СОГОТЕГОЙО ЖДЕТ ПЕРЕМЕН

Соготегойо ждет перемен

- Ну как? - спросил Густаво.

- Отлично, - бодро сказал я.

- Какие новости? - опять спросил он, как будто я работаю вместе с ним всю жизнь и прекрасно знаю, что для него «новость», а что быльем поросло. Я перебрал в памяти сегодняшний день и, вспомнив, что связи между Соготегойо и Акаюканом нет, брякнул:

- Там комиссара по земле убили.

Откуда мне было знать, что это сообщение хлестнет его так больно. Густаво отвел глаза, взялся двумя руками за спинку стула, который стоял перед ним, и медленно втянул носом воздух. Потом быстро с собой справился и сказал раздельно:

- Убили, значит...

И еще вопросительно посмотрел на сопровождающего меня в тот день Артуро, как бы сомневаясь: может быть, я перепутал что-то? Артуро ничего не сказал и Густаво понял: правда. Он снова тяжело вздохнул, подошел к столу и записал на календаре: «Позвонить военным, попросить послать патрульные машины в зону». Записав, начал подробно расспрашивать Артуро о том, что произошло. Это он мог бы сделать и позже, дождавшись, когда я, иностранец, выйду, но ему было не до правил хорошего тона. Густаво уходил от несчастья в заботы, как это делают люди, не раз терявшие близких на трудной дороге жизни.

Артуро сказал, что комиссара нашли утром в сельве и что зарубили его с одного «мачетасо» - удара мачете. Была ли это кровная месть или пьяная драка, Артуро не знал. К нашему приезду в Соготегойо всех старейшин индейской общины уже увезли в полицейский участок, а без представителя местной власти никто из индейцев разговаривать на эту тему не хотел...

Густаво заметил, что я внимательно прислушиваюсь к разговору, и пояснил:

- Теперь такие случаи редки, но несколько лет назад, когда меня только-только назначили директором Центра по оказанию помощи индейцам в Акаюкане, подобные происшествия приводили к маленьким междоусобным войнам, и тогда погибали целые семьи. Ныне многое изменилось, однако на всякий случай нужно, чтобы военные поездили там, в зоне, на машинах и напугали возможных мстителей. Это временная мера. Потом власти разберутся...

Густаво не интересовало, кто убил комиссара. Он заботился только о том, чтобы мертвых было как можно меньше, понимая, что имеет дело с другим миром. За дни, проведенные в Акаюкане, я видел Густаво серьезным и веселым, за рабочим столом в кабинете и на волейбольной площадке... Но запомнился он мне таким, каким был в тот день, когда я вернулся из поездки по индейским общинам штата Веракрус. Тогда, увидев, что смерть индейца для него настоящее несчастье, я поверил в искренность Густаво и в успех его сложного дела. Это было важно для меня: слишком много приходилось видеть фальшиво озабоченных чиновников.

Мы еще вернемся к разговору с Густаво Карильо Лопесом, директором Центра по оказанию помощи индейцам Национального института изучения коренного населения, а сейчас я попытаюсь объяснить, почему оказался там, где убили комиссара по земле Соготегойо.

Почти десять лет я проработал в Латинской Америке и опубликовал множество материалов об индейцах, живущих южнее Рио-Гранде, и тем более мне было интересно знать, что представляется читателю при слове «индеец». Менее всего хотелось бы услышать об индейцах, украшенных перьями, вооруженных луками, копьями и трубками с отравленными стрелами - всеми этими «типическими» аксессуарами, которые еще можно увидеть на далеких берегах малодоступных рек и в туристских центрах. Туристские центры - понятное дело, а на «дальних берегах» они сохранились в основном по бедности: покупка ружья далеко не всегда по карману, зато стрелять дичь из длинной трубки можно практически бесплатно. И яд кураре, и смоченная им кудель, которая наматывается на стрелу, и сама трубка - все изготавливается из подручных материалов.

Нетронутые же цивилизацией индейские общины редки и недоступны. Видимо, поэтому некоторые европейские журналисты, проехавшись по Южной Америке, приходят к выводу, что «настоящие» индейцы здесь больше не обитают, остались лишь немногие, которые доживают свой век. Однако кто же составляет большинство населения в Перу, Боливии, Эквадоре, Мексике? Неужели миллионы людей, переодевшись в брюки, рубашки, цветастые платья, перестали быть индейцами? Конечно, нет. Вот я и решил написать о том, как и чем Они живут в Мексике, в конкретном месте - штате Веракрус...

