И все-таки мы поехали

Напрасно служащий "Шабы", выполняя мою просьбу, разбудил меня телефонным звонком ровно в пять часов утра. Напрасно мне приготовили завтрак в 5.45. Напрасно ровно в шесть я уже стоял, поеживаясь от утренней прохлады, тянущей с гор, в вестибюле "Шабы" с дорожной сумкой, ожидая появления моих спутников. Они появились лишь в начале восьмого и тут же принялись сваливать друг на друга вину за опоздание. Глаза у них были красные, лица помятые, и я понял, что вчерашний вечер они провели отнюдь не в благочестии и не в трудах праведных. Впрочем, я уже и раньше заметил, что к самым усердным и ревностным мусульманам они не принадлежали.

Выяснять, кто из них прав, а кто виноват, было делом бесполезным. Я сел рядом с хмурым Абду, и мы поехали. Уже через несколько кварталов Али беспокойно заерзал на заднем сиденье.

- Надо позавтракать, - вдруг решительно объявил он и, не дожидаясь моей реакции, приказал Абду по-арабски:

- Дугри! (Прямо!)

Абду было удивился, но Али добавил еще несколько слов по-арабски, из которых я понял только слово "ягуди" (еврей). Абду кивнул и решительно бросил "тойоту" в переплетение ухабистых, похожих на разбитые проселки, переулков.

- Надо купить что-нибудь на завтрак, - объяснил мне Али. - Едем в еврейский квартал. Там все открывается рано. (Было уже половина восьмого утра!)

- Но... - начал было я.

- Да, да, - подтвердил Али, что я не ослышался. - В Йемене и сейчас живет много евреев. Несколько тысяч уехали в Израиль, но много и осталось. Какие они израильтяне? Они же - йеменцы, жили здесь еще при царице Савской. Вот и в Сане есть большой еврейский квартал...

Еврейский квартал, куда мы, наконец, приехали, ничем не отличался от других кварталов города, тех, где нет старинных "небоскребов". Те же ухабистые улочки и переулки, те же двух-трехэтажные глиняные дома с окнами лишь в верхних этажах и маленькими, низкими калитками в высоких стенах, отделяющих от внешнего мира внутренние дворики. Ни внешностью, ни одеждой жители квартала не отличались от йеменцев-арабов, такие же худые, низкорослые, смуглые, подвижные, да и говорили они на все том же йеменском диалекте арабского языка, который давно уже стал их родным.

Немного покрутив по переулкам под руководством Али, Абду, наконец, остановил "тойоту" перед металлической трубой, установленной в виде буквы П с длинной перекладиной поперек въезда в тупичок. Али вышел из машины, прихватив с собою большой потертый портфель, и уверенно отправился в тупичок - к маленькой, обитой потемневшими металлическими полосами деревянной дверце, ведущей в обыкновенный, ничем не отличающийся от соседних старый дом. Нам было видно, что он постучал в дверь и она через минуту-другую отворилась, пропустив Али внутрь.

Прошло минут десять, и Али вынырнул из нее - заметно повеселевший, обеими руками прижимающий к животу свой потертый портфель.

Абду что-то спросил его по-арабски, Али в ответ утвердительно хмыкнул и заботливо пристроил портфель у себя в ногах между сиденьями. Абду резко подал машину назад, и в портфеле что-то звякнуло, отчего у Али вырвался негодующий возглас. Абду сбросил газ и стал осторожно подавать машину, чтобы развернуться на ближайшем перекрестке.

- Что это там у тебя? - поинтересовался я, обернувшись к Али.

Он в ответ загадочно подмигнул, потом вытащил из портфеля стакан и протянул мне:

- Достал хорошее виски. Контрабанда! В еврейском квартале... тут всегда достать можно. Они же не мусульмане, для них это - не харам.

- Убери сейчас же! - возмутился я. - Тоже... алкаш! Позавтракать он, видите ли, собрался!

- Странно... - искренне удивился он. - Русский и... отказывается!

Потом спохватился:

- Ах, да, у вас ведь только с одиннадцати часов...

