"Санта-клаус не прорвался в Дарвин"

Вроде бы и не следовало мне удивляться тому, что в обществе, где правит закон наживы, ничего святого у тех, кто посвящает ей всю свою жизнь и все устремления, быть не может. И все-таки никак не укладывалось в голове, что наживаться возможно на людской беде, на разорении, катастрофе. Ведь это все равно что красть вещи у погорельца во время пожара, - немыслимое преступление, каравшееся в России с древних времен проклятьем.

...Было это в начале января 1975-го. Поздно вечером у знаменитого круглого фонтана в самом начале улицы Маклая в центре Сиднея собралась толпа. Слушали паренька, певшего под гитару свои песни. Рядом с певцом стояла коробка для пожертвований с надписью: "Помогите Дарвину". Монеты летели в коробку щедро. Песня не давала забыть о недавней трагедии, постигшей столицу Северной Территории Австралии накануне Рождества:

 В год семьдесят четвертый
 в ночь перед Рождеством
 нагрянул ветер черный,
 нагрянул страшный шторм.
 Спокойно спали дети.
 Беды никто не ждал.
 Молились, чтобы ветер
 циклоны разогнал. 

 Санта-Клаус не прорвался в Дарвин.
 На рассвете тучи подошли.
 Санта-Клаус не принес подарков.
 Ветер Дарвин снес с лица земли. 

 Нам было не до песен
 в разрушенных домах,
 когда ударил "Трэйси"
 по городу впотьмах.
 Как атомным ударом,
 деревья и суда
 по ветру разметал он,
 нагрянувши сюда, 

 Санта-Клаус не прорвался в Дарвин.
 Путь ему циклоны отсекли.
 Санта-Клаус не принес подарков.
 Ветер Дарвин снес с лица земли.

Эта немудреная песенка, ставшая в Австралии популярным шлягером, довольно точно рассказывает о том, что произошло в ту трагическую рождественскую ночь в Дарвине, городе с населением 44 тысячи человек. Попасть в Дарвин мне долго не удавалось.

О масштабах разрушений, оставленных циклоном, мог судить лишь по рассказам очевидцев и телерепортажам. Ларри Олахос, пилот одного из первых самолетов, прилетевших на выручку жителям города, рассказывал тогда: "Если вы видели снимки Хиросимы после атомной бомбардировки, вы легко представите себе, как выглядит сейчас Дарвин".

Фотографии, которые публиковали в те дни австралийские газеты, и телерепортажи подтверждали его слова. В городе почти не оставалось неповрежденных зданий - он был разрушен на 90 процентов.

Ураган, нагрянувший на город в ночь на Рождество, срывал крыши с домов, как мячики перебрасывал с улицы на улицу автомобили и тяжелые прицепные туристские автокараваны, в которых погибло и покалечилось немало людей. Люди скрывались в подвалах и погребах, сейфах и холодильниках. Родители укрывали своими телами детей, спасая их от обломков. В городе практически не было ни одного непострадавшего жителя - большинство получили ранения от носившихся в воздухе кусков черепицы, кровельного железа и стекла, вырванных с корнем деревьев.

С учетом тропического климата архитекторы строили в Дарвине дома облегченной конструкции. Многочисленные коттеджи на столбах, между которыми устраивались гаражи, не выдержали напора урагана и развалились как карточные домики.

Для Дарвина, города нелегкой судьбы, это была уже не первая катастрофа. В январе 1897 года небывалой силы ураган обрушился на него, унеся 28 человеческих жизней. Сила ветра достигала примерно 200 километров в час. Дарвин, тогда именовавшийся Палмерстоном, также был разрушен до основания. Несколько лет спустя его восстановили. В 1937 году новый циклон изуродовал город, нанеся ему ущерб на 100 миллионов австралийских фунтов. Отстроившись вновь, Дарвин опять погиб под обломками разрушений. На этот раз в ходе налетов японской авиации в 1942 и 1943 годах.

После войны, когда на Северной Территории был обнаружен уран, город стал быстро расти. В отдельные годы его население достигало 46 тысяч человек. В Дарвине были построены современные роскошные отели, банки, административные здания. Туризм стал одной из весьма доходных статей города, куда устремились не только любители экзотических красот, но и богатые бездельники, развлекавшиеся гонками, скачками, игрой в гольф и охотой на крокодилов. Про Дарвин говорили: "Этот город производит совершенно пьяных государственных служащих и пустые бутылки".

