Баб Эль-Йемен

Так называются главные ворота Саны, того района, что теперь именуется "старым городом". Его до сих пор окружают некогда могучие, а теперь размытые временем и дождями глиняные стены, перед которыми тянется широкий осыпавшийся ров. В сезон дождей его заполняют селевые потоки, свергающиеся с гор, и он превращается в мутную, бурную стремнину, в которую сбегают десятки таких же бурных ручьев, вырывающихся из узких улочек и переулочков старого города - беспорядочного скопища местных "небоскребов". Кстати, узость этих улочек имеет большое практическое значение - здесь большую часть дня лежит прохладная тень, отбрасываемая высокими стенами многоэтажных зданий, и лишь в полдень солнце может заглянуть в глубину уличных колодцев.

В сухой сезон рвы превращаются в пыльные вади, и автомобилисты Саны, привычные к немощеным ухабистым улицам, гоняют по ним, как по самым обыкновенным проселкам, проныривая в старый город сквозь проломы в окружающих его валах и стенах. Впрочем, я был свидетелем того, как городские власти начали строительство, где это возможно, без нанесения ущерба древнему ансамблю современных улиц с асфальтовым покрытием.

Но Баб эль-Йемен, "Воротам Йемена", модернизация не грозит. Это древнее сооружение, построенное из черного базальта, выходит на небольшую шумную площадь, забитую автомашинами, повозками, осликами, лошадьми, верблюдами. Здесь крутится и шумит пестрая толпа, вливающаяся и выливающаяся в массивную арку узких ворот, сквозь которую машине чуть пошире и не проехать. А за воротами, за городской стеной шумная толкучка восточного базара - выкрики торговцев, громкий торг, треск протискивающихся сквозь узкую улочку мотоциклов, кудахтанье кур, блеянье коз и меканье овец. Улочка шириной метра три-четыре, не шире, идет между лавок и мастерских ремесленников, и от нее ответвляются такие же торговые переулки еще уже - один-два метра шириной. В старые времена иностранцы должны были входить в Сану только лишь через ворота "Баб эль-Йемен", и считалось, что именно здесь у них должны были сразу же выявиться все дурные намерения. И, как сегодня, иностранцы сразу же оказывались в яркой, пестрой, шумной толпе, в водовороте торговцев и покупателей, в гаме, в пыли, в запахах пряностей, благовоний, зелени, овощей, фруктов, вяленой рыбы. Все это грудами навалено в корзины, в мешки, на небольшие деревянные тележки. Сказочно сверкающие тысячами золотых украшений и самоцветов, изделий из серебра и бронзы, лавки ювелиров соседствуют здесь с развалами тюков и штук тканей, дешевых (но красивых!) японских и местных - дорогих, ручной работы, вытканных золотыми и серебряными нитями. Современная привозная одежда и обувь - рядом со старинным оружием: с драгоценными саблями и джамбиями, ружьями и пистолетами, щитами и кинжалами. Ружья длинноствольные, с украшенными серебряной инкрустацией, узкими, длинными прикладами, завершающимися деревянными шарами. Здесь же бронзовые и серебряные кальяны удивительной красоты - поскромнее местных мастеров и богатые, роскошные, привезенные из Индии. А рядом японская радиотехника, телевизоры, видеомагнитофоны, стиральные машины, холодильники, швейные машинки. Среди лавок и в переулках крохотные мастерские ремесленников - портных, сапожников, ткачей, оружейников, серебряных и золотых дел мастеров. В складских помещениях взвешивают мешки с пряностями, с дуррой (сорго), кукурузой, рисом, луком. Весы старинные, примитивные. К потолку прикреплена мощная, потемневшая от времени цепь с металлической перекладиной, к перекладине на цепях потоньше - большие медные чаши. Гири тоже старинные, могучие, кованые, до двадцати килограммов. Подальше от базара - в узких, неасфальтированных, ухабистых переулках играют дети, много детей. Много их и на базаре, бегающих в толпе, весело кричащих что-то, жующих сладости, грызущих орехи. От шума, гама, пыли и запахов с непривычки начинает болеть голова, от духоты лицо покрывается липкой испариной - и вдруг находишь крохотную лавочку торговца монетами... всех времен и народов! Для нумизмата, для коллекционера - это не сравнимо ни с чем. Я спросил старика торговца - есть ли у него риалы, серебряные монеты Марии-Терезии, оставшиеся в ходу разве что у горных племен. Он сейчас же предложил мне на выбор: итальянские, французские копии австрийских талеров, тех самых, закупленных имамами талеров Марии-Терезии. Когда-то, в 1961 году, когда я был в Северном Йемене впервые, еще при имаме Ахмеде, мне пришлось получать командировочные именно этими риалами-талерами, увесистыми, крупными серебряными монетами. Это было в порту Ходейда, первую очередь строительства которого завершали советские специалисты.

