ПОЭТ ИЗ АМБЫ

У директора столичного, к тому же единственного, театра в стране - вечные хлопоты. Долгие беседы с драматургами, режиссерами, исполнителями, с композиторами, художниками, костюмерами. Поездки за границу, по Эфиопии. Помимо всего, Цэгайе Гэбрэ Медхэн и поэт и драматург. Вот уже несколько лет в театре идет его пьеса «Азмари», национальная драма о бродячих певцах, которых здесь называют азмари.

В наши дни их остались единицы. А когда-то азмари были совестью нации, выражали думы и чаяния народа. Нелицеприятные песни их вызывали гнев вельмож, поддерживали народ в его борьбе за социальную справедливость, за правду и свободу. Знаменитые слова пушкинского «Пророка»:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли, 
 Исполнись волею моей 
 И, обходя моря и земли, 
 Глаголом жги сердца людей,- 

могли бы стать девизом азмари. Нередко их преследовали, сажали в тюрьмы, наказывали. Но они не сдавались. Тут мало было одного литературного таланта, дара импровизации: азмари, если он признан народом, усыновлен им, должен обладать гражданским мужеством. Знакомая, можно сказать - всемирная тема: поэт и царь, азмари и негус, атакующий носитель народной мудрости и обороняющийся сановник.

В Эфиопии эта тема не утратила злободневности и по сей день. Воспевая азмари, Цэгайе Гэбрэ Медхэн языком современности воздает должное высокому общественному назначению поэта, человеку искусства вообще. Он ратует за правдивое отражение жизни - такой, какая она есть.

Зачастую сказания, песни азмари сохраняют силу документа, который точно отобразил эпоху, вобрал в себя атмосферу факта, события.

О народном бедствии 1889 года, когда в стране была засуха, свирепствовала эпидемия, унесшая почти весь скот, написаны исследования. Статистика, пусть и несовершенная, рассказывает о том, сколько погибло людей и животных, какой материальный ущерб был нанесен стране. А вот как об этом сказано в песне:

Не сильным быком и не острой сохою 
 Пахали год этот мы наши поля. 
 Вскопали мы землю рукой безоружной, 
 Пощады у гневного бога моля. 
 Среди неустанной работы 
 Вставала и гасла златая заря; 
 Копали без устали землю 
 И старец, и дева, и даже дитя. 
 Но труд был напрасен... 
 Засеялись пашни не дуррой златистой - 
 Родные, друзья и враги там лежат; 
 И вместо колосьев на ниве волнистой 
 Угрюмо могильные камни стоят. 
 Не тем взошла нива, чем ждали... 
 Давно изодралася шамма певца, 
 Ужель не соткут мне другую? 
 И нет мне ответа. Ну что ж, не беда! 
 Оденусь я в землю сырую..,

(Стихи африканских поэтов даны в переводе автора.)

- Что меня привлекает в азмари? - отвечает на мой вопрос Гэбрэ Медхэн. - Редкое, абсолютное бескорыстие, одаренность натуры, глубокое знание нужд простого народа. Их песни полны народной скорби. Не песня, а застывшая слеза. Слеза прошлого. И не только одного прошлого...

Я познакомился с Гэбрэ Медхэном в театре. Мы бывали вместе у наших общих друзей. В его рабочей комнате (нет, нет - не в кабинете!), низенькой пристройке барачного типа во дворе театра, я увидел портрет Станиславского.

- Мой кумир! - воскликнул Медхэн.- Я много экспериментировал, знакомился с различными театральными течениями,., направлениями. Но ближе всех мне Станиславский. Думаю, что именно он глубже других понял специфику театрального искусства, разгадал психологию зрителя.

В разговоре он всегда прям, порой даже резковат, остро полемичен. Последнее качество, пожалуй, от необычайной начитанности, от беспокойного, вечно ищущего характера. Он не из тех, кто при первой же встрече выкладывает свое творческое и житейское кредо. Живой, энергичный, остроумный. С чем-то согласится, но тут же что-то добавит от себя, углубит и разовьет мысль. Как это водится, мы сходились и расходились во мнениях, но меня всегда вновь и вновь тянуло к нему. Какой-то неисчерпаемый родник, из которого черпаешь и черпаешь, а то, что прибывает вновь, еще свежее, прозрачнее, из более глубинных пластов.