Атмосфера беспечности и вольницы, царившая в городе и привлекавшая туда многих любителей "красивой жизни", в немалой степени повинна в том, что дарвинцы не восприняли всерьез предупреждений о приближающейся катастрофе. К десяти часам вечера 25 декабря скорость ветра достигла 100 километров в час, и жителей Дарвина несколько раз оповестили по радио: "К городу приближается ураган большой разрушительной силы". Всю ночь выли специальные сирены, будто Кассандры, предрекавшие гибель города, взывавшие к беспечным.

Сотрудники метеорологической лаборатории Дарвина оставались на местах до того момента, как ураган ворвался к ним в здание и уничтожил их аппаратуру. Последнее сообщение, полученное в Сиднее из этой лаборатории, гласило, что "Трэйси" свирепствует в городе, и скорость ветра достигает 125 километров в час. Первый удар его был сильным, но затем наступило обманчивое затишье. "Глаз" циклона, образуемый кольцевыми ветрами, прошел по городу лишь "ресницами". И многие жители Дарвина, мирно справлявшие Рождество и не слишком всерьез воспринявшие предупреждение метеорологов, вышли посмотреть на ураган. В этот момент по Дарвину и ударил тот ветер, который образует заднюю стенку "глаза". От города вскоре почти ничего не осталось. Это было в четыре часа утра 26 декабря. Циклон, побушевав еще немного, ушел, обессиленный, на запад, к заливу Карпентария. По официальным данным, в Дарвине погибло 49 человек. Еще 150 числились пропавшими без вести. Среди них и те, кто, несмотря на 60 предупреждений, переданных по радио о приближающемся урагане, вышли в море на яхтах на рождественскую прогулку...

Сразу же после катастрофы город был закрыт для посещений. В срочном порядке его население эвакуировалось по "воздушному мосту" в Сидней и другие города Австралии. Газеты и телевидение нагнетали панику. "Тысячи человек ранены, - тревожной скороговоркой сообщали дикторы. - Эвакуация осложняется, ибо в Дарвине вспыхнула эпидемия тифа... Опасаются также эпидемии холеры... В городе свирепствуют мародеры, грабящие разрушенные дома..."

Дарвин объявили районом чрезвычайного бедствия. Для помощи его жителям по решению правительства лейбористов были задействованы все транспортные и коммерческие самолеты, пригодные для перевозки раненых и грузов. Быстро была налажена доставка продовольствия, медикаментов и палаток для пострадавших. Начались работы по расчистке развалин, хотя им и мешал непрерывный дождь. Гражданские и военные специалисты восстановили водоснабжение и связь.

В Дарвин прибыли практически все руководители австралийского правительства, а также лидеры оппозиции. Прервав свою поездку по странам Европы, в Австралию возвратился премьер-министр Гоф Уитлем. Буквально через полчаса после посадки в Перте он вылетел в Дарвин.

Правительство объявило, что жителям города будет оказана безвозмездная помощь. Выделены были все необходимые средства для их эвакуации и обеспечения работой в других городах Австралии.

В те дни и правительство и оппозиция, ставшая в 1975 году правительством, клялись, что Дарвин - важнейший судоходный порт, воздушные и морские ворота Австралии на северном побережье - будет очень скоро восстановлен. В заверениях недостатка не было.

Тогда казалось, что от этих заверений до их претворения в жизнь путь недолог. Беда Дарвина к тому же небывало сплотила австралийцев. Люди возвращались с рождественских каникул в правительственные учреждения, в отделения Красного Креста, в госпитали и в эпидемические станции, записывались добровольцами в спасательные отряды и срочно созданные центры по эвакуации и расселению жителей Дарвина. На время утихла даже политическая борьба. Дешевые газетные сенсации оттеснили на последние страницы страшные рассказы о судьбах людей, переживших в ночь на Рождество австралийскую Хиросиму. Циклон "Трэйси", разрушивший Дарвин, пробудил необычайное чувство солидарности в австралийцах. "Мы ощутили себя единой нацией", - писала тогда газета "Острэлиен", комментируя кампанию по сбору пожертвований в фонд Дарвина. Кампания эта была действительно необычайно успешной. Всего за две недели, прошедшие со дня катастрофы, в Австралии различные общественные организации, радио и телекомпании, газеты и частные лица собрали миллионы долларов. На специально созданные пункты срочной помощи Дарвину австралийцы принесли тонны одежды, одеял, продовольствия. Администрация Сиднейского оперного театра организовала благотворительный концерт с участием всемирно известных артистов эстрады. Цены на некоторые места для зрителей на этом концерте достигали десяти тысяч долларов. Жертвовали щедро. "Дарвин должен быть восстановлен" - это звучало как клятва.