- Настоящие риалы сейчас найти трудновато, - объяснил мне двадцать лет спустя старик торговец у ворот Баб эль-Йемен. Они есть, но они намного дороже итальянских и французских, которые имам Ахмед стал заказывать, когда талеры Марии-Терезии начали постепенно исчезать из обращения - их накапливали и хранили в своих сокровищницах шейхи и богатые люди... Да и вид у настоящих талеров похуже - позатертее, а на сувениры туристы берут что покрасивее...

Торговец уже работал на индустрию туризма, развитию которого в ЙАР уделяется сегодня все больше внимания: в Йемене есть что показать, а деньги республике, естественные богатства которой еще далеко не исследованы и полностью не используются, нужны до крайности.

...Али и Абду сопровождали меня в поездках по Сане. Несмотря на то, что после спектакля в актовом зале университета я подошел к министру-драматургу, представился, вручил свою визитную карточку и выразил восхищение написанной им пьесой (по наущению Али!), решение о моем путешествии по стране все затягивалось. Правда, Али сообщил, что "сам" дал указание "заму" отправить телеграмму "в провинцию"... При этом Али многозначительно мне подмигивал, будто я понимал всю важность этого события и все его далеко идущие последствия.

В эти дни я обнаружил, что, доставив меня из очередной поездки по городу в отель, оба моих спутника лишь делали вид, что удаляются и, убедившись, что я поднялся к себе в номер, проскальзывают в ресторан, где удовлетворяют свою жажду "за счет царицы Савской" и меня, как гостя правительства республики. Я не слишком осудил их. Единственное, о чем я молил аллаха, чтобы эти нарушители запретов ислама не слишком расходились и не очень округляли счет, который потом будет представлен за меня администрацией отеля правительству республики и чтобы я из-за их неумеренности и лукавств не предстал перед пригласившими меня в облике этакого неуемного и разнузданного пьяницы.

Между тем, оба моих спутника, судя по всему, вошли во вкус свободной жизни. Али, как я понял, в министерстве у себя вообще не появлялся, а Абду, оставив, например, нас у госпиталя "Ас-Саура", или, как его еще называют в Сане - "Русского госпиталя", сразу же куда-то традиционно исчезал. Где он работает и каким ведомством ко мне приставлен вместе со своей "тойотой", так я узнать и не смог: он сразу переставал понимать все языки, в том числе и свой родной арабский, как только я спрашивал его об этом. При этом Али лишь загадочно улыбался. Надо сказать, что важность, с которой Абду держался со мною в первый день нашего знакомства, после появления на сцене Али испарилась. Али относился к нему с чувством превосходства, как к человеку, стоящему на социальной лестнице гораздо ниже.

В госпиталь "Ас-Саура" Али пошел вместе со мною. В проходной у ворот, за которыми раскинулся большой зеленый парк, укрывающий в своей тени госпитальные корпуса, стояла очередь. Больные прибывают сюда целыми семьями, особенно из горных племен, даже если R семье появился лишь один больной. Для горцев это предлог и побывать в Сане, на ее знаменитом базаре, в магазинах и показать своего болящего родственника или родственницу врачам, а заодно при возможности обследоваться и самим, благо, что лечение здесь практически бесплатно, хотя с состоятельных людей плата и взимается. Посетителям, однако, приходится придерживаться одного строгого правила - сдавать у входа в госпиталь джамбии. Обычно это рассматривается мужчинами чуть ли не как лишение чести, но в данном случае никто не протестует и старик полицейский меланхолично собирает протягиваемые ему без ножен острейшие кривые кинжалы и складывает их на полку. Лишь в этом госпитале я видел йеменцев с пустыми ножнами на поясах, робко сидящих во главе своих многочисленных семейств перед врачебными и процедурными кабинетами.

В вестибюле главного корпуса госпиталя висит мемориальная доска, сообщающая, что в 1967 году госпиталь был преподнесен "в дар йеменскому народу и правительству от правительства СССР". По традиции с тех пор здесь работают советские врачи, приезжающие по контрактам, заключаемым правительством республики с ГКЭС.

