никогда здесь не жил, - опять сказал мне Али. - Он называл Сану "проклятым городом", ведь здесь убили его отца - имама Яхью. Ахмед боялся, что здесь убьют и его...

Экспозиция в музее была сравнительно небольшая, но интересная, и чем выше мы поднимались, тем интереснее она становилась. Фотографии старой Саны и сценок из ее жизни. Фотографии имамов и их семей, придворных выездов. Богатые одежды и украшения, оружие, личные вещи, предметы быта. Богатые джамбии, сабли, пистолеты, винтовки. Целая коллекция тронов. Трон имама Яхья удивил меня своей протертой атласной обивкой, лопнувшей на сиденье. Видимо, имам сидел на нем много лет и по скупости ее не менял.

На самом последнем этаже - чучело аравийского льва, при имаме Яхье еще водившегося в здешних краях. Вообще имамы питали ко львам самую горячую страсть и держали их при своих дворах, получая в подарок от эфиопских императоров. В одной из комнат последнего этажа в стеклянных горках и витринах подарки имамам от восточных владык - от иранских шахов, саудовских королей, арабских эмиров, императоров Эфиопии - все золото, все в драгоценных камнях. Огромная золотая чаша, массивный золотой ключ от Тегерана, шкатулки, табакерки, кальяны, сабли, джамбии... И все без какой-либо охраны, без предохранительной сигнализации, которая давно установлена в музеях всего мира.

- И... не воруют? - не удержался я от вопроса.

- Бывало... - весело отозвался Али. - Украли две-три сабли в золотых ножнах с драгоценными камнями. Или, кажется, это были джамбии...

- А кто?

- Ливанцы! - последовал уверенный ответ. - Кто же еще? У нас на Востоке самые воры и жулики - это ливанцы. Потом вроде бы их поймали на Кипре, но точно я не знаю. А от наших чего охранять, наши не воруют. При имамах за это рубили руки, а то и головы. А за изготовление фальшивых риалов варили в масле в котлах - публично. А головы отрубали не сразу, а с нескольких раз... Но можно было подкупить палача, и тогда он долго не мучил...

Али говорил об этом спокойно, улыбаясь, как о чем-то очень забавном.

- Бывало, что и забивали людей камнями, а то бросали в клетку ко львам. Я сам сколько раз такое видел!

Он помолчал, потом вдруг добавил:

- Я же тринадцать лет жил у имама Ахмеда во дворце в Таизе...

- Как? - удивился я.

- А вот так, - улыбнулся Али, довольный произведенным на меня впечатлением.- Заложником.

- Ну и... потом?

- А потом сбежал. В Аден. Тогда все туда бежали, там были англичане.

- А почему вы оказались у имама в заложниках?

- Как почему? - в свою очередь, удивился Али, будто я спросил о чем-то всем и всякому известном. - У имама было много заложников. Он брал заложников у шейхов всех племен - брал сыновей. Чуть шейх не то что-нибудь сделал - и заложнику конец.

Он помолчал и затем добавил:

- Но меня имам любил. Он называл меня Ахмар, по-русски это значит Красный. Он называл меня так потому, что у меня розовая кожа - не как у йеменцев...

- Так вы не йеменец? Он гордо усмехнулся:

- У меня мать француженка, а отец шейх.

Так вот почему у Али такие серые глаза, светлая кожа и европейские черты лица! В жилах его европейская кровь! Но как он оказался в заложниках у имама? Судьба его, несомненно, была интересной. Мне казалось, что он только и ждет просьбы рассказать, ведь вроде бы он уже и начал рассказывать! Но Али хитро посмотрел на меня и отрицательно покачал головой:

- Нет, не расскажу...

- Почему? - удивился я.

- Потому, что я сам буду писать об этом книгу. А напишете обо мне вы - к моей книге интереса не будет, и никакое издательство ее уже не возьмет.

- Но как бы я ни написал... и не книгу, конечно, вы напишете все равно подробнее и интереснее, ведь вы будете писать о том, что пережили сами, а я только о том, что вы мне расскажете,- не отступал я.

Но он только упрямо мотнул головой:

- Нет. Я веду переговоры с одним французским издательством, и они поставили мне такое условие - чтобы обо мне никто не писал. И еще я веду переговоры о том, чтобы потом по моей книге сделали фильм. А вдруг вы обо мне напишете и сделают фильм по тому, что написали вы, а не я.

Я смотрел на него с недоумением: то ли он был настолько наивен, то ли набивал себе цену, хотел "продать" мне свой рассказ, да еще и подороже... С такими случаями мне в моей журналистской практике встречаться уже приходилось и поэтому я решил не настаивать и выждать. Я равнодушно пожал плечами и отвернулся к витрине.