Цэгайе Гэбрэ Медхэн родился в 1936 году около небольшого городка Амба в провинции Шоа. Его родители - крестьяне. Отец из народности галла. Это наездники, отменные, натренированные. У малыша Гэбрэ была своя лошадь. Не от богатства. Эфиопский крестьянин, если он настоящий земледелец, держит столько лошадей, сколько человек в его семье. Но это не спасает от бедности. Свою лошадь имела и его мать-амхарка.

Гэбрэ не исполнилось еще и пяти лет, как он стал пастухом: удел чуть ли не всех крестьянских детей Эфиопии. Ходил в бараньей шкуре. Рассказывает о своем детстве с нежностью и в то же время подтрунивая над собой.

- Представляете, как я выглядел? Вот прикачу в Лондон, где недавно вышла моя книга, облачусь в баранью шкуру и заявлюсь на площадь Пиккадилли. Перещеголяю всех битлов и положу этим начало новой моде - эфиопскому модерну... А серьезно говоря, пастух - едва ли не самая романтическая профессия. Сколько подарила она мне трепетных минут! Я, конечно, не навязываю свой опыт, но поэту полезно было бы пройти школу пастушества. Каждый день и по стольку часов наедине с природой! А детские глаза запечатлевают ее особенно точно и ярко.

Эфиопский священник.

Он добродушно-снисходительно рассказывает о детях, о подростках, которые в Аддис-Абебе берутся за любую работу. Прислуживают в гостиницах, подметают улицы, торгуют зеленью, подменяют на время сторожей, нанимаются посыльными в магазины, рестораны, кафе. Бродят по улицам, площадям, закоулкам, и каждому встречному, и местному и приезжему, предлагают свои услуги, горячо доказывают, что портфель вам нести тяжело, что в пыльных ботинках неловко заявляться в отель. Очень уж нужно им подработать! Босые, в потрепанной одежонке, но с хорошими, милыми лицами, с вихрами черных волос. Отдаешься во власть аддис-абебской уличной детворы. Молниеносно хватают твой багаж и всей ватагой влетают в гостиницу. Бывает, что швейцар прогонит их. Отпрянут назад, получат что причитается и, довольные, улепетывают прочь.

А в дождливое время! У каждого подъезда гостиницы, у входа в магазины, у кинотеатров и учреждений дежурят чистильщики обуви: в сезон ливней у них больше выручки. Во всей Аддис-Абебе не найдешь взрослого, который бы занимался такого рода приработком: все отдано на откуп подросткам. Многие из них пришли из деревень, и в большом городе им негде притулиться. Работают на улице, спят - тоже. Здесь же, случается, и умирают. У Цэгайе есть стихотворение о таком мальчике:

Когда я прогуливался по улице, 
 Я увидел мальчика, 
 Который лежал на дороге в драной одежонке. 
 Он стонал, как умирающий, 
 И не в силах был сказать ни единого слова 
 Случайный прохожий, увидевший его, 
 Остановился, словно для того, чтобы услышать: 
 - Я очень скоро умру. 
 У меня нет жилья, нет пищи... 
 Нет обуви... Нет и зрения... 

Родители определили Гэбрэ в церковную школу. Во время богослужения он пел в хоре. Живой, впечатлительный мальчик тяготился однообразием своего обучения. Зубрили наизусть молитвы, жития святых, учили старинный язык гэез, на котором никто уже не говорит. Полумертвый этот язык существует сейчас лишь в церковном обиходе. Родители, вняв просьбам сына, перевели его в государственную светскую школу. Окончил ее, а затем и коммерческий колледж Аддис-Абебы. Но торговые дела не увлекали юношу. Он стал работать в университетской библиотеке. Пристрастился к архивным материалам по отечественной истории, а затем пришло увлечение театром. Стажировку Гэбрэ проходил в парижском «Комеди франсез», побывал в Соединенных Штатах, в странах Западной Европы и Африки. Своими глазами видел, как процесс урбанизации в капиталистическом обществе лишает питательных корней народное искусство, какие уродливые формы принимает оно, отходя от своего исконного назначения - быть духовной пищей для широчайших масс. С болью в душе он присматривается и к своим соотечественникам, африканцам из других стран, попавшим на Запад и стремящимся отрешиться от своего национального начала. Это о них он пишет в стихотворении «Вступление к африканской совести»:

Приученный сгибаться 
 В модерновых стульях, 
 Сработанных известным светилом нашего времени поветрия, 
 Он сидит скукожившись. 
 Но черная совесть тревожит его. 
 Вы глядите направо, 
 Вы глядите налево, 
 Вы глядите вокруг. 
 Но как часто вы забываете посмотреть 
 На самого себя! 
 Разорванное ярмо угрожает вернуться! 
 Это время не наступило, 
 Но оно в этом образе сгибающегося. 
 Чужие и чуждые золотые побрякушки 
 И есть по существу порабощение. 

Осуждая «приученного сгибаться» перед всем иноземным, забывающего «посмотреть на самого себя», поэт и театральный деятель Цэгайе в своем творчестве остается верен эфиопской национальной теме. В 1967 году за развитие эфиопской литературы ему присуждают Национальную премию. К тому времени он уже широко известный поэт, автор нескольких книг. Свою первую работу опубликовал, когда ему исполнилось семнадцать лет. Это был поэтический рассказ о вооруженной борьбе эфиопских партизан с итальянскими оккупантами. Его отец, которого мальчик подолгу не видел, тайком пробрался в горы, сражался в отряде народных мстителей.

- Я родился во времена фашистского господства в нашей стране и хорошо знаю, что это такое. Мать часто вызывали в полицию на допросы, она брала меня с собой.

Держи мою руку, черная мать, держи. 
 Я нуждаюсь в тебе, чтобы встать на собственные ноги, 
 Я нуждаюсь в тебе, чтобы возвыситься 
 До человека! Возвыситься, прочно стать на земле 
 И - обвинять! 

Свои стихи он читает порывисто - так же, как и говорит. Без всякой позы, стараясь, чтобы слушатель проникся его тревожными раздумьями о себе, обо всех живущих на этой планете, такой сложной и противоречивой.

Я оттолкнул, 
 Отогнал разбитые ночи прочь. 
 Разогнал облака, 
 Я отложил в сторону смерть. 
 Но я никогда не бываю один: 
 Мои чувства, мой разум, мои глаза - 
 Всегда со мной. 

Мне трудно удержаться от традиционного вопроса - над чем сейчас работает Цэгайе. И он отвечает:

- Видимо, в развитии каждой страны бывает такой период, когда нашествие «модерна» заполняет и архитектуру, и искусство, и, уж конечно, главенствует в одежде. В таких условиях особенно ценишь свое, древнее, национальное. Я - за сохранение эфиопских традиций. Перевел на амхарский «Гамлета» и поставил эту пьесу в Аддис-Абебе. В моих же переводах эфиопский зритель увидел «Макбета» и «Тартюфа», надеюсь, встретится и с гоголевским «Ревизором». К сожалению, я не владею русским, перевожу Гоголя с английского. Советский театр произвел на меня огромное впечатление. Пишу историческую драму о Пушкине.

Последний раз я встретился с Цэгайе у эфиопского художника Гэбрэ Крыстоса Дэста. Разговаривали о новых книгах, о театральных декорациях, о картинах Дэста. Они такие большие, что «не смотрятся» в комнате, и мы стали выносить их во дворик. Вокруг шумели эвкалипты, поддакивая ручейку, воюющему с камнями. По тесной улочке шли люди - кто с чем: с кувшинами в руках и на спине, со связками сена и хвороста на голове, гнали скот.

Текла сама жизнь, вынесшая пастушка из эфиопской деревни на трудную дорогу большого искусства.