В ЙАР очень распространены глазные болезни, такие, как глаукома, катаракта, и работавшему в дни моего пребывания в Сане окулисту Виктору Петровичу Князькину работы хватало.

- Принимаю до 70 человек в день, - рассказывал он мне в своем кабинете. - Оперирую, консультирую, провожу амбулаторное лечение. Вчера сделал шесть операций.

У меня и сегодня сохранился своеобразный автограф этого выпускника Актюбинского государственного медицинского института - рецепт на очки, написанный им для меня в моем рабочем журналистском блокноте.

Доктору Князькину ассистировала хорошенькая мисс Томас Роси, медсестра, приехавшая по контракту из Индии, и шустрый Али сейчас же одарил ее своим вниманием, принявшись энергично кокетничать. Вообще я заметил, что светлая кожа и серые глаза способствовали бы успеху Али у местных представительниц прекрасного пола, если бы нравы здесь были хоть чуточку посвободнее.

- А то, кто их там разберет под этим черным мешком, - ворчал Али. - Молодая или старуха, красавица или Баба Яга! (Он так и говорил по-русски - "Баба Яга"!) Дурацкие обычаи! Вы думаете, что это охраняет нравственность? Дудки! Да в этом черном мешке кто угодно и в какой угодно гарем проникнет запросто! А уж женщины в гареме его не выдадут. А официально только с эфиопскими и можно иметь дело, да с другими иностранками, которые ходят одетые, как люди. Эх, жил бы во Франции или в Союзе...

Но тут он обычно прикусывал язык - о том, где и когда он учился в нашей стране он помалкивал так же, как и о подробностях своей биографии времен имама Ахмеда.

Вообще о Советском Союзе, о советских людях он говорил охотно и с теплотой, подшучивая над собою, когда вспоминал, как ему приходилось приспосабливаться и привыкать к нравам и обычаям нашей страны, к ее климату, к нормам общественного поведения. Уже потом выяснилось, что в этом плане у него было не все гладко, но сегодня он винил в этом только себя и свою франко-арабскую кровь.

Али привез меня и в "медресе руси", в "русскую школу", как ее называют в Сане, в первую школу, построенную в стране после революции при помощи советских специалистов. Официально она называется "Народная школа", и в ней учатся только мальчики, приобретающие здесь также и профессиональное образование, становящиеся механиками, слесарями, плотниками. Здесь тоже постоянно сменяются советские преподаватели, приезжающие из СССР по контрактам, заключенным ГКЭС с правительством ЙАР.

На перемене я спросил мальчишек, разгуливавших в школьном дворе, как называется их школа.

- "Медресе руси"! - последовал дружный ответ.

- А я в их возрасте учился в мактабе, - вздохнул Али. - Нас, мальчишек, живших у имама, учил старый мулла. Мактаба - это религиозная школа, Коран и арабский язык - читать и писать. А на все остальное - харам, значит - запрет, запрещение...

Да, забыл сказать - в госпитале Али воспользовался моментом и тоже обследовался у доктора Князькина. Зрение у него оказалось отличным, и он серьезно пояснил мне:

- А ведь оно могло и испортиться. Шутка ли - сколько мне приходилось читать имаму бумаг, а какое у него во дворце было освещение? Позор! Керосиновые лампы! И это в середине XX века!

Я выхватывал эти короткие штрихи, нет-нет да и проявившиеся вдруг в пока еще неизвестном и непонятном мне рисунке его жизни. Они постепенно накапливались, и я надеялся постепенно сложить весь этот рисунок.

Праздничные дни (целых три!) наконец-то кончились, и Али таинственно сообщил мне, что "телеграмма" из провинции получена и завтра рано утром мы выезжаем из Саны. Маршрут: Сана-Ходейда-Таиз-Сана. Поедем через горы.

- Вы еще никогда такие крутые горы не видели, - пугал он. - Страху натерпитесь! Что там Крым! Что там Кавказ!

Мне уже приходилось путешествовать по запутанным горным серпантинам и "тещиным языкам" в Ливане и Иордании, но говорить об этом Али не стал, чтобы не задевать его гордость. Али назначил отъезд завтра на шесть часов утра и даже заставил Абду поклясться, что тот вовремя заедет сначала за ним домой, а потом за мною в отель. Поклялся Абду по местному обычаю.

- Клянусь! - произнес он и указательным пальцем правой руки провел по своей правой щеке сверху вниз.

- Это значит, что он клянется своим лицом! - пояснил мне довольный Али.