И вот наконец я лечу в Дарвин. Только через год после катастрофы удалось мне получить необходимое разрешение от австралийского МИДа. Старенький "фоккер-френдшип" медленно, будто нехотя, шел над столицей Северной Территории. Мелькнули под крылом искореженные коробки тропических коттеджей со снесенными крышами, срезанные будто бритвой пальмы, с корнем вырванные из асфальта фонарные столбы.

Аэропорт, знаменитые "воздушные ворота", где меньше года назад днем и ночью ревели самолеты десятков зарубежных авиалиний, ни на час не умолкал многоязычный говор пассажиров трансконтинентальных линий, был провинциально тих и неуютен. Вспомнились снимки, печатавшиеся в те рождественские дни 1975 года, когда Дарвин был разрушен циклоном "Трэйси". Самолеты, вдавленные ветром чудовищной силы в крыши ангаров, изогнутые стальные мачты антенн, груды стекла и кровельного железа. Следа от этого месива не осталось: только свежие заплаты на стенах ангаров напоминали о катастрофе.

- Не так уж плохи здесь дела, - говорит один из моих попутчиков, успевший в ожидании багажа проинспектировать весь аэровокзал. Грузчик косит на него взглядом и цедит сквозь зубы: "Не так уж и плохи. Здесь, но не в городе".

Грузчик оказался прав. В самом городе дела плохи. Нил Байрон, председатель профсоюза разнорабочих Дарвина, подъехал за мною в гостиницу на своем видавшем виды "фольксвагене" и провез через центр в когда-то жилые районы. Вот какими я их увидел.

Центр пострадал мало. Не выдержали только старые кирпичные и деревянные постройки - до основания разрушен городской музей, лишь три стены держат крышу местного парашютного клуба, и в старом, колониальных времен антикварном магазине рухнувшая крыша соединилась с полом. Развалины эти незаметны в храмово-бетонном великолепии правительственных зданий, банков и страховых компаний: испытание бурей, промчавшейся над Дарвином со скоростью 250 километров в час, для делового центра ограничилось в основном выбитыми стеклами, сорванными вывесками. И то и другое водворено на место.

Еще в Сиднее мне посоветовали обосноваться в гостинице "Коала мотор-инн" - и недалеко от центра, и недорого. Недорого по дарвинским "послециклонным" меркам. Мой номер где-нибудь в Новом Южном Уэльсе стоил бы долларов пятнадцать в сутки. Здесь же двадцать пять. В Дарвине свой масштаб цен, исходящий примерно из того, что в Сиднее телушка - полушка... Остальное берется за "перевоз", за дефицитность, что позволяет местным дельцам быстро перекачивать в свой карман и относительно высокие заработки рабочих, приехавших восстанавливать Дарвин, и обдирать пока еще немногочисленных туристов.

Сама гостиница от циклона пострадала мало, строили ее основательно. Стекла вставили быстро. Разрушенные здания, окружавшие ее со всех сторон, бизнесу не мешали. К ним уже привыкли. Но мне, приезжему, было не по себе, когда приходилось смотреть из окна шикарного ресторана с кондиционированным воздухом на полуразрушенные улицы, бассейн, в котором плескались размякшие от жары постояльцы "Коалы".

"Коала мотор-инн" фронтоном выходила как раз на южный залив дарвинской гавани. Пляжей как таковых не было. Да и ни к чему они здесь, у затянутого коричневой ряской залива. Купались тут всегда в бассейнах.

Прогуляться по бережку, поросшему густым кустарником и манграми, Нил Байрон меня не пустил.