Интерес к индейцам, конечно, не случаен. Обращаясь к их социальной организации, ученые ищут ответы на вопросы, связанные с историей современного общества. В Мексике, где первобытных общин практически нет, по всей стране разбросаны десятки тысяч других, уже хоть как-то приспособившихся к условиям современного мира общин индейцев. Изучение их обычаев, культуры, традиционной системы хозяйства должно выявить возможные пути более полного приобщения коренного населения Мексики к жизни XX века. Руководит этой работой мощная государственная организация- Национальный институт по делам индейцев.

Насколько серьезны проблемы, которые должен решить институт, показывают такие цифры: из более чем сорока процентов населения страны - 23 миллиона из 60 - живет в сельской местности. Из них 10-12 миллионов, обитающих в небольших поселках численностью до 500 человек, находятся в крайне тяжелом экономическом положении. В подавляющем большинстве это и есть индейские общины. Ознакомясь с докладом Национального института, президент Мексики- Лопес Портильо сказал: «...если бы я мог попросить что-либо у неимущих и забытых в их нищете бедняков, то попросил бы у них прощения за то, что ничего не сделал, чтобы вырвать их из этого состояния прострации и забвения».

Бедность мексиканских индейцев-крестьян - это только одна сторона проблемы. Дальнейшее развитие страны прямо зависит от того, насколько быстро правительство сможет привлечь миллионы мексиканцев к активной экономической деятельности, обеспечить необходимый уровень образования индейцев, которые волей-неволей будут вовлечены в экономическую жизнь в связи с бурным ростом добычи и переработки нефти и газа. В состоянии ли бедные, неграмотные крестьяне стать рабочей силой, столь необходимой для развития страны? Способно ли их слабое хозяйство удовлетворить новые колоссальные потребности в продовольствии и других продуктах?

В Мехико мне не раз приходилось слышать споры на эту тему.

Позиции спорящих сторон сводятся - упрощенно - к следующему. Правые считают, что нефть сама решит все проблемы и никаких государственных планов не нужно. «Будем продавать нефть и газ американцам, в страну придет много денег, и все станут жить лучше...» - говорят они. Демократические круги Мексики резонно возражают, что сами по себе недавно открытые месторождения и распродажа богатств ничего не дадут. Они ссылаются на исторический опыт всей Латинской Америки и самой Мексики. Никогда найденные природные ресурсы «просто так» не улучшали положения населения в странах региона. Ни каучук Бразилии и Перу, ни нефть Венесуэлы и Эквадора, ни олово Боливии, ни медь Чили... Весь вопрос в том, кому принадлежат национальные богатства, кто ими распоряжается. И здесь у мексиканцев есть определенный опыт. Национализированная еще в 1938 году при прогрессивном президенте Ласаро Карденасе нефтеперерабатывающая промышленность стала для Мексики бастионом борьбы за национальную независимость.

Итак, нефть и индейцы... Для того чтобы подробнее узнать, как сплетаются эти две острейшие для страны проблемы, я решил поехать в Минантитлан - город нефтяного бума в штате Веракрус - и побывать в общинах индейцев, расположенных в этом районе...

От Мехико до Минантитлана меньше часа лета. Промышленный, современный мир, вторгшийся в эти еще недавно тихие места, предстал сверху в виде серебристых пеналов нефтеперегонных заводов и плоских, как школьные чернильницы ушедших времен, цилиндров емкостей нефтехранилищ. Мелькнула широкая полоса реки, порт с танкерами у причалов, и самолет сел. Аэропорт оказался маленьким, совсем неподходящим для города нефтяной лихорадки. Прибывших и желающих улететь было так много, что только чудом администрации аэровокзала удавалось удерживать это огромное количество людей в пределах небольшого одноэтажного здания. Извиняясь направо и налево, я протискивался сквозь толпу, прикидывая, как подать знак встречающим. Обычно в латиноамериканской толпе найти европейца нетрудно. Но здесь кого только не было. Вокруг говорили по-испански, по-английски, по-немецки... Смеялись, громко разговаривали, хлопали друг друга по плечам, суетливо предъявляли документы. Я вспомнил про рекомендательное письмо, которым меня снабдили в Национальном институте, вынул его и прижал к груди. По нему меня и узнали. И минут через десять я с моими новыми знакомыми уже ехал в небольшом грузовичке. При въезде в Минантитлан - скопление красных, зеленых, коричневых жучков - «фольксвагенов», огромных грузовых «фордов», комфортабельных «шевроле» и «крайслеров». По узким улочкам города мы не ехали, а протискивались. Скорость позволяла рассмотреть все в подробностях: одноэтажные розовые и светло-зеленые домики, бодеги - лавчонки на углах перекрестков, магазинчики с нелепыми усатыми манекенами: усы - по мексиканским представлениям о красоте - для мужчины первое дело. Проползаем вдоль базара, расположившегося на тротуаре. Покупатели, тесня ДРУГ друга, нагибаются над товаром, рассматривают уложенные на полиэтиленовые подстилки давно вышедшие из моды нейлоновые рубашки, щупают зелень, примеряют соломенные шляпы, кожаные пояса...

