КРАСКИ ЖИЗНИ

В Аддис-Абебе есть известная в стране да и за ее пределами Школа изящных искусств, основанная эфиопским художником Алле Феллеге Салямом, ныне директором этой школы.

Мы сидим в его кабинете, стены которого увешаны картинами и расписаниями занятий студентов.

Алле Феллеге Салям рассказывает о себе.

Он принадлежит к династии известных в Эфиопии художников, которая насчитывает девять поколений. Дед Алле в своей деревне имел прозвище Бырру - Серебро. Значит - человек с серебряной кистью. Дядя известен был как Имайлаф Хыруй - Избранный из многих тысяч. Отец Алле не успел проявить себя как художник: он погиб на спортивном состязании совсем молодым. Когда соседи привели домой лошадь без всадника, жена его кормила грудью новорожденного ребенка. В домике Феллеге Саляма собралась родня, вдове погибшего говорили обычные в таких случаях слова утешения: что бог грозен, но и милостив. Взял одного - дал другого... Что теперь Феллеге Салям будет жить как бы второй жизнью. Род продолжается...

- Назовем малыша Алле,- сказала мать.- Алле Феллеге Салям!

Алле - есть. Есть Феллеге Салям. Мольберт отца, его краски и кисти перешли по наследству к Алле.

Мальчик подрос, начал ходить в деревенскую школу, где обязанности учителя выполнял местный священник. Эфиопский священник, как и у нас в старой церковноприходской школе, обучая ребятишек добру, не исключал методов насилия и щедро сыпал подзатыльники. Маленькому Алле доставалось за увлечение живописью, а вдобавок и за деда. Дед Бырру был художником-бунтарем. Он отходил от канонов и, зная слабости церковной братии, так изображал жизнь святых отцов, что многие его картины церковники замазали.

Стелы Аксума.

Духовный наставник Алле опасался, как бы мальчишка не пошел по стопам деда. И без того скандалов хоть отбавляй. Вот в монастыре Дима Георгиса нашли древнюю книгу - письмо на бараньей коже; хранили ее, считали священной. А когда какой-то грамотей осилил полузабытый древний язык, выяснилось, что сочинение носит философский характер и направлено против религии. «Вера в бога подобна пустому звуку»,- написано в ней. Каково? Дед Алле долго работал в этом монастыре. Роспись стен - его. Он же иллюстрировал монастырские книги. Счеты блюстителей веры еще не сведены с династией Феллеге Салямов, и учитель решил, что раз перед ним мальчик из рода Салямов, то лучше бы ему и вовсе не рисовать.

Алле определили в техническую школу в Аддис-Абебе. Но тяга к живописи была сильна. Он рисовал и там.

...Несколько лет Алле прожил в Соединенных Штатах. Духовные цензоры Эфиопии надеялись, что модные и крикливые иноземные течения в искусстве заглушат в молодом художнике национальные черты. Писать абстракции куда лучше, безопаснее, чем выносить на полотно социальные проблемы эфиопской действительности.

Однако девятый представитель династии Салямов не поддался чуждым влияниям.

Алле Феллеге Салям тверд в отстаивании своих принципов. И мягок, предельно снисходителен к своим коллегам по работе в школе.

Он не скрывает своего неприязненного отношения к абстракционизму в целом. Говорит:

- Зритель влюбляется в полотно истинного художника. Глядя на него, он обогащается, добавляет к своей натуре какую-то важную грань. В этом я вижу облагораживающее значение живописи. Искусство, как и любовь, всегда говорило и говорит языком общения. Возьмите старых мастеров. Какой мощный поток реализма! Кающаяся Мария Магдалина Тициана понятна без особых объяснений. У меня большие претензии к некоторым течениям современной живописи. Многие модернисты не имеют языка, их не понимает зритель. Искусство как бы теряет дар живой речи. Нужен переводчик, чтобы раскрыть смысл того или иного полотна. Случается, молодой художник выходит на улицу искусства не для того, чтобы выразить свой духовный мир, а просто похулиганить и тем обратить на себя внимание публики. И у нас в школе есть такие. За полчаса намалюет картину! Легко, небрежно. Нет ни труда, ни глубины открытия. Легковесная, пустая кисть! Пустая - но все же кисть, а не веник!.. Приходится возиться, спорить, доказывать, уличать в незнании простейших законов мастерства. Своим слушателям я рассказываю о случае, происшедшем со мной в Америке.