- Знаешь, старина, лучше не надо, - как-то смущенно сказал он.

- А что там, змеи?

- Да не то чтобы змеи... Их там и нет уже. Их съели.

- Кто, аборигены? (Я слышал, что они змей едят.)

- Нет, хиппи... Они сюда съехались после циклона со всей Австралии. Живут на подножном корму, редко кого трогают, ну разве только если к ним пристают. Но ходить к ним не надо. Во-первых, они этого не любят и в каждом чужаке видят агента по борьбе с наркотиками, а у хиппи, ты, верно, слышал, марихуана не переводится. Ну а во-вторых, вообще... приличному человеку туда лучше не появляться.

Нил так и не решился сказать то, что я давно знал по репортажам о коммунах хиппи, где ходят в чем мать родила (это считается раскрепощением от условностей) и вообще ведут образ жизни, весьма далекий от общепринятых норм приличия.

Предупредив меня о других опасностях дарвинского бытия - в темноте по городу не разгуливать, при стуке в дверь гостиничного номера не открывать (администрация предупредит о любом визите по телефону), в баре никому не говорить "сэр" (могут по шее за издевательство) и так далее, Нил уехал по делам, пообещав заехать за мной утром.

Несмотря на его советы, я все же решил пройтись по городу и хотя бы купить газеты, либо местные, либо утреннюю сиднейскую. Быстро, как всегда в тропиках, смеркалось. Улица, лежащая передо мной, напоминала чем-то ирреальные сцены из фильмов Бергмана. Сплющенные часы без стрелок висели над лавкой с проваленной крышей. Христос на распятии, украшавшем модернистский собор с дугообразной аркой, как у памятника жертвам Хиросимы, реял в провалах разбитых витражей, будто олицетворяя легенду о пророке, побитом камнями. На ступеньках закрытых магазинов сидели люди, спрятав головы в колени.

Я прошел по улице из конца в конец, встретив не больше десятка человек. На мой вопрос: "Где можно купить газету?" - прохожие только усмехались. Один, уже под хмельком, сказал мне: "Сейчас время пить, друг, а не читать газеты".

Несмотря на катастрофу, в Дарвине по-прежнему после пяти часов время пить. Наравне с мужчинами пьют даже женщины, чего не увидишь больше нигде в Австралии. Пьют много и крепко, с каким-то отчаянным, туповатым и безысходным весельем обреченных. В шикарных барах среди руин. В полуразрушенных домах. В выстуженных кондиционерами номерах.

Утром ровно в восемь меня поднял с постели Нил. Наскоро перекусив, поехали смотреть "самые живописные развалины в мире", как их уже рекламировали предприимчивые дельцы, зазывая в Дарвин туристов. По дороге Нил спокойно рассказывал о местных достопримечательностях.

- Вот здесь, - он показывал на пустырь, утыканный ободранными и поломанными пальмами, - был наш ботанический сад. А вот здесь стадион.

Стадион превратили в свалку - сюда свозили трубы, панели, старые машины. То, что было уже совсем непригодно, топили в болотах, преграждающих путь к морю.

...Не осилив дарвинского сити, "Трэйси" отыгрался на жилых кварталах, застроенных хрупкими коттеджами на бетонных "столах". От большинства остались только эти "столы". По печальной дарвинской статистике, из 8200 домов в городе после циклона уцелели только 400. Некоторые районы, особенно северные, были практически стерты с лица земли. Из 45 тысяч человек, живших здесь до циклона, осталось всего 11 тысяч. Нил Байрон рассказывал, что люди уходили, оставив все свое имущество под развалинами, без средств к существованию, без надежды на будущее. Многие, едва лишь утихли дожди и наступил сухой сезон, возвратились в Дарвин - пусть на пепелище, но на пепелище свое, где, если и не было крыши над головой, была хотя бы своя земля. Обещания правительства о трудоустройстве в других городах сплошь и рядом не выполнялись. Приходилось перебиваться подачками благотворительных обществ. Австралийцы не такой народ. В Австралии первое, чему учишься, никогда и ни на что не жаловаться. "Как дела, друг?" - "Хорошо, друг". - "А у тебя, друг?" - "Хорошо, друг!" Любой человек, воспринимающий этот вопрос не как приветствие, вздумавший посетовать на судьбу, немедленно получит кличку "гала" - так зовут в Австралии белого какаду, удивительно нахальную и глупую птицу, к тому же, если ее научить говорить, болтливую.