Я осторожно намекаю Артуро, что было бы неплохо, пока есть время, найти место в гостинице для ночлега. Он саркастически улыбается в ответ:

- Это невозможно. Мест в гостиницах нет и не предвидится. Вы будете жить в Центре, там есть койки для посетителей...

Небольшие города в зоне нефтяного бума переполнены. Со всей Мексики, и не только из Мексики, сюда съехались техники, рабочие, дельцы, представители самых разных фирм, поставляющих оборудование, машины... В праздничные и выходные дни в битком набитые городки приезжают еще и рабочие с нефтяных разработок. Цены - обычный регулятор потребления - подскочили до небес, но и это не срабатывает. Зарплата у рабочих хорошая, не говоря уже о доходах дельцов. Нефтяная лихорадка трясет почти как золотая. Для безработного то, что получает рабочий нефтяной компании, - целое состояние. Поэтому сюда едут, едут и едут. Конечно, место получает далеко не каждый. Артуро показывает на группу мужчин, сидящих на деревянных ящиках на краю тротуара.

- Эти наверняка ждут какую-нибудь машину с грузом. Проводят целый день возле склада. И так будут подрабатывать, пока не найдут что-нибудь постоянное. Если найдут...

Я смотрю на мужчин. Им лет по сорок, головы прикрыты пыльными шляпами, штаны рваные, из четверых трое босые...

Наконец мы выбираемся из Минантитлана, и наш грузовичок припускает по асфальтированному шоссе. Через двадцать минут мы сворачиваем с дороги к обнесенным забором одноэтажным строениям. Это и есть Центр.

Я бросаю сумки в одной из комнат пустого корпуса для приезжих и отправляюсь знакомиться с начальством. У конторы администрации толпятся люди. Нас пропускают в кабинет директора. Короткое знакомство, мы пожимаем друг другу руки, и меня усаживают на один из стульев, расставленных вдоль стены. Таким образом я попадаю в ряд посетителей, ожидающих очереди. Густаво, директор, занят разговором с одним из индейцев. Говорят они громко, не стесняясь присутствия посторонних. Густаво рассчитал правильно: за час сидения на стуле я познакомился с самыми разнообразными проблемами общин. Кто-то из посетителей говорил об электролинии к поселку, другой - о подрядах на строительство, третий - о земельных наделах, о машинах для перевозки продуктов... Слушая разговоры, я входил в курс ежедневных забот Центра.

- Ну вот и все, - ослепительно улыбаясь, сказал Густаво, когда за дверями скрылся последний посетитель. - Извини, что заставил ждать, но здесь такой порядок. Несколько лет назад я столкнулся с недоверием индейцев к Центру и к персоне нового директора, - он опереточным жестом показал большим пальцем на себя. - Тогда я решил не закрывать двери кабинета во время приема посетителей, позволил входить сюда всем и слушать, о чем идет речь. Это в общем-то неудобно, но зато все знают, что никаких тайных сделок я не заключаю, занят делом, кофе не распиваю. Заодно слушают, чем мы можем помочь...

Густаво подмигнул и хлопнул меня по плечу, как будто принимал в заговорщики против бюрократии. Было видно, что он засиделся за столом и теперь был рад дать выход энергии. Жаль было снова усаживать его на стул и заводить серьезный разговор, но работа есть работа, и я попросил Густаво рассказать о его деятельности.

Забот у Центра много. Под его патронажем находятся 107 общин индейцев науатль и пополука общей численностью около 35 тысяч человек. Науатль - как полагают, потомки воинственных ацтеков, прошедших от Мехико до Гватемалы на юг, - более энергичны, общительны. Пополука ведут род от древних ольмеков. В этой зоне они до сих пор живут общинами по 150-200 семей, почти не смешиваясь друг с другом. Два года потребовались Густаво и его помощникам, чтобы завоевать доверие индейцев, доказать им, что Центр действительно хочет им помочь. Тогда, наверное, и родилась традиция «открытых дверей», Я легко представил себе, как трудно было преодолеть барьер недоверия индейцам, привыкшим видеть в каждом горожанине обиралу и лихоимца. Но работники Центра пробивались по бездорожью в общины, разъясняли: они пришли, чтобы помочь с покупкой зерна, продать в кредит скот, обучить современным способам земледелия, построить школу, оформить бумаги на владение землей... Теперь, через четыре года упорных трудов, Густаво было чем гордиться. Он с удовольствием показывал на разложенной на столе карте селения, где были построены школы, организованы медпункты, магазины, кооперативы, проведено электричество, проложены дороги, построены спортплощадки...