Али с видимым удовольствием исполнял роль гида. Он водил меня по жилым комнатам дворца-музея, рассказывая, для кого и для чего они предназначались. Комнаты были тесные, мрачные, грубо оштукатуренные, с узкими и маленькими окнами. Те, где не было витрин с экспонатами, были пусты или заставлены старой и ветхой мебелью, низкими диванами и креслами с выцветшей обивкой. Здесь пахло пылью и затхлостью. Но нетрудно было вообразить, что даже в те времена, когда здесь жили имам, его семья и челядь, жить здесь было неудобно и невесело. Все здесь напоминало то самое "шале", в которое доставил меня Абду из аэропорта, и где мне довелось провести ночь в компании лягушки. Осмотр музея прервал сторож, появившийся за нашими спинами и демонстративно громко звеневший ключами. Он всем своим видом напоминал, что наше время истекло и что ему пора жевать кат.

- Пойдемте, - сказал мне Али. - Мы мешаем им жевать траву...

Спустившись во двор, мы обнаружили, что на топчанах под навесом уже расположились двое солдат. Сняв тяжелые ботинки, они возлежали в позе римских патрициев и, полузакрыв глаза, медленно двигали челюстями, время от времени сплевывая густую оранжевую слюну на землю. Они заступили на пост - на охрану музея. Сторож отпер перед нами калитку в воротах и запер ее на скрипучий замок, как только мы переступили высокий порог и оказались на заметно опустевшей улице. Я поискал глазами "тойоту", но машины нигде не было.

Али засмеялся:

- Ждать его теперь бесполезно, жует траву. Пойдемте, я провожу вас до "Шабы", здесь недалеко. А вечером он сам появится. Поедем в университет, там сегодня "Восход солнца". Я уже вам говорил, пьеса, которую написал наш министр...

...В актовом зале университета Саны собрались в этот вечер все видные люди республики - министры, военные, интеллигенция. Почетные места были отведены для дипломатов и гостей, прибывших на празднование Дня Революции. Абду со своей "тойотой" так и не появился, Али пришел с опозданием всего лишь на полтора часа относительно того времени, на которое мы договорились. По местным понятиям, это было вовсе и не опоздание, так, задержка, о которой не стоило и говорить.

Мы появились, когда спектакль уже начался, но нас торжественно проводили в первые ряды, отведенные для почетных гостей. В программке, которую нам при этом вручили, значилось, что спектакль идет уже шестнадцатый раз, поставлен режиссером Хуссейном аль-Асмаром, руководителем Театральной группы министерства информации и культуры. Сообщалось также, что со дня своего основания в 1977 году этот коллектив подготовил 15 спектаклей.

- Имам бы отрубил им всем головы, - меланхолично заметил Али. - При нем у нас было запрещено даже кино. До революции во всей стране было лишь три школы и семь машин - у имама. И еще у него был паровоз - стоял во дворце в Ходейде, как заморская диковина, такая же, как львы и гиены из Эфиопии.

Спектакль был поставлен плакатно, агитационно, в духе нашей "Синей блузы". Он был полон революционной символики, революционной романтики. Апофеоз спектакля - революция и расправа угнетенных над угнетателями, "Танец революции" и лирический "Танец девушек" поставили балетмейстер Даурен Дастанбекович Абиров, руководитель Национального фольклорного ансамбля ЙАР, и хореограф Гульнара Низамовна Маваева, оба из Узбекистана, работавшие в республике по контракту ГКЭС. В завершение спектакля мужской хор выходит в зал и смешивается со зрителями, выкрикивая революционные лозунги, подхватываемые присутствующими. Спектакль получился острый, антимонархический...

- Вот так все и было, как в спектакле, - говорил мне раскрасневшийся, разгоряченный Али. - Так вот имам над людьми и издевался. Я сам все это видел! Честное слово, все так и было! Все точно так!

Он убеждал меня, словно боялся, что я не верю тому, что видел на сцене:

- Сегодня мы, йеменцы, почти все - антимонархисты! Я сам воевал против племен, которых подкупил принц эль-Бадр, хотевший сесть на трон. Он даже уже сел на него после смерти Ахмеда, но тут началась революция, и народ его прогнал.

Помолчав, он с гордостью добавил:

- И я защищал Сану от монархистов, сражался вот в тех горах...

И он сделал жест в сторону, где находились подступавшие к Сане горы.

...У выхода нас ждал Абду. Почему он нас бросил у музея и не приехал к отелю, объяснять он даже и не подумал.