И если даже у австралийца все настолько плохо, что остается лишь развести руками и сказать "худо, дальше некуда", делать этого он не должен. Бойцовские качества, отличавшие первых переселенцев, высоко ценятся на Северной Территории, где живы до сих пор традиции австралийского "Дикого Севера", весьма близкие к тем, что бытовали в Клондайке и на американском "Диком Западе". Типично австралийское словечко "бэттлер", означающее "боец", "воин", применяется именно к человеку, который обладает такими качествами, никогда не унывает, не ноет и не теряет уверенности в том, что все наладится.

Много раз приходилось встречаться с этими одинокими бойцами, один на один сражающимися с судьбой, отчаянно борющимися за выживание во всеавстралийском море частной инициативы, всеобщего отчуждения и индивидуализма.

У одного нашего знакомого фермера, жившего в районе города Элбери, что на границе штатов Виктория и Новый Южный Уэльс, во время наводнения унесло весь скот, залило все посевы, а в довершение ко всему рухнул подмытый разлившейся рекой дом. Страховки, которую он получил, не хватило бы даже на то, чтобы купить себе автомобиль, - старый его "холден" уплыл вниз по реке. Узнали мы о его бедах из телевизионного репортажа. Билл и его жена Джуди сидели на мешках у развалин своего дома спокойно, с таким видом, будто у них ничего особенного не произошло, а если уж произошло, то никого не касается.

- Как вы будете жить дальше? - спросил репортер, описав предварительно все их беды.

- Как-нибудь устроимся, - отвечал Билл, которого, судя по всему, эта назойливость раздражала.

- Вам кто-нибудь может помочь? Родственники? Друзья? - не отставал репортер.

- Мы сами себе поможем, - отвечал Билл. - У нас

есть руки. И есть земля. А вода рано или поздно схлынет.

Примерно так же реагировали на последствия "Трэйси" и многие дарвинцы.

...Развороченные улья оживали. В бывших Северных районах на голых бетонных "столах", как грибы, возникали палатки. А чаще "столы" служили крышами. Стены мастерили из обломков бывших коттеджей. Подключившись к восстановленным водопроводной и электросети, на своих участках селились в самодельных "пещеpax". Часть дарвинцев разместили во временных теплушках и автоприцепах - "караванах", доставленных по заказу правительства. Но всех обеспечить кровом не удалось. По статистике Дарвина, как мне тогда рассказывали, "из 36 тысяч населения города треть жила практически без крыши над головой". Отмечу попутно, что положение мало изменилось к 1977 году. И вот почему. С самого начала дело восстановления Дарвина натолкнулось на бюрократические рогатки. К тому же решения о реконструкции города принимались с большой задержкой из-за так называемого "политического футбола", весьма типичного для Австралии того периода.

Для иллюстрации правил этой малоспортивной игры поясним, что Северная Территория управляется Канберрой. Главную ответственность за восстановление Дарвина взяло тогда на себя федеральное правительство во главе с лейбористом Уитлемом, создавшее "комиссию по реконструкции Дарвина" (КРД). Закон, утверждавший ее в правах и средствах, был принят парламентом лишь 28 февраля 1975 года, то есть больше чем через два месяца после катастрофы. В законодательном собрании Северной Территории, местном органе самоуправления, лейбористы были в меньшинстве. Бразды правления держали их противники - либералы и аграрии. В руководстве КРД вместе с представителями правительства оказались и местные политиканы, в частности Г. Леттс, лидер правого большинства в законодательном собрании.

Леттс и его сторонники в КРД сделали все возможное для того, чтобы дискредитировать работу комиссии, изобразить дело таким образом, что при реконструкции Дарвина лейбористское правительство проявило полную некомпетентность. Впоследствии, кстати, это роковым образом сказалось при голосовании на досрочных выборах 1975 года. Одним из основных пунктов "обвинения" были цифры - из 75 миллионов долларов, потраченных федеральным правительством на Дарвин, за восемь месяцев после циклона ни цента не было израсходовано на строительство жилых домов.