- Приходится ли вам как работникам Центра выступать в качестве защитников индейцев? - спросил я, по опыту зная, что ни одно мероприятие на благо индейцев в Латинской Америке не обходится без столкновения с многочисленными авантюристами, мошенниками, беззастенчивыми коммерсантами да и просто бандитами, для которых индейская община все равно что торговый парусник для пиратов.

Густаво, однако, не понял вопроса. И тогда я рассказал ему о том, как латифундисты в Южной Америке сгоняют индейцев с обработанных земель в сельве, как отнимают урожай, силой заставляют работать на себя, как обсчитывают их перекупщики.

- У нас в зоне такого быть не может, - сказал Густаво. - Наделы земли быстро оформляются юридически, индейцы сами избирают руководство общиной, у них есть даже собственная полиция. Что касается перекупщиков и мошенников, которые опаивают крестьян и скупают за бесценок урожай, то такое бывает. Но и здесь Центр не остается безучастным. С перекупщиками боремся...

Уже поздно вечером мы выбирали общины для завтрашних визитов.

-Вам; наверное, будет интересно познакомиться с самой далекой от цивилизации общиной, - сказал Густаво. - Вот здесь, - он показал на карте, - пожалуй, самая труднодоступная. Дороги туда нет. На машине доедете до перевала, а там верхом на лошади часа четыре по тропе...

- А чем отличается эта община от вот, скажем,:этой, - я наугад показал на значок населенного пункта почти рядом с прочерченным красным карандашом шоссе.

- Ничем, - сказал Густаво.

- Ответ был неожиданным.

- Вы хотите сказать, что близость дороги не влияет?

- В данном случае нет. Это только на карте близко. Но от шоссе до поселка общины километров шесть по грунтовке, и проехать на машине можно только Сейчас. Через несколько дней пойдут дожди, и тогда туда тоже только верхом можно будет добраться, так что положение тех и других жителей одинаково.

«Нет, не поеду я на лошади, - подумал я. - Во-первых, наездник никудышный, а во-вторых, так интереснее. Ведь шоссе всего в шести километрах!..»

Утром мы отправились в Соготегойо. По асфальту шоссе машина шла быстро, обгоняя грузовики, колесные тракторы с прицепами, крестьянские повозки, запряженные лошадьми и мулами... Местность равнинная, вдоль дороги невысокий кустарник, за ним деревья повыше. Мачты высоковольтной линии... От дороги в редкий лес уходят тропинки. Мужчин почти не видно. Встречаются лишь женщины. Они идут босиком, в руках мачете, на голове поклажа. Несут тюки, корзины, даже ведра с водой. Артуро поясняет: здесь так принято. Мужчины носят груз только на плече. Если у индейца поклажа на голове или он тащит что-то в руках, нехорошо, будут смеяться: «Баба».

Теперь нас в машине пятеро: Артуро, я, шофер - парень лет двадцати, два инструктора из местных индейцев. Им обокм лет по двадцать пять - в Центре, кстати, работают в основном молодые мексиканцы. Один знает пополука, другой объясняется на науатль. Густаво послал их в поездку на тот случай, если придется разговаривать с кем-нибудь из индейцев, не знающих испанского. По ходу дела, правда, выясняется, что говорящий на пополука с жителями Соготегойо если и сможет объясниться, то с трудом. Диалект не тот...

Оба инструктора, перебивая друг друга, комментируют для меня то, что мы встречаем по пути. Нагоняем двух индеанок-старую и молодую. Каждая несет на голове ведро. Старая в длинной юбке, выше пояса все открыто ветру и солнцу. Молодая в короткой юбке и цветастой кофточке. Ребята тут же объясняют: в общинах все время спорят на моральные темы. Матери и бабушки стыдят дочек, что те носят короткие юбки, а молодежь корит старших за открытый бюст: у каждого поколения свои нравы...

Проезжаем дорожный указатель «Чекапала в 20 километрах» и останавливаемся. Слева от дороги работают бульдозеры, лежат большие трубы, экскаваторы выбирают траншею.