- Слушай, Али! - разозлился я. - Ты - взрослый человек, и я тебе не нянька. Но вот смотри: ты смеешься над теми, кто жует кат и потом действительно становится похож на тупое животное. А сам? Я не ханжа и не призываю бить бутылки с виски, как это делается у вас в аэропорту, но алкашей не выношу. Да еще в дороге, которую ты сам же и называешь опасной и тяжелой. Так вот, если ты сейчас же не уберешь стакан, я выйду из машины и пойду пешком в отель. Понял?

- Понял, - вздохнул с сожалением Али, но стакан послушно убрал.

Абду по моему тону понял, что я отчитываю Али, и злорадно ухмыльнулся. Али же замолчал и надулся. Но надолго его не хватило - характер у него был легкий, и как только мы выехали из города и затряслись по разъезженной проселочной дороге в направлении отступивших в этом месте от Саны гор, замурлыкал какую-то песенку, с интересом рассматривая тянущееся параллельно нашему пути прямое и широкое шоссе. Оно еще строилось, но несколько километров было уже готово, и я чувствовал, что Али так и подмывает упросить Абду подняться на него с нашего разбитого проселка, да вот все не попадалось подходящего пологого въезда.

Мы протряслись около часа, пока не выбрались на старое шоссе - асфальтированное, но узкое и разбитое, которое стало постепенно подниматься вдоль склона пологой горы. Горы обступали нас все плотнее, но между ними то и дело виднелись зеленые долины, а на невысоких вершинах то там, то здесь лепились деревни, вернее, нечто похожее на средневековые замки, сложенные из глыб базальта. Трех-, четырех-, пятиэтажные башни-дома смыкались друг с другом, образуя могучие оборонительные сооружения, к которым вели крутые тропы, кое-где превращающиеся в узкие лестницы с высокими ступенями, круто вырубленными в скалах. Местные жители привычно преодолевали крутизну, и было забавно видеть коров и нагруженных тюками осликов, поднимавшихся от дороги к деревне - вверх по крутым каменным ступеням.

Но шоссе пока шло у подножия гор, огибая утесы и скалы, осыпи могучих базальтовых глыб, пересекая мелкие горные речушки и ручейки, весело сбегающие вниз в зелень долин, заливаемых ярким солнечным светом. Все было даже слишком театрально, слишком декоративно. Увидишь такой пейзаж на полотне и не поверишь в реальность натуры.

Но вот впереди показалось с десяток сарайчиков-хижин, выстроившихся вдоль шоссе под скалистой горой, увенчанной очередным базальтовым замком-деревней. Возле них на обочинах стояло два-три грузовика с тюками. Несколько йеменцев в футах и пестрых косынках, повязанных на головы, беседовали между собою, отдыхая и разминаясь после трудной дороги. Али оживился.

- Здесь нам надо позавтракать, - твердо заявил он. - Я с утра ничего не ел.

Возражать против этого не приходилось, и Абду по приказу Али с удовольствием остановил "тойоту" возле небольшого глиняного домика-харчевни, где хозяйничал радушный и необычно тощий старик. Мы вошли в крохотную беленную известью комнатушку, половину которой занимал сложенный из базальтовых обломков, скрепленных глиной, очаг и где у подслеповатого окошка стояли грубо сколоченный деревянный стол да три-четыре таких же самодельных стула. В очаге шумел пятилитровый медный чайник, пыхтели алюминиевые кастрюли. Мальчишка мыл в большом эмалированном тазу, расписанном огромными красными маками, грубые фаянсовые миски. Чистую посуду он складывал в картонные коробки, стоящие на прибитых к стене досках-полках. Там же стояли и глиняные сосуды, наполненные чем-то вроде сметаны, лежали горки помидоров и лука, пучки травы, стопки пресных лепешек.

Судя по тому, как засуетился хозяин, перекинувшийся с Али и Абду несколькими фразами, мои спутники настроились позавтракать плотно и начали это делать с густого молочного напитка, похожего на простоквашу, чтобы потом перейти к блюду из темной фасоли с репчатым луком. Я взял стакан крепчайшего и горяченного чая и вышел из харчевни, чтобы выпить его на свежем воздухе - на стуле у входа, подальше от пышащего жаром очага. Выпив чай, я стал прохаживаться по обочине шоссе с фотоаппаратом, стараясь отыскать наиболее выгодные точки для съемки деревни-замка, возвышавшегося в полукилометре от харчевни.