Цифра впечатляющая. Но, если начать считать, окажется, что 8 миллионов было затрачено на эвакуацию жителей Дарвина и размещение в других городах. 10 миллионов выплачено в виде компенсации за потерянное имущество. 6 с лишним миллионов - на обеспечение временного жилья. Десятки миллионов - на восстановительные работы, расчистку разрушений, поставку продовольствия, на проектирование циклоно-устойчивых домов - то есть на все то, без чего нельзя было обеспечить помощь городу сразу после катастрофы и приступить к его восстановлению. Ко всему прочему, с самого начала КРД столкнулась с отвратительнейшей чертой капитализма, или, как его здесь скромно именуют, "частного сектора" - с необузданным стремлением к наживе. К наживе даже на таком людском несчастье, как дарвинская катастрофа. Роджер Ист, один из работников КРД, рассказывал мне, что по некоторым первоначальным проектам, представленным в комиссию местными подрядчиками, стоимость жилого дома на одну семью достигала 90 тысяч долларов. Комиссии удалось снизить эту цену примерно вдвое. И хотя это было тоже дорого, подряды на строительство первых 1300 домов по цене 40-45 тысяч долларов были выданы уже 18 мая. До декабря 1975 года дома эти "строились" - не был завершен ни один.

С огромным трудом КРД удалось отбить атаки лоббистов, местных подрядчиков, осаждавших Канберру с требованиями передать восстановление Дарвина исключительно в руки местных фирм, не допустить поставок в город дешевых стройматериалов, рабочей силы из других городов. Часть жилого фонда по дешевым ценам было поручено строить КРД. Но решение это было принято слишком поздно. И дальше фундаментов дело не продвинулось.

И наконец, еще одна причина. Как признала мэр Дарвина Э. Стэк в декабре 1976 года, дарвинские "совершенно пьяные государственные служащие" умудрились разворовать, пропить и проиграть в рулетку семь миллионов долларов. Большая часть этих средств предназначалась аборигенам...

Нил Байрон провез меня на окраину города - там строились новые дома, специально сконструированные для местных условий, с бетонными убежищами, где во время циклона может разместиться семья из 4-5 человек. Убежище выдержит, даже если рухнут стены. Разговорились с рабочими. Настроение у них мрачное. Многие жили во времянках и с наступлением сезона дождей из Дарвина собирались уехать. Условия труда неважные, все в городе дорого. На работе частые простои из-за несвоевременной поставки стройматериалов. Это сказывается и на зарплате, и на строении. "Дарвин - это большой "рип офф", - говорит один из рабочих. (В переводе значит "обдираловка". - Авт.) - Частный сектор верен себе. Нажива прежде всего".

"В одной фирме, - рассказывали строители, - нас заставили сдирать со стен старую облицовочную плитку и ставить новую. Вполне они могли бы обойтись со старой плиткой. Но они получили большую страховку, завысив свои потери во время циклона, и поэтому, когда шли ремонтные работы, умудрились не только восстановить разрушенное, но еще и сделать капитальный ремонт. И такого жулья в Дарвине немало. Но жулье это - все больше люди уважаемые, с солидным капиталом. Они заявляли: мы понесли урон, скажем, на 20 тысяч, и им верили. А приходил в страховую компанию рабочий и говорил, что потерял имущество на 2-3 тысячи, ему отвечали - не было у тебя такого состояния. И доказать что-либо было невозможно - ведь все было разрушено. Так рабочий за обстановку, которая стоила 3 тысячи, получал всего 200 долларов страховки. Не мудрено, что люди бросали свои дома, которые до циклона стоили больших денег, и уходили, потому что не имели средств восстановить их".

В дарвинском порту тихо. Грузов мало. Докеры простаивали, работали в неполную силу. И это несмотря на то, что город был наполовину разрушен. Несмотря на то, что нужны были хотя бы временные жилища, машины для строек, стройматериалы. Во всем Дарвине я насчитал всего пять подъемных кранов, да и те были заняты только на строительстве нового госпиталя.

...Нил подвез меня к какому-то пакгаузу, где на втором этаже в большом зале, уставленном столиками, как в столовой, сидели докеры. Кто перекусывал на скорую руку - пакет молока, булочка и чашечка крепкого кофе, "кто перекидывался с приятелями в "черного Джека", а по-нашему в "очко".