Бойкое место.

...Нужда столкнула Алле и его друга с домом умалишенных. Знакомый врач-психиатр обратился к молодым художникам с предложением: научить рисовать его пациента, миллионера, болезнь которого заключалась в том, что он мнил себя непризнанным талантом.

Алле с товарищем кое-как научили этого человека держать кисть и наносить краски на полотно. Миллионер решил открыть музей-выставку своих работ, чтобы наконец получить признание.

Врачи смотрели на все это как на лечебное мероприятие. А картины сумасшедшего между тем были восторженно приняты почтенной публикой, «нелицеприятной ценительницей прекрасного»...

- Видите,- улыбнулся Алле,- иной раз публику, не в обиду ей будь сказано, может привлечь и бред сумасшедшего! Нет, я не всегда пойду за так называемым общим мнением. Толпе я не доверяю. Порой для меня важнее мнение знатока, профессионала. Только не ищите в моих словах противопоставления одиночек-специалистов безликой массе. Этого нет! Художник обязан прислушиваться к самым различным оценкам, но не обязан непременно соглашаться с ними. Пусть все станет на свои места. В оценке художественного явления нельзя допускать и капли спекулятивности. Возвращаясь к абстрактному, скажу, что у художников этого модного направления есть очень ценное качество - дух поиска. Это много для нашего дела. Да и сами абстракционисты неодинаковы. Сходите в мастерскую Скундера, посмотрите его работы. У него оболочка абстракциониста, а сущность, я думаю, земная, реалистическая.

Скундер.

Я внял совету Алле.

...Скундер блистателен. В семнадцать лет ему присудили на всеэфиопской выставке вторую премию. Его картины приводили в изумление признанных мэтров живописи. Совсем юный африканский художник (он родился в 1937 году) производил фурор в салонах Парижа, Лондона, Рима, Нью-Йорка. Европейские столицы одна за другой устраивали его персональные выставки. Перед ним открываются мастерские лучших художников мира. Восемнадцатилетний Скундер поселяется в Париже и живет там одиннадцать лет. За ним закрепилось прозвище «черный Орфей». В Париже его полотна выставлялись рядом с картинами Марка Шагала, и Скундер очень гордится этим.

Успех рос.

Ящики с картинами Скундера путешествуют из Марселя в Дакар, из Америки в Нигерию, из Гамбурга в Сан-Паоло... Премии, призы, дипломы. На выставке африканских художников его работы занимали призовые места. Тогда он сказал замечательные слова:

- Я делаю все, чтобы Африканское Искусство писалось с большой буквы...

О нем опубликованы сотни статей на многих языках.

Один критик причисляет его к последователям Поля Сезанна. Другой обращает внимание на сходство Скундера с Полем Кли. Третий говорит о влиянии на него итальянца Черико. Высказывались суждения и о приверженности Скундера к искусству Востока в самом широком толковании этого понятия.

«А не возрождает ли Скундер в своем творческом почерке сюрреализм?» - задавал вопрос некий теоретик-прогнозист и ссылался на то, что Скундер работал вместе с основателем этого течения Анрэ Бретоном. Один африканский поэт, посмотрев картины Скундера, написал стихи и назвал его творчество «напряженной чистотой». Эфиопский деятель культуры Соломон Дересса отстаивает «своего» Скундера, подчеркивает его национальное начало, умение использовать традиционные приемы живописи, фольклор, историю.

Картины Скундера приобретают музеи и частные лица. Ему пишут со всех концов мира. В Аддис-Абебу приезжают посмотреть его мастерскую, побеседовать с ним.

Студия Скундера - в боковой пристройке Школы изящных искусств. В тесной комнатке - обычный «художественный беспорядок», возведенный в квадрат бурным темпераментом владельца. Наброски, эскизы, картон, полотна и просто бумага теснятся на всех четырех стенах, на полу и даже приколоты на потолке. Краски, кисти. Стул - обрубок дерева, его перекатывают с места на место. Корни, найденные в лесу, похожие то на извивающуюся змею, то на птичью головку. И картины, картины...