Я отошел довольно далеко, увлекшись фотографированием, а когда вернулся, мои спутники уже покуривали у машины. Лица их были блаженны, но глаза у Али блестели гораздо веселее, чем прежде, и щеки раскраснелись. От него попахивало виски.

- Пил? - грозно подступил я к нему.

- Немножко, - честно признался он.

- И ты хочешь, чтобы после этого я с тобою отправился через горы?

- Но ему же я ничего не дал! - скосил он глаза на не понимающего нашего разговора Абду.- За рулем-то он, а не я!

Ну что мне было ему возразить?

- Но ты же мусульманин, - решил все же я не ослаблять нажима. - Уважал бы хоть свою религию.

- Я мусульманин? - искренне удивился Али, а потом вдруг сразу сменил тему: - А вы в бога верите?

- Нет, - отрезал я.

- А почему же вы говорите тогда - "спасибо"? Ведь это означает в вашем языке - "спаси бог"! Или вы, русские, то и дело говорите "боже мой", выходной день называете - "воскресенье"... И вообще, поминаете бога, как самые верующие люди. А ведь вы, как говорите, атеисты! Вот объясните мне все это, пожалуйста!

Махнув рукой, я сел в машину, и Абду включил двигатель. За первым же поворотом дорога круто полезла вверх, завертелась серпантином, принялась выписывать восьмерки, цепляясь за скалистые, обрывистые склоны, зависая над ущельями, втискиваясь в лощины и расщелины. Это было действительно похоже на аттракцион, рассчитанный на то, чтобы нагнать как можно больше страху, чтобы как можно чаще перехватывало дыхание, подкатывал к горлу желудок, падало в холодную пустоту груди сердце. Всюду были скалы, неоглядные мрачные горы, поражающие суровой дикостью и неприступностью. И все же они были покорены людьми. Деревни-замки виднелись на самых крутых вершинах, и страшно было даже предположить, что по такой крутизне к ним как-то можно добраться. Тропы к ним заменялись бесконечно длинными пролетами вырубленных в базальте ступенек, кое-где над пропастями зависали подвесные мостики, нырявшие в короткие туннели, из которых выползали все те же гребенки уходящих в небо крутых лестниц. А далеко внизу, на дне пропастей, виднелись зеленые лоскуточки крохотных полей, засаженных кукурузой и дуррой. Повыше к ним припадали полоски темной зелени - кустарник кат. Его тщательно охраняли - он приносит крестьянам большие деньги, а кукуруза, дурра, немного овощей и фруктов - это идет только для себя, для питания собственной семьи.

Иногда дорога вдруг выпрямлялась, попадая в длинные и прямые коридоры, вырубленные в уходящих далеко ввысь каменных стенах. Несколько раз мы миновали шумные водопады, низвергающиеся откуда-то сверху, чуть ли не с самого неба. Ничего живописнее и своеобразнее я не видывал нигде в арабских странах, и понял, что Али гордился своими горами совершенно справедливо. А навстречу нам неслись с безумной скоростью машины - порой лоб в лоб, внезапно возникая за резким глухим поворотом и только лишь в самый последний момент избегая казавшегося уже неминуемым столкновения. Так мы и взлетели на перевал, оседланный деревней, а вернее, скоплением хижин, сараев и автомастерских, построенных когда-то теми, кто расширял, спрямлял и покрывал асфальтом этот головокружительный путь через редкие по крутизне и дикой красоте горы.

Здесь мы опять остановились - передохнуть и перекусить в местной харчевне, но теперь уж я не спускал с Али глаз, тем более что заметил, что они с Абду стали полушепотом переговариваться, исподтишка бросая на меня заговорщические взгляды.

- Абду просит выпить, - вдруг обратился ко мне Али, понявший, что я решил отныне контролировать каждый их шаг.

- Как? - возмутился я. - Ну а он же, в отличие от тебя - мусульманин? Что - мало ему жевания ката?

- Очень хочет, - просительно приложил Али свою правую руку к сердцу. - Говорит, что никогда в жизни не пил, а теперь хочет попробовать. Так хочет, что дальше не может ехать!

- Ну нет уж! Не хочет ехать - тогда я поведу машину сам. Или пусть едет тогда дальше один. Я с пьяным водителем, да еще по такой дороге не поеду. Попрошу, чтобы кто-нибудь отсюда прихватил меня по пути в Сану.