Тут же в зале обосновался профсоюз портовиков. Об этом напоминали стенды, плакаты, книжная полка с профсоюзными уставами, договорами, журналами, книгами. Нил сдал меня с рук на руки Кэвину Мински, секретарю профсоюза портовиков, и его заместителю Биллу Макдональду. "Ребята, вы о нем позаботьтесь, - сказал он. - А то у меня дела". "Ребята" восприняли это как должное. Кэвин, небольшого росточка, сноровистый мужичок в шортах и засаленной распашонке-безрукавке, типичном облачении дарвинцев, с места в карьер задал мне обычные в Австралии вопросы: "Давно-ли-в-Австралии-как-вам-здесь-нравится-долго-ли - намерены-пробыть-в-Дарвине-куда - собираетесь - после?" По австралийскому обычаю, на такие вопросы отвечают такой же скороговоркой, столь же лаконично, как при ответах на вопросы въездных аэропортовских анкет. Если этот ритуал гость выдерживает в соответствии с принятыми правилами, не морщится от слэнга и изуродованной английской грамматики, не переспрашивает, а понимает все сказанное или делает вид, что понимает, тогда может состояться разговор по душам, и хозяин ради хорошего человека может даже постараться говорить более понятно, тщательно припоминая все заповеди школьных учителей, некогда учивших его говорить на "королевском английском".

Кэвин, несмотря на свою иммигрантскую фамилию, был наитипичнейшим австралийцем, к тому же дарвинцем, к тому же докером и поэтому, когда мы все-таки после обмена приветствиями и ритуальными вопросами и ответами разговорились, даже и не пытался "ломать себе язык", то есть следить за произношением и лексикой. "Чертов", "черти", "расчертовы сукины дети" и т. д. столь же часто срывались с его языка, как привычная ругань у любого докера любого порта мира. "Великое прилагательное" получало в устах Кэвина эмоциональную окраску лишь тогда, когда он честил предпринимателей, наживающихся на дарвинской катастрофе.

Билл Макдональд был полной ему противоположностью. И одет он был, несмотря на жару, как клерк - в рубашке с короткими рукавами и в галстуке. Выговор у него был мельбурнский, где, как правило, говорят очень чисто, почти с оксфордским прононсом. И хотя и Кэвин и Билл были коммунистами со стажем, Кэвин и со мной говорил так, как с докерами, а Билл и с докерами - как на занятиях кружка партийной учебы. По этому поводу они постоянно пикировались, но вместе разговор с докерами получался у них слаженным: Билл выдавал на-гора теорию, а Кэвин разъяснял все это доходчивым языком. На моих глазах произошла одна такая их "политбеседа" дуэтом. Билл подошел к столу, где играли в карты, и начал разговор о том, что азартные игры капитализм использует специально для того, чтобы рабочего сбить с толку, и что сознательный рабочий не будет тратить время на такие дурацкие занятия. Кэвин пояснил это еще проще: "Вот этот подонок, ребята, вас все время обдирает. И жульничает при этом. И хотя он все время от работы отлынивает и портачит, администрация его держит. А держит потому, что он во всю глотку агитирует против профсоюза".

После этой беседы шулера с усиками как ветром сдуло. И тогда начался разговор, уже куда более серьезный, о том, что администрация порта намеренно задерживает доставку грузов, чтобы сбить заработную плату, уволить "лишних докеров", а потом заставить за ту же зарплату или чуть повыше оставшихся работать за двоих. И это тоже обычный дарвинский "рип-офф".

Кэвин поехал со мной показать порт. У одного из причалов стояло судно "Патрис", ставшее плавучей гостиницей. Здесь жили и те, кого "Трэйси" оставил без крыши над головой, и сезонные рабочие, приехавшие восстанавливать Дарвин. Аренда "Патрис" у частной фирмы под гостиницу обошлась правительству в конечном итоге около пяти миллионов долларов - снялось судно с якоря лишь к Рождеству 1975-го. В самый сезон дождей 750 человек, жившие на "Патрисе", вынуждены были сойти на берег, искать себе жилье в Дарвине. Среди них была и семья "новоавстралийца" Герберта Бауэра. Когда мы его спросили о том, где он собирается жить, он не выдержал, из глаз у него брызнули слезы. Податься Бауэрам некуда. Родственников в других городах нет. В списках на расселение Бауэр стоял 1452-м и квартиру внаем в Дарвине мог получить только через два года, то есть к 1978 году, а к началу 1976-го в лучшем случае мог попасть в один из поставленных правительством "караванов".