- Газопровод тянут, - поясняет Артуро, - хотя это ясно и без его пояснений.

Я выхожу из машины. Картина живописная: разрытая красная земля среди зеленых зарослей, ярко-желтые мощные машины, несколько рабочих-индейцев в касках под большим зонтиком от солнца... Один обедает, разложив снедь на трубе. С другой стороны трубы две девочки - дочки - ждут, когда отец закончит обед...

Мы отправляемся дальше. Теперь мои спутники говорят о нефти. Все больше индейцев из общин бросают землю, уходят на заработки, нанимаются на строительство. Земля устала. Нужны удобрения, знания, как их использовать. Чтобы прожить с семьей, требуется все больше денег. На строительстве платят много, и цены на продукты растут. Цена на землю тоже растет. Теперь один гектар стоит тысяч пятнадцать песо. Но крестьяне этого не понимают или не хотят понять. Землю продают и уходят. Им не до финансовых расчетов. Голодно. А на строительстве заработки до 14 тысяч песо в месяц!

Я спрашиваю у нашего шофера, почему он не ушел на строительство. Ответ неожиданный: «Денег на взятку нет». Оказывается, чтобы получить хорошую работу, ему нужно дать «в лапу» подрядчику тысяч восемьдесят.

- Если бы у меня были такие деньги, я бы и на строительство не пошел, - рассуждает он. - Завел бы свое дело, продавал бы кокосы на дороге, вон как тот! - И он показывает на торговца возле груды кокосовых орехов, наваленных у дороги. - Или еще чем-нибудь торговал... Да мало ли что можно делать, когда у тебя такая куча денег - 80 тысяч!

«У каждого свой предел мечтаний, - подумал я. - Восемьдесят тысяч мексиканских песо - это около трех тысяч рублей».

Теперь разговор по малейшему поводу возвращается к нефти. Поводы, правда, не заставляют себя ждать. Нефть где-то рядом и, наверное, под нами. Она напоминает о себе то рабочим в каске, то дорожным указателем: «Поворот на вышку №...», то сорокатонным самосвалом с маркой национальной нефтяной компании «Пемекс» на двери кабины. Многое из того, о чем говорят мои спутники, я уже слышал в Мехико. Нефти найдено много. Наверное, запасы ее не меньше, чем в Саудовской Аравии, а может быть, и больше. Нефть высокого качества, и ее можно было бы с выгодой продавать. Мировые цены на нее постоянно растут. Здесь всех это радует. Наконец-то можно будет заняться развитием страны, поднять уровень жизни, решить проблему образования (этот вопрос моих спутников волнует особенно, поскольку ликвидация неграмотности индейцев-крестьян - их непосредственное занятие), построить нефтеперегонные заводы - не продавать же нефть в сыром виде, - обзавестись и своей большой химией, производить различные пластики, пластмассы... Добрым словом поминают Карденаса, с негодованием отзываются о кампании против государственной нефтяной компании «Пемекс», начатой в прессе. Правые критикуют «Пемекс», говорят, что она не справится со своими задачами, критикуют администрацию за неповоротливость, за большие накладные расходы государственных предприятий и в то же время пытаются принять участие в государственных компаниях, скупить акции, перекупить предприятия... Для моих спутников, судя по разговору, такой поворот - новость, для меня-обычный, давно известный трюк. Точно так ведутся кампании против государственных предприятий в любой латиноамериканской стране. Их критикуют за непомерные расходы, взятки, воровство, что, кстати сказать, случается довольно часто. Не просто чиновникам сохранить порядочность, когда сама порядочность измеряется наличностью... Но стоит администрации уступить, и бывшие критики ошибок и промахов туг же разворовывают что только можно. «Пемекс», правда, так просто не свалить. Трудно найти мексиканца, который не гордился бы этой компанией, давно ставшей символом экономической независимости и национального достоинства.

До поездки в Минантитлан я разговаривал с директором одного из крупнейших нефтеперегонных заводов в мексиканской столице.

- Волна критики в адрес «Пемекса» и других государственных предприятий, - говорил он, - поднялась с новой силой в связи с открытием новых месторождений нефти, которые сулят Мексике небывалые доходы. Один из коварных ходов правых - это сравнение наших предприятий с американскими. Говорят, мол, у нас слишком много рабочих и техников на предприятиях. Мол, в США при таком же объеме производства рабочих на предприятиях занято гораздо меньше. Но разве мы можем сравнивать условия США и Мексики? Разве мы можем позволить себе вводить полностью автоматизированное производство и увольнять рабочих? Нет. Мы государственное предприятие, мы даем максимальную занятость, обучаем рабочих, готовим кадры для промышленности.. Многие рабочие, прошедшие школу «Пемекса», трудятся сегодня на других предприятиях...