Сам Скундер - худенький, малорослый, очень подвижный человек. Курчав, черен. Усики, жидкая бородка. Чем-то похож на молодого Репина. Сидим и разговариваем - обо всем на свете.

- Европейские дипломы, признаться, полностью меня не устраивают. Мученье, когда тебя больше понимают на Западе, чем в родной стране,- в раздумье произносит Скундер.- Вот работаю, суечусь, а может быть, из меня так и не получится национального художника Эфиопии?

В ответ на мое замечание, что его полотна трудны для понимания, Скундер воскликнул:

- А скажите, кто дал право на легкое понимание того, над чем художник трудится долгими днями и ночами? Он работает в поте лица, отрешившись от всего, изнемогает, сотню раз переделывает, а тут перед картиной, рожденной в муках, появляется некий любитель искусства и заявляет, что ему, мол, непонятно! Я тружусь неделями, месяцами, тку, вышиваю красками свою идею, а этот самодовольный посетитель салона, оглядев за пять или десять минут все, что я сделал, приходит к выводу, что мистер Скундер сложен, недоступен для понимания. Разве это справедливо? Чертово племя дилетантов!

Скундер пригласил меня на обед. Он снимает небольшой одноэтажный домик. Садик, зеленая полянка, высокие деревья у самой ограды. На пороге растянулся черный пес Кути, любимец хозяина и, по его уверениям, знающий «в лицо» всех эфиопских художников, «отличающий талантливых от бездарных». К первым лезет целоваться, вторым слегка помахивает хвостом... Скундер умеет едко шутить.

Из кладовки он выносит картину за картиной, ставит их на пол. Помогаю ему. Через полчаса - мы в сказочном окружении каких-то туманностей, плывущих пятен, раздробленных до мельчайших точек. В центре комнаты - стол, который постепенно уставляется посудой. Гостя положено кормить, и жена Скундера хлопочет, расхаживая вместе с дочкой Андой между столовой и кухней.

Я заметил, что многие картины не имеют названия. Почему?

- Порой трудно найти имя новорожденному,- отзывается Скундер.- Кажется, что любое, самое удачное название не отражает всего содержания картины. Название - как рамка. Оно в той или иной мере сковывает зрителя, диктует ему готовую идею. Пусть сам трактует полотно, как ему вздумается, без направляющей подписи. Впрочем, подчас я отступаю от этого принципа. Вот, смотрите - «Щиты славы»...

В провинции.

Их десятки. Кровавая сеча окончена. Художник будто бродил по бранному полю и собрал щиты, разместил их на полотне. Черные, красные, фиолетовые, оранжевые. Пирамида щитов. Есть богато украшенные, есть и простые. Металлические и из кожи бегемота. Уцелевшие и изрубленные. Лежащие плашмя и сдвинутые тыльными сторонами.

Большое впечатление производит «Песнь затмения». В центре солнечного диска черный круг. Мрачный тон пронизывает всю картину: и человеческую фигуру, смутный декорум внизу и панно в середине. Солнце застыло в мареве, вокруг него черно-белая пурга красок. Не ярких, как в большинстве картин Скундера.

Коврик из обезьяньей шкуры.

Фантастично «Плодородие». Игра красок ошеломляет необычностью. Изображены три фигуры, написанные скундеровскими точечками. В картине ни единого мазка, не чувствуется кисти, словно это вышивка бисером, чеканка. Циновка, на которой сидят чревоугодники, состоит из множества разноцветных пластинок и чем-то напоминает полинявшее лоскутное одеяло. Соломенный круг прикрывает пищу. Но вот фантастика кончается, начинается реальность. Ведь так бывает и в жизни. Один из обжор повалился на циновку. Живот его вздут. Закатившиеся глазки-точечки выражают тупое самодовольство...

Часто Скундер, изображая какой-то предмет, придает ему дополнительные черты, одухотворяет, превращает в символ. Вместо лука - летящий стрелок, не щит, а грозное лицо человека, не вилка, а рука, не ложка, а человеческая фигура... Оригинален до виртуозности. Картина «Быть туману» поражает своей неиссякаемой фантастикой. Круги, диски, лопасти-руки, гофрированная шея мифического существа... Крученье красок создает атмосферу мрака, хаоса. Кажется, картина темнеет на глазах, воздух движется, освещение то и дело меняется. Туман, того и гляди, хлынет с картины и затопит зал. Сквозь мглу проступает фигура человека. Второе название картины «Танец галла». Бурный африканский танец до изнеможения, до головокружения и тумана в глазах. Снова всматриваешься в картину и видишь: человек не исковеркан и лицо не скомкано, как показалось вначале. Это тело, кружась, вобрало в себя сотню различных поз, а лицо - выражений.