Я спросил Кэвина, могут ли такие, как Бауэр, получить ссуду и построить свой дом. Кэвин и Билл разъяснили: "Ссуды - это большой "рип-офф". Крупные фирмы в Дарвине спокойно получали ссуды по 25 тысяч долларов всего под четыре процента годовых. Таким образом было роздано фирмам более 3,5 миллиона долларов. Рабочему же, чтобы построить дом, надо иметь тысяч 40. Такая ссуда дается, да и то не всем, на срок 45 лет из расчета пяти процентов годовых. Работать на эти проценты придется всю жизнь, а выплатить заставят в конечном счете больше 200 тысяч долларов. В эту кабалу залезать - сумасшествие, но что остается людям делать? Это же капитализм, приятель. И нам не приходится даже мечтать о такой символической квартплате, как у вас в СССР".

Не раз, путешествуя по Австралии, я сравнивал наш образ жизни и австралийский. В Дарвине я вспомнил, как восстанавливали у нас Ташкент после землетрясения. Вся страна пришла на помощь попавшему в беду городу. Никто не подумал, что возможно иначе. Не могло и быть так, чтобы за эту помощь ташкентцам пришлось бы всю жизнь расплачиваться, отказывая себе во всем. В Австралии это возведено в норму. Конечно, и там тоже шел сбор средств в фонд Дарвина. И правительства лейбористов и либералов сделали немало для города и его жителей. Но такова реальность капитализма - лучшие намерения Канберры с ног на голову были поставлены всемогущим частным предпринимательством. И обернулось это все "политическим футболом", унылым отчаянием безработных, волчьим одиночеством бездомных людей, до которых никому нет дела. И тем, что называют там коротким словом "рип-офф".

Острее всего эта дарвинская безысходность ощущается одной из резерваций аборигенов Багот. Больше половины домов в Баготе было уничтожено циклоном. 300 человек жили в 15 небольших домиках. Многие спали на улице. Запомнилась сцена: за забором резервации женщина-аборигенка сидела с ребенком на земле под старым высохшим деревом, обломанным и ободранным циклоном. На лице ее было спокойно-отрешенное выражение, которое бывает у людей, постепенно потерявших все и которым терять уже нечего, а ждать помощи неоткуда. Когда же ждать сюда Санта-Клауса? Когда удастся восстановить город? Мартин Фингер, главный менеджер КРД, ответил на этот мой вопрос так: "Наверное, к 1980 году восстановим Дарвин процентов на 90. К 1985 году полностью". Потом, подумав, добавил: "Если, конечно, нам не откажут в средствах..."

Прошел еще год после нашего разговора. И вот уже в Москве я читаю репортаж корреспондента агентства Рейтер Кристофера Ли из Дарвина. "Город поднимается из руин, - пишет Ли. - Северная Территория находится накануне жизненно важного нового этапа развития в экономическом, социальном и политическом планах. Сегодня здесь предвидят огромные возможности для развития... Клем Джонс, председатель КРД, говорит, испытывая чувство гордости за успешное восстановление, что Дарвин будет фантастической столицей штата, что он сможет распространить свое влияние и по всей Юго-Восточной Азии".

Из репортажа неясно, сколько домов восстановлено в Дарвине. Не приведено ни одной конкретной цифры - ясно лишь, что в 1976 году должна была завершиться реконструкция делового центра, а в 1977-м на три четверти Дарвин будет отстроен заново. Это почти совпадает с прогнозами Мартина Фингера. Он, как и Джонс, мечтал сделать Дарвин "одним из показательных городов в тропиках Юго-Восточной Азии".

Пока что, как пишет Ли, "местное управление туризма добивается от Канберры и от законодательного собрания Северной Территории, чтобы они объявили Дарвин беспошлинным портом и легализовали казино...".