- А что вы думаете, - вдруг спросил Артуро, - могут американцы послать сюда войска и захватить месторождения?

- Думаю, им это не просто сделать, - я постарался ответить осторожно, поскольку догадывался, откуда возник такой вопрос.

По, правде говоря, я был удивлен, прочитав; в мексиканских газетам тревожные сообщения о том, что: некоторые американские сенаторы и политические деятели высказывались за применение силы в отношении Мексики. В то время обсуждался вопрос о ценах на мексиканские нефть и газ. Создавалось впечатление, что американское правительство было удивлено желанием мексиканцев распорядиться своими природными ресурсами по своему усмотрению и продавать газ и нефть тому торговому партнеру, который будет лучше платить. И стремление Мексики расширить географии) сбыта нефти воспринималось почти как угроза безопасности США. Обычные в таких случаях призывы американских «ястребов» решить проблему, послав войска, никого за пределами Мексики не напугали, и сообщения об этих призывах, которые приходилось читать в газетах, ассоциировались скорее с Ближним и Средним Востоком.

Только в Мехико, поговорив с моими мексиканскими друзьями, я понял, что здесь угрозы послать войска звучали совсем неиносказательно. Мексиканцы не забыли, как США присвоили почти половину территории Мексики. У рядового мексиканца, как мне показалось, нет ощущения, что времена^ де переменились, что теперь США не могут сделать то же самое, что сделали немногим более ста лет назад.

«А для чего им «корпус быстрого реагирования»?» «А не посчитают ли они наши месторождения нефти сферой своих национальных интересов?» «Если они собираются «усмирять» арабов, то кто им помешает сделать то же самое с Мексикой? Мы же рядом!» Такие вопросы и рассуждения мне приходилось слышать часто. Я не мексиканец и поэтому, может быть, далек от мысли, что угрозы «ястребов» имели под собой реальную почву. Однако то, что они сыграли определенную роль в кампании шантажа в период переговоров о поставках мексиканской нефти и газа в США, сомнений не вызывает...

- Держись! - весело крикнул Артуро, и машина, не снижая скорости, резко свернула с асфальта на грунтовую дорогу. Мексиканцы любят ездить лихо. Но вскоре дорога начала диктовать свои условия езды. Пришлось ковылять на ухабах, ползти по рахитичным мостикам через реки, осторожно нащупывать броды...

Спуски сменялись подъемами. Подъемы длиннее и круче, так что мы постепенно набирали высоту. Справа и слева высокие травы закрывали обзор. Протяжно сигналя, нас обогнал грузовик с высокими бортами. Кузов полон людей. Мои спутники заволновались: «Перекупщики едут. Пора урожая. Они сейчас скупят кофе и фасоль. Наверняка обманут индейцев, опоят...» Проехали большой загон. Человек десять обмывали лошадей раствором от клещей. Деревушка из нескольких домов на единственной улице... В канаве четверо мужчин повалили здоровенную свинью. Один разжал ей пасть ножом и внимательно разглядывал, нет ли паразитов.. Это уже работали скупщики.

Проехали еще с полчаса меж высоких кустов и деревьев и наконец добрались до места назначения. Это и есть Лома-де-Соготегойо. Среди деревьев, напоминающих акации, в один нестройный ряд домишки индейцев. Крыши из пахи. Крыша, пожалуй, самая монументальная деталь дома. Стены же, сделанные из тонких кривых кольев, просматриваются насквозь. Некоторые дома огорожены редкой изгородью из таких же кольев, только покороче. Жители не спешат к машине. Даже босоногие мальчишки держатся на расстоянии. Лица у всех серьезные и мрачноватые. Артуро, озабоченный холодным приемом, просит остановить машину, выходит один и скрывается за поворотом дороги. Через некоторое время возвращается в сопровождении девушки-индеанки, одетой по-городскому. Брюки, цветастая блузка, косынка прикрывает волосы. Она садится в машину, и мы едем дальше, в глубь деревни. Девушку зовут Мерседес. От нее я узнаю причину настороженности жителей: убит комиссар по земле. «Жители перепуганы, - объясняет она, - и едва ли кто-нибудь будет говорить с вами». Однако вид у нас миролюбивый, доброжелательный, и, ког,да мы вышли из машины у одного из домов в сопровождении нашей спутницы, отношение переменилось. Несколько мальчишек лет десяти - двенадцати первыми приблизились к нам. Один - самый смелый - потрогал мой фотоаппарат и с удовольствием сообщил свое имя: Аугустиньо Гутьеррес Эрнандес. По-испански он изъяснялся довольно свободно, и мы разговорились. Постепенно в разговор втянулись его товарищи и подружки.