Металлическая вязь.

Редко, правда, но Скундер меняет свою излюбленную манеру письма точечками, холмиками бисеринок. В «Верховой езде» он продемонстрировал иной стиль. Изломанные линии пересекают все полотно. Обычного навала кругов и точечек нет. Пучки линий, их стремительный разброс создают предельную динамику. Гонка ветра, гонка дикого животного, гонка линий!

Чем только не увлекается Скундер! Иконописью, эфиопским народным лубком, искусством Бенина и ацтеков. История, фольклор - все это преломляется через его, скундеровский, талант вымысла. Ни одну картину Скундера не спутаешь с работой другого художника. Вот «Травяные духи» - два существа не то с совиными, не то с обезьяньими головами. Картина проста, как лубок.

А вот «Эмблема» грудная клетка, в ней - экран телевизора, на экране солнечный диск, посреди которого плавает черный предмет (уж не атомная ли лодка?). Вместо головы - устройство, напоминающее схему электронно-вычислительной машины.

- Я выматываюсь физически,- признается Скундер,- когда работаю восемь или десять часов подряд над какой-то одной деталью... Рука, по-моему, достигает желаемой точности только после четырех часов труда. Значит, что-то из ранее написанного кажется слабым. Переделываю. Но наступает момент, когда утомленная рука перестает подчиняться мысли, не так точно передает замысел. Это чувствуешь по краскам. Нужно вовремя заметить и бросить работу. В таких случаях я перехожу на запасные позиции: приступаю к другой картине, которую отложил когда-то по той же причине. Временно отступив перед одной крепостью, чувствую в себе силу атаковать другую. Духовное, эстетическое переключение! Как правило, я тружусь одновременно над тремя - пятью вещами.

Сгусток энергии. Фантаст и реалист. Человек, никак не укладывающийся в рамки определенных оценок, стилей и школ.

- Мой дед родом из Армении,- как-то сказал мне в разговоре Скундер. - Когда ему исполнилось двадцать лет, он приехал в Эфиопию. Работал у императора Менелика Второго торговым агентом. Женился на эфиопке. Мое полное имя - Скундер Косров Богосьян. «Скундер» - так по-амхарски произносится «Александр».

Алле Феллеге Салям спросил при встрече:

- Ну, каков Скундер?

Услышав восторженный ответ, стал жаловаться:

- Чуть ли не все воспитанники Школы изящных искусств хотят быть Скундерами! На первом курсе, где изучают только краски, студенты спрашивают на лекциях о Скундере. На втором знакомятся с графикой, с классиками мирового искусства и просят включить в программу Скундера. Увлечение меня не пугает,- говорит Алле.- Настораживает поветрие. Если студент поклоняется Скундеру, копирует его, этого достаточно, чтобы прослыть современным интересным художником. Зачастую без всякого на то основания. Направление - дело серьезное, игра в направление - вредное занятие. Путь на подмостки искусства тяжел. Вы знаете, что стипендия у нас только со второго курса и равна пятнадцати эфиопским долларам в месяц? Ровно шесть американских долларов Только чистый и сильный ключ пробьет камни и заявит о своем существовании. Я за Скундеров разного плана, за их непохожесть.

Алле Феллеге Салям художник реалист. Бывал в московских и ленинградских художественных музеях. Поклонник русских мастеров прошлого века. Но он поощряет приверженца любого другого направления, если перед ним действительно одаренный человек, талант. Директор школы посылает своих студентов в Италию, Францию, Соединенные Штаты, в Польшу и Венгрию. Несколько эфиопских художников учатся в Ленинграде. На родину они приносят с собой почти все течения, существующие на Западе и в социалистических странах. У студентов завязываются дискуссии, жаркие споры. Алле говорит в таких случаях:

- К делу, к делу. Поспорим картинами, выставками. Извольте трудиться. Вот Скундер опять принес новое полотно...