Мой решительный тон подействовал и на этот раз, но роль блюстителя нравственности двух взрослых парней мне уже стала надоедать. Надо было как-то избавить их от соблазна хотя бы на время. И тут мне пришла идея...

- Ладно, - примирительно сказал я. - Когда выедем на равнину, тогда можно будет и отдохнуть...

Али меня понял так, как ему хотелось.

- Правильно! - обрадованно подхватил он и даже приподнял свой портфель, с которым не расставался ни на минуту. - Я знаю там дальше одно местечко... Рай! Сад, река, красота кругом... Вот там и...

И он с жаром принялся расписывать Абду прелести ожидающего нас рая. Наспех перекусив лепешками с мясом, мы продолжали путь.

Наконец, мы спустились в ущелье, и шоссе пошло вдоль вади - пересохшего русла реки. Ущелье все расширялось, шло все более полого. У шоссе появились обочины, засаженные плодовыми деревьями. В вади откуда-то взялась вода, сначала один ручеек, потом другой, еще и еще - и вот уже по каменистому дну понеслись звонкие, сверкающие в солнечных лучах, манящие прохладой серебряные струи. Шоссе стало шире, ровнее. Мы еще ехали по ущелью, но горы расступались все шире и, наконец, слева от нас за мелкой, но шумной и широкой речкой потянулись сады крестьянских хозяйств.

- Здесь, - решительно объявил Али, когда мы оказались в зеленой аллее подступивших с обеих сторон к шоссе невысоких деревьев, увешанных небольшими, похожими на грушу, зелеными плодами. Он тронул Абду за плечо, и тот съехал на обочину в тень. "Тойота" остановилась, мы вышли.

- Там уже Тихама, - махнул Али рукой в направлении, куда нам предстояло ехать. - Гор больше не будет. Можно и отдохнуть.

С этими словами он стал спускаться с обочины по небольшому каменистому откосу - к плоским базальтовым глыбам, как будто кем-то нарочно расставленным у реки - глыба побольше (стол) и четыре поменьше (стулья). С ним был его неразлучный портфель, и Али старался не споткнуться о разбросанные вокруг камни, чтобы не разбить его драгоценное содержимое. Мы с Абду следовали за ним.

Устроившись вокруг большого камня, как за столом, мы принялись выкладывать свои запасы, прихваченные в дорогу - вареные яйца, овощи, бутылки с пепси-колой. В завершение Али торжественно водрузил на камень уже початую им бутылку и стакан. Я достал припасенные мною бумажные стаканчики...

Теперь, согласно моему замыслу, мне нужно было как-то отвлечь внимание Али и Абду.

- А это что за плоды? - спросил я, указав на дерево с плодами, похожими на маленькие груши.

- Адд, - ответил Абду. - Очень вкусно.

С этими словами он встал и полез на обочину - к деревьям. Али, сидевший к обочине спиной, повернулся к нему и принялся указывать деревья, плоды на которых казались ему покрупнее и поспелее.

Я взял бутылку, словно бы для того, чтобы разлить по стаканчикам ее содержимое, поднял над камнем-столом повыше и... разжал пальцы! Звон стекла слился с моим горестным воплем (здесь уж я постарался)! А дальше... дальше была немая сцена, и я представляю читателю вообразить чувства и Али, и Абду. Описывать выражения их физиономий я не берусь...

А мелкие шюды,которые я попробовал впервые в жизни, оказались очень вкусными - чуть кисловатыми, нежными, освежающими и душистыми. Их вкус был у меня все еще во рту, когда в гробовом молчании мы выехали, наконец, на равнину. Горы вдруг расступились перед нами, словно раскрылись узкие ворота. Уже потом я узнал, что это место называется "Баб эль-Нага" - "Ворота верблюдицы".

Мы понеслись по прямому и ровному шоссе, а горные отроги уходили все дальше влево и вправо и на их вершинах виднелись старые турецкие крепости. Справа осталась скала, похожая очертаниями на скульптурный портрет Гамаль Абдель Насера. Впереди, там куда нас вела дорога, стоял столб дыма. Это дымила печь Баджильского цементного завода, построить который помогли республике советские специалисты. А дальше была Ходейда.