Выяснилось, что в общине есть начальная школа и Аугустиньо уже закончил четыре класса, а теперь он помогает родителям на земельном участке.

Постепенно подходят взрослые жители деревни. Убедившись, что ледок недоверия растаял, я прошу молодого индейца в вязаной шапочке показать свой дом. Он неожиданно легко и даже с удовольствием соглашается. У дверей хижины нас встречает мать индейца, женщина лет пятидесяти, вид у нее больной и усталый. Я здороваюсь по-испански, она тоже отвечает на испанском, но - сразу видно - владеет им далеко не свободно.

Центральное место в большой и единственной комнате дома занимают два важнейших предмета - очаг и кровать. Кровать собрана из кольев и досок, связанных веревками. Очаг попросту костер на земляном полу, рядом с ним каменный трехногий столик. Хозяйка говорит, что такой стол стоит пятьсот песо. Дорого, но зато он служит не одному поколению. Это незаменимейший предмет в хозяйстве. На нем перетирают кукурузные зерна, раскатывают тесто. На очаге покоится большой круглый чугунный лист, на нем жарится огромная лепешка - для всей семьи. В хижине нет ни окон, ни дверей, дым выносится сквозь стены. По дому свободно ходят свиньи, индюки, куры, собаки... Я разговариваю с хозяйкой и думаю о том, что уровень цивилизации определяется различными критериями, а вот чем измерить Заброшенность и отсталость? Может быть, поверьями, которые бытуют в этих местах? От разных людей я слышал здесь, например, об оборотнях. Мне рассказывали, как один индеец «разоблачил» жену-оборотня, перебросил ее через очаг и она превратилась в корову. Кто-то даже видел шкуру, которую он с той коровы содрал...

На мои вопросы хозяйка отвечает с охотой, но коротко и односложно. Ее муж и старший сын работают на мильпе - небольшом участке земли. Заработка едва хватает, чтобы прокормить семью. Могли бы обрабатывать и более крупный участок, но нет техники, а если будет, то, как ею пользоваться, никто пока не знает. Хозяйка ни разу в жизни не видела телевизора, электролампочку видела в соседней деревне, когда туда провели электричество, - специально ходила смотреть. Кино тоже смотреть не приходилось, читать не умеет, но младшие ее сыновья уже учатся в школе...

К школе мы и направляемся, покинув хижину. Как выяснилось, сегодня занятий нет. Ветром сорвало крышу, и теперь все ждут, когда староста созовет жителей, чтобы ее поднять... Крыша из пахи одним краем лежит на земле, но другой край зацепился за стену из тонких кольев, так что кровля похожа на шапку, сдвинутую набекрень. В этом здании, напоминающем сарай, дети получают начальное образование. Здесь всего четыре класса. Дальше учатся только самые способные. Один из пятидесяти будет учиться пока не закончит шесть классов в школе-интернате, вернется учителем в эту или другую деревню, и цепочка образования обретет новое звено. От школы Мерседес ведет нас к медпункту. Она здесь медсестра.

- Что вы умеете лечить? - спрашиваю я девушку, когда мы заходим в ее «кабинет» - крохотное фанерное сооружение, напоминающее продовольственный ларек.

- Лечу расстройство желудка, даю таблетки от головной боли, могу делать инъекции пенициллина. Ампулы у нас есть, - говорит она и с готовностью показывает набор лекарств. - Но главное, конечно, не это. Я должна заставить всех индейцев общины кипятить питьевую воду, хочу научить их цементировать полы в хижинах. Тогда заражений от домашних животных будет меньше, да и сам скот не станет заходить в дома. Но мне трудно. Жители не говорят на пополука, а я не говорю на науатль, и мне не очень-то верят. Или вовсе не понимают. Не хотят понимать...

- А если случаются серьезные заболевания?

- Раз в две недели нас посещает доктор из Центра, а кроме того, как и повсюду, индейский знахарь тоже есть...

По дороге в Центр я вспомнил детали увиденного, и упомянутый в разговоре знахарь вновь навел меня на размышления о поверьях индейцев, о мире подземных духов, об исчезающих в сельве людях, о дьяволе на горе Белой Обезьяны, куда ходят за подмогой будущие лекари... Но при всем этом уже функционируют школы, и в Соготегойо сто учеников прилежно изучают письмо, грамоту, арифметику... Конечно, до XX века еще далеко, новое только показывает первые ростки, но это уже не просто индейцы из сельвы, это крестьяне, граждане Мексики, готовые влиться в общий поток истории своей страны, если им помогут... Этими мыслями я поделился с Густаво.

- Вернемся к нашему разговору завтра, - сказал он. - Может быть, посещение второй общины изменит твое мнение...

Густаво сдержал свое слово. На следующий день мы побывали еще в одном индейском поселке. Он походил на крупную современную деревню, и жизнь там шла уже в ритме наших дней.

Большая школа выходила фасадом на центральную площадь поселка, во внутреннем ее дворе индейские мальчишки и девчонки азартно играли в волейбол, защищая честь своей школы-интерната. Функционировали магазинчики, мелкие лавчонки. Я подошел к одной из лавок, около которой неподвижно застыла пожилая индеанка в длинной юбке, на шее у нее висела золотая цепь. Вскоре появился хозяин магазинчика, и мы говорили уже втроем.

Лавочку они открыли месяца четыре назад. Пока,доходы небольшие, но через некоторое время тортовое дело станет - они в этом уверены - хорошим подспорьем в хозяйстве. Сыновья уже помогают, вместе обрабатывают мидьпу, выращивают кукурузу, фасоль...

- За два мешка маиса дают 250 песо, а в городе и 300 можно получить, - рассказывает Баутиста Рамирес. По его мнению, можно было бы зарабатывать и больше: Центр и кредитом обеспечит, и продукцию поможет вывезти. Рассчитываясь за перевозки, индейцы оплачивают только стоимость бензина. - Правда, силы уже не те, да и один из сыновей подался на нефтеразработки. Там у него заработки, до ста пятидесяти песо в день. Огромные деньги - вздыхает дон Баутиста.

Для него это и правда большие деньги: .Рамирес помнит еще те времена, когда отсюда под охраной вывозили кукурузу караванами по сорок мулов и платили за стокилограммовый мешок всего по двадцать песо... В общем дон Баутиста одобряет решение старшего сына.

- Раз его там приняли и так хорошо платят, значит, я его правильно воспитал и вырастил настоящего человека, - сказал он мне на прощанье.

В этот вечер я возвращался в Акаюкан вместе с Густаво. Он вел машину и подробно расспрашивал меня о том, что я успел увидеть за последние дни. Я рассказал о посещении индейских общин, о школах-интернатах для детей индейцев, о том, с какой гордостью показывали мне мальчишки единственный в округе учебный трактор...

- А тебя не смущает, что мы готовим наших подопечных единственно для того, чтобы их эксплуатировали на капиталистических предприятиях? - вдруг заговорил Густаво.

- Почему ты спрашиваешь об этом меня? - отвечаю я вопросом на вопрос, стараясь выиграть время.

- Потому что меня замучили леваки, - раздражается Густаво. - Нас обвиняют в том, что мы предаем наших индейцев, отдаем их на растерзание капитализму. Ты думаешь, нам безразлично, что думают о нашей работе люди?

Теперь я понимаю, почему он взял в машину меня одного.

- Я думаю, Густаво, что в существующих ныне условиях вы делаете благородное дело. Несете знания, учите индейцев жить - и выживать! - в современном мире. Ты ведь знаешь, что случится, если твои подопечные останутся без помощи института? - говорю я.

Густаво едва заметно улыбается. Видимо, для него важна любая поддержка, и моя - случайно попавшего в Веракрус чужеземца - тоже. Мы выезжаем на грунтовую дорогу, впереди указатель: «К строительству трубопровода». Через несколько минут перед нами открывается картина строительства. Мощные машины тянут связки труб, работают краны, разворачиваются сорокатонные самосвалы, неподалеку монтируют насосную станцию.

- Пойдем туда, посмотрим, нет ли среди рабочих твоих, - предлагаю я Густаво.

- Их там нет. Мои трудятся на самых тяжелых земляных работах. Лопата пока их предел...

На этом мы прервем наше путешествие. Я говорю прервем, а не закончим, поскольку надеюсь на то, что, прочитав эту книгу, пройдя по Латинской Америке вместе с автором, читатель, может быть, продолжит путешествие по другим книгам. А может быть, и сам когда-нибудь пройдет по дорогам этого не такого уж далекого от нас удивительного и прекрасного континента, открывая его для себя и для других...